Как мне в расписание попало посещение издательства, я даже и не знаю сам. Во многом случайно — вот уж действительно поверишь в то, что иногда высшие силы направляют твой путь, — благодаря принятому еще весной 1985 года решению о снижении количества выпускаемой идеологической литературы и выделении фондов для «более востребованных» жанров.
Нужно понимать, что общий ежегодный тираж различной литературы в СССР был колоссальным. От двух до двух с половиной миллиардов экземпляров — там, правда, в это дело включались на равных правах и брошюры по пять страниц, и толстенные тома с десятками авторских листов, поэтому точно оценить этот объем представлялось малореальным — ежегодно. По 80 тысяч новых наименований: учебники, словари, техническая литература, художественная, общественно-политическая.
Последняя занимала в общем объеме не столь уж значительную долю — порядка 15%, опять же подсчитать более точно это было практически невозможно. Под нее, правда, еще и выделяли самую лучшую бумагу, самую качественную полиграфию — ну потому что как же можно теоретиков коммунизма на папиросной бумаге печатать, Стругацких или Есенина можно, а Ленина — ни в коем случае, — поэтому данные 15% были как бы немного «тяжелее» других.
Где-то около 40% изданий приходилось на учебную и научную литературу, 10% — на техническую и производственную. Еще 15% — на всякую всячину типа справочников, руководств и прочей сугубо нишевой литературы. И только оставшиеся 20% относились к художественным книгам, так что нет ничего удивительного в постоянном дефиците именно последней категории печатной продукции. Тем более что из этих 20% весьма существенную долю «отжирала» детская литература, на которую в СССР делался достаточно серьезный упор.
Ну и в общем вот то мое распоряжение Борису Николаевичу Пастухову, руководящему советским Госкомиздатом, о пересмотре планов издательствам и смещении акцента с общественно-политической литературы на художественную и привело меня в этот день в издательство «Мир».
Красивое красное здание в самом начале Рижского переулка встретило меня шумом и гамом. Кто-то из моих помощников тиснул в расписание этот визит с пояснением, что, мол, будет полезно личным присутствием «освятить» процесс улучшения ситуации со снабжением населения качественной литературой. У меня было время, окно в расписании, и я не стал противиться. Почему бы и не съездить к «книжникам», не торгануть лицом еще и на этом фронте. Не все же с работницами фабрики «Большевичка» встречи устраивать, иногда хочется и среди интеллигенции «потусить».
Данный визит в целом не отличался от любого другого. Встретили меня всем начальственным кагалом. Провели по зданию, показали внутреннюю кухню: «Тут сидят редакторы, тут отдел корреспонденции, где отвечают на письма читателей, тут непосредственно печатный цех, где и рождаются на свет книги».
— А что, Владимир Петрович, — обратился я к директору издательства, ставшему моим Вергилием на этой экскурсии, — часто вам читатели письма пишут?
(Карцев В. П.)
— Часто, — кивнул высокий, импозантный мужчина с приятной улыбкой. На вид примерно одного со мной возраста, может, чуть младше. Карцев был не только администратором, но и достаточно видным научным деятелем, доктором технических наук, профессором, автором учебников и книг по биографии великих ученых прошлого. И прочая, прочая, прочая, как говорится. Интересный персонаж. — Просят увеличить тиражи или включить в план какие-то свои любимые произведения.
— И что особо востребовано у современного советского читателя? — с едва читаемым ехидством в голосе поинтересовался я, предполагая возможный ответ.
Настроение у меня было прекрасным. Самые острые моменты, которые в той истории привели СССР к краху, кажется, оказались подкорректированы. Внешнеполитическое положение страны было прочным как никогда, и вообще появилось некоторое ощущение уверенности в завтрашнем дне. Я даже успел от него отвыкнуть, если честно.
В столицу пришла жара, душа просилась в отпуск. В этом году на юга я совершенно точно уже не попадал, но вот в следующем, если никаких казусов не произойдет, глядишь, и получится выделить недельку на отдых и любовь. С любовью, правда, все было сложно. С Раисой мы последний раз виделись два месяца назад, и после «отставки» медсестрой у меня уже несколько месяцев никого не было, отчего «мужское естество» порой неиллюзорно поднывало.
— Ну поскольку мы все же на иностранных книгах специализируемся, в основном просят печатать западных фантастов. Азимова или Брэдбери, например. Эти тиражи всегда разлетаются в мгновенье ока.
— Хайнлайн?
— Нет, Михаил Сергеевич, — мотнул головой Карцев. — Его нам цензурная комиссия не одобрила, хоть мы пару раз и обращались. Слишком много милитаризма, да и не секрет, что Хайнлайн был антикоммунистом всю жизнь.
— Зря. Надо будет это дело пересмотреть, — задумчиво протянул я, листая свежеотпечатанный, еще «теплый», пахнущий краской томик Кларка. В прошлой жизни у меня был его сборник рассказов советского еще издания. В мягкой обложке и с весьма посредственной полиграфией. Тут же все было гораздо более солидно — и обложка твердая, приятная на вид и на ощупь, и даже иллюстрации цветные, что для «взрослой» советской литературы было достаточно нетипично. — Разве что добавить предисловие от издательства с пояснениями политического момента. Чтобы читатели понимали, что, описывая жуков, Хайнлайн имел в виду коммунистов. Глядишь, юные советские умы на капитализм посмотрят несколько под иным углом, не только с точки зрения наличия джинсов и жвачки.
— Интересная мысль, но боюсь, без вашего вмешательства нам подобное все равно не позволят, — хмыкнул собеседник, явно демонстрируя, что лично он с творчеством американского фантаста знаком не понаслышке.
Мысли по поводу того, как советские медиа ретранслируют для советских граждан западные новостные поводы, у меня имелись уже давно. На самом деле я об этом еще в той жизни задумывался.
В этом деле имелась странная и парадоксальная ситуация, осознать которую с точки зрения банальной логики у меня просто не получалось. Несмотря на то что советские газеты регулярно проходились по «капиталистам», разносили их — часто вполне справедливо, но это дело уже пятнадцатое, если быть совсем честным, — за милитаризм, эксплуатацию, двуличную политику, игнорирование интересов третьих стран и бесконечную жажду наживы, в тех моментах, когда советские журналисты обращались непосредственно к материалам западных коллег, в отношении СССР сквозил сплошной позитив. Ну то есть советские журналисты перепечатывали только те западные статьи, которые хвалили или как минимум нейтрально-позитивно отзывались о достижениях первого в мире государства рабочих и крестьян.
На практике выходила странная и парадоксальная ситуация. Советский человек, черпающий свое представление об окружающем его мире из отечественных же газет, мог думать, что, несмотря на идеологическое противостояние двух систем, лично к нему, живущему в деревне Нижние Подзалупки Васе Пупкину, у среднестатистического Джона Смита из Техаса претензий нет. Что во всем виновата только разница систем, и если этой разницы не станет, во всем мире тут же возобладает любовь-дружба-жвачка и вообще невообразимая идиллия.
То, что это не так, показал 1991 год, вернее, события, ставшие логическим продолжением развала СССР. Западному миру нужен внешний враг для отвлечения общества от собственных проблем, и Союз на эту роль подходил как нельзя лучше. Не будет Союза — на роль «империи зла» назначат Россию, и не важно, как сильно ты будешь перед ними унижаться.
Короче говоря, примерно с середины лета предыдущего года установка на публикацию только позитивных мнений иностранцев об СССР была скорректирована. Рупором нового подхода стала газета «За рубежом», которая и раньше специализировалась на внешней политике, но теперь начала делать это несколько под иным углом. Там — неожиданно для читателей, причем настолько, что поначалу даже письма в редакцию пошли косяком, мол, не сошли ли журналисты с ума часом, — начали активно публиковать наиболее кондовые антикоммунистические статьи из настроенных максимально ястребино западных изданий.
Настоящей жемчужиной тут стала, для примера, статья из журнала Time Magazine, выпущенная в начале 1986 года под заголовком «Why the Soviets Will Never Change: Inside the Evil Empire’s War Machine» — «Почему Советы никогда не изменятся: Внутри военной машины Империи Зла».
Основными тезисами статьи были:
«СССР готовит ядерное нападение на США».
Спорно, хотя изнутри Союза было понятно, что ни о каком нападении речь не идет, тем более в условиях сокращения армии, о чем слухи ходили уже достаточно широко.
«Советские граждане живут в нищете и терроре».
Рассказывать советским гражданам, что они буквально голодают, дерутся между собой за последний кусок хлеба и скоро вообще скатятся до каннибализма — это сильно. Ну и истории о том, что «злой и страшный» КГБ ежедневно арестовывает буквально на улицах десятки тысяч человек, которые уезжают в неизвестном направлении и больше не возвращаются, тоже выглядели с этой стороны Атлантики достаточно смешно.
«Коммунизм — это религия зла».
СССР сравнивали с нацистской Германией, приписывали уничтожение «сотен миллионов» человек в стиле «половина страны сидит, половина охраняет». Поставленный между Советским Союзом и Третьим Рейхом знак равенства особо возмутил советских читателей, многие из которых еще помнили войну и те ужасы, которые принесли с запада такие вот «белокурые бестии с добрыми лицами».
«Советы контролируют мировые революции».
На фоне всего остального — особенно забавно это выглядело, когда параллельно на соседней странице шла новость о сотнях тысяч убитых американцами в Персидском заливе арабов, — данное утверждение прошло практически незамеченным, хоть и было, откровенно говоря, гораздо дальше от истины, чем советскому руководству бы хотелось.