Во время турне, когда на город опускается ночь, я возвращаюсь в отель и засыпаю под аккомпанемент какого-нибудь фильма, не переставая думать о людях, которым я могу помочь благодаря своему дару. Ведь помощь порой заключается в самых незначительных делах, например в том, что ты даришь ребенку плюшевую игрушку. Из каждой поездки я привожу подарки для своих учениц. Друзья специально дарят мне разных плюшевых зверьков или отдают тех, которыми больше не играют их дети, потому что знают, что девочкам из Школы Арья Тара они нужнее; в результате я возвращаюсь в Непал с сумками, полными мишек, котят и прочих пушистых животных. Я прекрасно понимаю, каково это, когда у тебя нет игрушек. Я сполна испытала это в детстве. Когда я была маленькая, меня лишили возможности почувствовать себя ребенком. И теперь я стараюсь подарить детство тем, кто приходит в мою школу. Я хочу, чтобы мои ученицы прилежно занимались, потом поступили в университет в Индии, чтобы они ни в чем не нуждались. Чтобы они наполнили своим счастьем мое пропавшее детство. Я не могла ходить в школу так часто, как того хотела, и теперь горжусь тем, что даю людям возможность учиться. Что даю им шанс построить себе лучшее будущее.
Когда ты что-то отдаешь, то получаешь ни с чем не сравнимое удовольствие. Говорят, что когда мы отдаем, то делаем это для других. Конечно. Но я уверена в том, что в первую очередь мы отдаем для себя. Потому что удовольствие от вручения подарка невозможно выразить словами, иногда человек уже не может без этого жить. Когда человек отдает что-то, то радуется и он сам, и тот, кто получает дар, причем даритель даже больше. Чем больше я отдаю, тем больше получаю. Так всегда. И для этого совсем не нужно быть звездой.
18Умереть в понедельник
Я сижу в такси, которое везет маму в больницу. Врач сказал, что ей требуется постоянное лечение. Нас давно тревожили ее бесконечные жалобы на боль в низу живота. Папа очень недоверчиво относится к официальной медицине, поэтому сначала мы пытались вылечить маму при помощи аюрведических средств. Но они не принесли облегчения. Диагноз доктора однозначен: у мамы диабет и повышенное давление. Ее почки в опасности. В Непале нет системы медицинского страхования, так что если вы вдруг заболели, то должны сами платить за лечение и уход. Иначе вам просто не позволят долго болеть. Жить, впрочем, тоже.
Случившееся меня глубоко огорчает. Мама для меня больше, чем просто мама, я делила с ней все свои переживания, печали и радости; она единственная из всех никогда меня не осуждала, только с ней я могла быть самой собой, безо всякого притворства. С мамой мне не нужно было играть никакую роль. Для нее я не монахиня, не певица и не глава школы. Я просто ее дочка, поэтому в ее объятиях я чувствую себя так, будто погрузилась в горячую ванну после долгого, трудного путешествия. Что бы ни случилось, мама будет меня любить и защищать. А это так прекрасно, когда тебя любят!
Теперь она три раза в неделю ездит в больницу, где ее подключают к аппарату для гемодиализа. Три раза в неделю маме чистят кровь, переполненную токсинами, которые уже не в силах выводить ее больные почки. После многолетней передышки жизнь снова решила повернуться ко мне своей темной стороной. Настало время испытаний. Таков круг жизни, и я его принимаю. Есть ли у нас выбор? Я болтаю о всяких пустяках, словно мы выехали на прогулку, рассказываю маме о лавочках, которые мне удается рассмотреть через грязное стекло машины. Она пытается улыбнуться, а получается лишь странная гримаса, искажающая ее красивое лицо. Маме плохо. Сегодня врач должен поставить ей постоянный катетер; потом снова уколы, благодаря которым переливание крови становится менее болезненным.
— Как же я устала от всего этого…
— Я знаю, мамочка, знаю… Но нужно потерпеть.
— Лучше снова попробовать аюрведу, она хоть натуральная.
— Мама, я не думаю, что это хорошая идея. Вспомни, как две недели назад ты раздулась, как шарик, и мы могли тебя потерять!
Каждый раз мне приходиться спорить с мамой, чтобы она продолжала лечение. Как и многие тибетцы, мои родители с опаской относятся к современной медицине. Даже сегодня они предпочитают лечиться при помощи растений и молитв. И эти средства уже не раз доказали свою состоятельность, я, например, им доверяю. Терпеть не могу глотать лекарства, даже если зуб болит так, что голова раскалывается. Но в случае с мамой я прекрасно понимаю, что ее болезнь требует современного лечения и только врачи смогут ей помочь. Без них, боюсь, она долго не протянет. И один раз я уже в этом убедилась: маме стало совсем плохо, я поверила в то, что она умрет.
Это случилось вечером, около восьми часов; я сидела в гостиной родительского дома и смотрела какой-то фильм, когда в комнату внезапно вошел дядя, бледный как простыня.
— Чоинг, готовься…
— К чему?
Он не успел ответить, а я уже резко встаю и мчусь в мамину комнату. Перескакивая по две ступеньки, я взбегаю на второй этаж; кровь Гулко стучит в висках.
Распахиваю дверь в комнату мамы. Она лежит на кровати; лицо, живот, ноги, все тело раздулось и отекло. Мама словно увеличилась в три раза. Дышит хрипло, с трудом, будто невидимая плотная ткань мешает воздуху пройти. Глаза полузакрыты, голова откинута назад; словно рыба, которую выбросили на берег, она борется с удушьем. Мама умирает.
— Мама, мамочка, я здесь, ты слышишь? Я помогу тебе, обязательно помогу! Не бойся, держись, мама.
Беру ее за руку и осторожно сжимаю, словно это не ладонь, а раненая птица. Я боюсь причинить боль маме. Она вся горит. Пытаюсь передать ей хоть каплю своей энергии — ей всегда это помогало, — но сегодня ничего не происходит. Она меня не слышит и не видит. Больше не могу сдерживать слезы, выбегаю из комнаты. Внутри меня взрывается крик: «Помогите, кто-нибудь, помогите, моя мама умирает!»
Но я душу в себе этот вопль и молчу.
Не знаю, что делать. Кажется, тут уже ничем не поможешь. Возвращаюсь. Сижу рядом с мамой, держу ее за руку, прислонившись головой к спинке кровати. Так проходит четыре часа. Я думаю. Слушаю удары собственного сердца — или это кровь бьется в висках? Столько жизни бурлит во мне — и так близка смерть…
Наконец внутренний голос выводит меня из ступора: «Если ты сейчас ничего не сделаешь, то будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь».
— Мама, послушай, мама, я знаю, что ты не хочешь обращаться к врачам, но позволь мне отвезти тебя в больницу. Поедем только ты и я. Никто об этом не узнает. Если умрешь, я тайком привезу тебя обратно. Но нам надо хотя бы попытаться. Пожалуйста, мама…
Едва слышный хрип вырывается из ее горла. Она с трудом поворачивает голову и закрывает глаза. Это значит «да».
Тихо-тихо, чтобы не разбудить отца, спящего в той же комнате, я беру маму на руки, сажаю ее на переднее сиденье джипа и везу в реанимационное отделение лучшей городской больницы. Ее тут же окружают несколько врачей. Меня не спрашивают, почему мы так долго ждали, перед тем как приехать. Они просто спасают ее, вот и все. Здесь, в больнице, я больше не известная певица, а просто дочь, чья мать тяжело больна. Через два часа после того, как маме поставили капельницу, мне разрешают зайти к ней в палату. Она спит, лицо спокойное, расслабленное, словно ничего не произошло. Наконец-то кошмар закончился. Моя футболка мокрая от пота, я обгрызла ногти почти до крови. Мама спасена. На этот раз. После пережитого страха и пяти дней в больнице она соглашается на нормальное лечение. И мы начинаем три раза в неделю возить ее на гемодиализ.
С этого момента я стараюсь ограничить поездки; конечно, я продолжаю давать концерты, но все больше времени провожу с родителями. И чаще всего живу у них. Школа Арья Тара уже почти отстроена, сто молодых монахинь (всем от восьми до двадцати лет) уже живут там, а я навещаю их несколько раз в неделю. Всю свою любовь отныне я отдаю родителям, зову их Ama Gaga и Aba Gaga — милая мама и милый папа, и мы замечательно проводим время вместе. Почти каждая секунда наполнена светом и счастьем.
Вспышки отцовского гнева не ушли в прошлое. Изредка он снова впадает в ярость; это чувство сильнее его, он просто не может с ним бороться. Тем не менее я делаю все возможное, чтобы улучшить его жизнь. Честно говоря, ему потребуется серьезно подумать, чтобы назвать хоть одну причину для жалоб. Со временем я нашла способ одолеть злобу отца. Я все испробовала: равнодушие, смех, понимание. Пыталась его перекричать. Но это все равно что подливать масла в огонь: мое негодование только питало его ярость. Лишь любовь усмиряет отцовский гнев.
Однажды отец ведет себя крайне грубо по отношению ко мне. Пришел домой усталый и лег на кровать. На голове у него вязаная шапочка, которую я сама связала. Начала ее для учителя, но он умер, так что я закончила уже для папы. Мне очень нравится, когда он ее носит. И вот он лежит на кровати, я читаю ему книжку. Он обрывает меня, кричит, что это глупая история и что он ничего не понял, как будто я в этом виновата… Я не выдерживаю и в сердцах говорю:
— С меня хватит! Я все делаю, чтобы ты был счастлив, дарю подарки, привожу духи из путешествий, слушаю тебя, забочусь о тебе, стараюсь всегда быть рядом. Я для тебя как мать. Ни разу не дала повода сомневаться в моей любви и преданности. Но тебе все мало, ты продолжаешь жаловаться и ругаться, словно ждешь чего-то больше. Что тебе еще надо?
— Да что ты такое говоришь? Я тебя никогда ни о чем не просил… Иди-ка лучше приготовь мне чаю…
— Ну, нет, на этот раз я хочу, чтобы ты мне ответил! Скажи — что тебя не устраивает, что я тебе сделала? Я же прекрасно вижу, что с моими братьями ты ведешь себя совсем не так. Во всяком случае, с Лоду Кунчапом, с нашим замечательным Лоду Кунчапом… Ему нет дела до тебя, так почему ты его так любишь?
Вот и все, я выпустила ревность, которая зрела во мне на протяжении многих месяцев. Да что там месяцев, на протяжении многих лет, если быть честной. Лоду Кунчап — мой старший сводный брат, сын отца от первого брака. Родился в Индии за десять лет до того, как я появилась на свет. И однажды мой старший брат, которого я не видела ни разу в жизни, приехал в Катманду, чтобы жить с нами. Он был очень мил. До этого он несколько лет был монахом в Индии, в Химашаль Прадеше, недалеко от Дхарамсалы, потом приехал в Боднатх, женился и в конце концов уехал в Нью-Йорк. Отец обожает Лоду Кунчапа, всегда ждет от него одобрения, ловит его взгляд, ищет возможности с ним поговорить. Из нас всех он единственный, кого папа никогда не бил. И тем не менее мой старший брат не проявляет никакого внимания по отношению к отцу и преспокойно живет своей жизнью. Я никогда не говорила этого вслух, но сейчас могу признаться, что всегда считала его эгоистом. И чувства несправедливости и обиды, которые я старательно подавляла в себе, наконец вышли наружу.