[16].
Но так или иначе, а барону Фредрику не повезло. Отчасти. Потому что род его все-таки не угас: барон успел произвести на свет наследника. Разумеется, не в одиночку, а при непосредственном участии прекрасной Маргред. Новый барон Дамье а Шапель сейчас гордо восседал на коленях у кормилицы и с воинственным кличем избивал ложкой творожно-ягодную смесь. Барону было полтора года.
Изнутри цитадель Демье выглядела менее представительно, чем снаружи.
Центральный зал крепости был столь же просторен, сколь и беден. Ни гобеленов, ни трофейных знамен, не говоря уже о мозаиках с картинами. Голый камень, кое-где украшенный недорогим оружием.
За столом тоже не роскошествовали. Хотя и не бедствовали. Вина, мяса, сыра и хлеба хватало.
А вот компания подобралась интересная. В основном либо зеленая молодежь, примерные ровесники Сергея, либо умудренные сединами мсье, чьи лучшие годы уже миновали. Серьёзных бойцов вроде Виллибада было немного, и качеством они существенно уступали гридням Сергея. Нельзя сказать, что местные вояки одобряли инициативу баронессы, запустившей внутрь замка толпу типичных норманнов, но гостей старались не провоцировать: высказывались очень аккуратно. Ничто так не способствует вежливости, как осознание собственной уязвимости.
Впрочем, имелся за столом один персонаж, полагавший себя то ли бессмертным, то ли неприкосновенным: моложавый католический попик с куцей бородкой. Вышеупомянутый падре глядел на Сергея зверем и злобно бухтел что-то себе под нос. Не будь попик попиком, Сергей решил бы, что тот ревнует прекрасную Маргред. Но вряд ли. Нет, в абсолютную верность католических клириков обету безбрачия Сергей не верил. В прошлой жизни успел насмотреться на нравы прелатов-феодалов. Но уж слишком чахлым был этот ватиканский петушок с выбритой макушкой.
Вот кто действительно ревновал, так это Машег. Но хузарину оставалось только пускать слюни и завидовать. Его родня с Западной Европой не торговала, универсального языка франков он не знал, а распускать павлиний хвост перед прекрасной баронессой без знания языка было трудновато. Тем более что Сергей говорил по-франкски во всех смыслах свободно и, воодушевленный красотой и явным расположением собеседницы, заливался райской птахой, повествуя о своих разнообразных подвигах, но при этом не забывая о комплиментах прекрасной вдове.
К ведущимся за столом разговорам Сергей не прислушивался. Плевать ему было на то, о чем болтают лотарингские благородные. Но было так ровно до тех пор, пока по вдруг помрачневшему личику Маргред Сергей не сообразил: происходит что-то неправильное.
И кто же в этом виноват?
Ну конечно. Попик. Их благочестие нахлебался хозяйского винишка, перестал бурчать под нос и вознамерился донести свое понимание добра и зла до участников застолья.
Впрочем, совсем из ума попик не выжил, потому порицал гостей и хозяйку не на германском наречии, а на благородной латыни. Ну как благородной… В доступном попику кухонном варианте[17]. Поносил церковнослужитель, кстати, не столько баронессу и «отродий диавола», то бишь норманнов, а презренного иудея, которого не за стол подобало сажать, а кормить вместе с собаками на полу. Объедками, само собой.
Вот как он, интересно, распознал в типичном хузарине иудея? Не иначе как по символам-оберегам, украшавшим шею Машега.
Ну да их трудно было не заметить. Золото как-никак.
Очень удачно, что Машег не знал не только германского, но и латыни. Не то попику наступила бы хана, а за столом возник средневековый международный скандал, который наверняка закончился бы массовым смертоубийством.
Баронесса, однако, латынь понимала, поскольку попикова обличительная речь ее изрядно смутила. И рассердила.
Но высказаться она не успела. Сергей, воспользовавшись моментом, накрыл ладонью ее маленькую ручку и покачал головой.
А потом произнес с подчеркнутой печалью в голосе:
– Полагал я, что учение Христа почитают в этом доме. Вижу, что ошибался.
Вот! Осекся попик. А слушатели его, те, кто понимал латынь, уставились на Сергея.
Потому что фразу свою скорбную он выдал тоже на латыни. И латынь эта была ощутимо лучше, чем у обладателя плешки-тонзуры.
Неудивительно. Грамматике и произношению Сергея учили лучшие из возможных учителей.
– Особенно грустно мне слышать слова, столь явно противоречащие слову евангельских апостолов, от того, кто был призван нести слово их пастве. – Сергей издал душераздирающий вздох и чуть поклонился Маргред, словно извиняясь за патера. – Ведь сказано было апостолом Павлом: «Нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос».
Попик охренел.
Маргред взглянула на Сергея с изумлением.
И не она одна. Лотарингское «высшее общество», наверное, меньше поразилось бы, если бы чья-то лошадь вдруг пожаловалась, что седло спину натирает или что конюх в ясли некачественное сено кладет.
А вот свои хоть и не поняли ничего, но не удивились ничуть. Привыкли уже, что их хёвдинг – полиглот.
– Это где такое сказано? – сварливо пробухтел опомнившийся попик. Уже по-франкски, надо отметить. Оценил произношение «проклятого язычника», надо полагать, и решил не позориться.
– В Послании к Коринфянам, – на том же языке с вежливой улыбкой ответил Сергей.
Точной уверенности у него не было, он же не Сладислава, которая могла процитировать Писание с любого места и с точным указанием источника.
– Ты же язычник! – сердито воскликнул попик. – Откуда ты можешь знать!
– Я умею читать. – Сергею нравился разговор. Потому что давал ему шанс понравиться Маргред. – А ты умеешь?
– Язычник! – взвизгнул попик. – И иудей! – Он указал пальцем на Машега: – Ты! Твои предки Христа распяли!
– Чего он верещит? – поинтересовался Машег у сидевшего рядом Дёрруда.
– Говорит, твои пращуры распяли его бога. – Убийца тоже развлекался и предвкушал. Надеялся, что вопли попика сподвигнут хозяев на решительные действия. И тогда гостям можно будет не стесняться. Ведь приказ хёвдинга однозначен: никого не бить, если нас не трогают.
– Распяли? – удивился Машег. – Не слыхал. Распяли – это как?
– Железными гвоздями к дереву прибить, и пусть висит, пока не помрет.
– Гвоздями? Зачем железо попусту тратить? – возмутился практичный даже в пьяном состоянии Машег. – Башку отрубить или конями разорвать – вот это правильно. Ну или на кол посадить, если надо, чтоб помучился. А гвоздями… У нас в степи так не убивают. Может, это парсы или ромеи? А давно это было?
– Откуда я знаю, – пожал плечами Дёрруд. – У Варта спроси.
– Верно, – согласился хузарин. – Варт, а давно мои предки ихнего бога распяли?
Сергей поглядел на хузарина. Пьян, однако. Но не настолько, чтобы утратить боеспособность. Только большую часть разума.
– Твои предки точно тут ни при чем, – сказал он. – Они в те времена не Единому Богу поклонялись, а Великому Небу.
– Было такое, – солидно подтвердил Машег. И добавил с гордостью: – Свет истинной веры надо заслужить! Мои предки заслужили!
– Его предки, – сказал Сергей попику, – это другие иудеи. Они не в Иерусалиме живут, а в степи. Сказано было: «Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему». Вот это о них.
Где сказано, Сергей уточнять не стал. Потому что не помнил. Но слова хорошие и по теме.
Попик тоже уточнять не рискнул. Потому что поймал грозный взгляд Виллибада. Сенешаль глаз не спускал с того края стола, где разместились нурманы Сергея. И нездоровое оживление среди них из внимания не упустил.
Сергей решил его успокоить.
– Хочу поднять этот кубок за щедрость барона Дамье э Шапель! – провозгласил он, поднимаясь. – Пусть вырастет сильным и храбрым и разит врагов на радость своей прекрасной матери и своим верным вассалам!
Пирующие разом заорали и немедленно выпили. А почему бы и не выпить, если есть что и повод имеется.
Сергей сел и через секунду почувствовал, как чьи-то пальчики несильно сжали колено.
Нет, не чьи-то. Глаза Маргред сияли для него. И сияли обещанием.
Глава 21. «Я тебя люблю»
– У тебя есть жена, Варт? – спросила Маргред.
Ножка ее лежала у Сергея на животе, предлагая его пальцам отправиться в путь от круглого колена вверх, туда, где пряталась меж влажных складочек крохотная живая жемчужинка.
– Есть, – не стал скрывать Сергей.
– Красивая?
– Да.
– А я красивая?
– Нет. – Сергей улыбнулся. – Нет, Марго, ты не красивая, ты прекрасна!
Ее волосы пахли розами. Розами пахла вода в чаше для омовения.
Чаша была мраморной и очень старой. Тут многое было старым: плитка на полу, статуэтка сатира в лавровом венке, поймавшего нимфу. Обычно статуэтка была целомудренно прикрыта холстом, но не этой ночью.
Чашу и статуэтку привез отец покойного барона.
– А-а-ах… – выдохнула Маргред. – Быстрее… Еще…
Она очень соскучилась. По ласке.
По сексу она соскучиться не могла.
До этой ночи. В сексе удивительная Маргред оказалась на удивление наивна. Чтоб не сказать больше. Покойный барон…
Ну да о покойниках либо хорошо, либо ничего, кроме правды. А такую правду говорить не хотелось.
Да Сергей и не говорил. Делал. И опыт всех его трех жизней пришелся кстати.
Розовая вода была приятно прохладной. И ее было много.
Она стекала с худеньких плеч Маргред на тяжелую грудь с крупными напрягшимися сосками, по чуть выпуклому животу скатывалась к лону, смывая влагу любви, сбегала по внутренней стороне бедер, по коленям, икрам, ступням и дальше, по мозаичному полу к идущему вдоль стены желобу, исчезая в оставленном в стене отверстии.
Сергей зачерпнул еще один ковш, увесистый, литра на три, и опрокинул его уже на себя, проморгался и увидел, что Маргред не вытирается, а глядит прямо на него.