— Но, Отец, — запротестовал Фафхрд, слегка краснея, — ты знаешь, кто владеет этой мумией, и что она потребует от любой пары мужчин, посетивших ее.
— Ш-ш. Я старше тебя на целую вечность, Фафхрд! В-третьих, вы должны заполучить чашу, из которой Сократ пил яд, в-четвертых, — сорвать побег с первого Древа Жизни, и наконец.» — Он заколебался, как будто память изменила ему, вытащил какой-то обломок из кучи и прочел на нем: — И наконец вы должны найти женщину, которая придет, когда будет готова.
— Какую женщину?
— Женщину, которая придет, когда будет готова. — Нингобль швырнул назад обломок, вызвав небольшой оползень черепков.
— Пропадите же пропадом, кости Локи! — выругался Фафхрд
А Мышелов сказал:
— Но, Отец, ни одна женщина не приходит, когда она готова. Она всегда ждет.
Нингобль, усмехнувшись, вздохнул:
— Не падайте- духом, дети. Давал ли когда-нибудь ваш добрый друг Сплетник простые советы?
— Нет, — сказал Фафрхд.
— Итак, имея все эти вещи, вы должны пойти в Затерянный Город Аримана,, который лежит где-то на востоке — даже шепотом не называйте его.
— Кхатти? — прошептал Мышелов.
— Нет, Мясная муха. В конце концов, почему ты прерываешь меня, когда должен заниматься тяжелой работой восстановления в памяти всех деталей скандала Наложницы по Пятницам, трех жрецов-евнухов и рабыни из Самоса?
— О, действительно, Шпион Неупомянутого, я тружусь над этим до полного изнеможения, почти свихнулся, и все из любви к тебе.
Мышелов был рад вопросу Нингобля, потому что забыл о трех евнухах, что было очень опрометчиво, так как никто, будучи в здравом рассудке, не пытался обмануть Болтуна, лишив его даже самой малости из обещанной дезинформации.
Нингобль продолжал:
— Достигнув Затерянного Города, вы должны разыскать разрушенную черную гробницу и поставить женщину перед большим надгробием, закутать ее в саван Аримана и дать ей выпить толченую мумию из отравленной чаши, разбавив вином, которое вы найдете там, где возьмете мумию. Дадите женщине в руку ветку с Древа Жизни. После этого ждите.
— А потом? — недовольно прогромыхал Фафхрд.
— Туг зеркало становится грязно-рыжим, как будто оно покрылось ржавчиной. Дальше я ничего не могу различить, кроме того, что кто-то вернется из места, которое он покинет незаконно, и что вы должны опасаться женщины.
— Но, Отец, все это рытье в отходах колдовской мишуры слишком хлопотно, — возразил Фафхрд. — Почему бы нам не пойти сразу в Затерянный Город?
— Без карты на саване Аримана? — прожужжал Нингобль.
— Ты все еще не можешь назвать нам имя Посвященного, которого мы ищем? — отважился Мышелов. — Или хотя бы имя женщины? Действительно, щенячьи проблемы. Мы даем тебе суку, Отец, и ко времени, когда ты ее возвращаешь — она уже ощенилась.
Нингобль покачал головой так незаметно, как никогда, и шесть глаз втянулись под капюшон, став единым зловещим лучом. Мышелов почувствовал, как по спине побежали мурашки
— Почему это, Торговец Загадками, ты всегда говоришь нам только половину того, что знаешь? — сердито выдавил Фафхрд. — Может, ты надеешься, что наши клинки в последний момент ударят вполсилы?
Нингобль хихикнул.
— Это потому, что я знаю вас слишком хорошо, Дети. Если бы я сказал на одно слово больше, Махина, ты мог< бы начать размахивать своим громадным мечом — и при том не против того, кого надо. А твой товарищ из породы кошачьих начал бы выдумывать всякие детские колдовские приемы — колдовство скверного мальчишки. Тот, кого вы так опрометчиво решились искать, не простое существо, но тайна, не целостная личность, а мираж, камень, присвоивший кровь и плоть жизни, ночной кошмар, вырвавшийся на волю из оков сна.
На минуту показалось, будто нечто, очень далекое от этой, погруженной во мрак пещеры и ожидающее неизвестно чего, дрогнуло. Затем все успокоилось.
Нингобль промурлыкал удовлетворенно:
— А теперь у меня есть свободная минутка, которую в угоду вам я проведу, подставив ухо, чтобы послушать одну забавную историю. Мышелову, я вижу, не терпится рассказать ее мне.
Выхода не было, и Мышелов начал, объяснив вначале, что только на первый взгляд история касается наложницы, трех жрецов и девушки-рабыни. Глубинная же суть в основном, хотя и не в целом, относится к четырем имеющим дурную репутацию служительницам Иштар, а также карлику, который был облагодетельствован ими с избытком как бы в компенсацию за его ущербность.
Огонь стал угасать, и маленькое, похожее на лемура создание вползло медленно и незаметно, чтобы подбросить дров.
И потянулись часы, так как Мышелов всегда воодушевлялся своими россказнями. Были моменты, когда глаза Фафхрда вылезали из орбит от удивления, или когда пузо Нингобля колыхалось, как маленькая гора при землетрясении. Вдруг, внезапно, и по всей видимости, где-то в середине повествования, рассказ иссяк, подобно иноземным музыкальным шедеврам.
Затем прозвучали слова прощания, последние вопросы остались без ответов, и два страждущих посетителя отправились в обратный путь той же дорогой, которой пришли. А Нингобль начал сортировать в уме детали истории Мышелова, оценивая их еще выше оттого, что знал — это импровизация, а его любимая пословица была: «Тот, кто лжет артистично, подбирается к истине ближе, чем он может представить».
Фафхрд и Мышелов почти достигли дна лестницы из валунов, когда услышали слабое постукивание и, повернувшись, увидели Нингобля, вглядывавшегося вниз через край и подпирающего себя чем-то напоминающим трость. Постукивал он второй такой же палкой.
— Дети, — позвал он, и его голос был тонким, как нота одинокой флейты в Храме Ваала, — мне пришло в голову, что некто в отдаленных пространствах испытывает потребность в вас. Вы должны тщательно охранять то, что обычно не нуждается в защите.
— Слушаем, Отец Мистификаций.
— Вы позаботитесь об этом? — донесся проказливый голосок эльфа. — Ваше существование зависит от этого.
— Да, Отец.
Нингобль махнул палкой и заковылял прочь. Маленькие порождения вечной тьмы сопровождали его, то ли для того, чтобы отчитаться и получить приказания или только с целью доставить хозяину удовольствие своими тихими ласковыми прикосновениями Впрочем, об этом можно только гадать. Некоторые говорили, что Нингобль был создан Старыми Богами, чтобы люди хоть иногда вспоминали о них. Тем самым, видимо, они хотели возбудить людское воображение для раздумий над еще более сложными загадками. Никто не знал, обладал ли Нингобль даром предвидения, или просто устанавливал место и время будущих событий с такой сбивающей с толку ловкостью, что только Эфрит или Посвященный мог уклониться от игры и той роли, которая ему навязывалась.
3. Женщина, которая пришла
После того, как Фафхрд и Серый Мышелов выбрались из Бездонной Пещеры на поверхность, залитую слепящим солнечным светом, их след теряется. Материал об этом путешествии растерян летописцами, так как друзья были героями, имевшими слишком дурную репутацию даже для классического мифа. Кроме того, они были слишком независимыми, чтобы позволить себе ни с того, ни с сего войти в анналы истории, слишком изворотливы и хитры, чтобы доставлять удовольствие какому-нибудь борзописцу. Слишком часто друзья сталкивались с подонками общества, сущими дьяволами, к тому же лишенными духовного сана. Колдунами и развенчанными богами, — этакое «дно» сверхъестественного. И вдвойне трудно становится соединить в единое целое их похождения в те дни, когда они занимались воровством. Здесь нужны осторожность, сохранение тайны, действия втихомолку и беззастенчивое запутывание следов. Однако время от времени можно натолкнуться на следы, которые друзья оставили за собой...
Например, спустя столетие жрецы Аримана воспевали, будучи, однако, слишком образованными, чтобы верить в это самим, чудо похищения Ариманом своего собственного священного и столь чтимого савана. Однажды ночью двенадцать проклятых меченосца видели, как грубо размалеванный каракулями саван поднялся, подобно снопу паутины, выше роста простого смертного. Однако то, что находилось внутри кокона, выглядело вполне человекообразно. Затем сам Ариман говорил из савана, и слуги воздали ему почести, преклонив колена. Колдун ответил невразумительной притчей и в конце концов удалился из тайной усыпальницы гигантскими шагами
Проницательнейший жрец, живший веком позже, заметил:
— Я бы сказал, человек на ходулях, или еще иначе — один мужчина на плечах другого.
Затем произошли события, которые Никри — рабыня-массажистка, имеющая дурную репутацию Вероломной, пересказывала повару, ставя ему примочки на синяки и кровоподтеки, полученные во время последней взбучки Разговор шел о двух незнакомцах, посетивших ее хозяйку, и о пирушке, которую хозяйка устроила им. Девушка рассказывала, как незнакомцы сбежали от черных турецких евнухов с кривыми саблями, призванных хозяйкой, чтобы убить гостей после попойки.
— Это были колдуны, причем оба, — утверждала Никри, — так как в самый разгар дела они превратили' мою госпожу в отвратительную свинью с витыми рогами. Ужасную химеру улитки и свиньи. Но хуже всего было то, что они украли хозяйкин сундук с любовными, возбуждающими винами. А когда хозяйка обнаружила, что исчезла и мумия дьявола, с помощью которой она надеялась возбудить страсть Птоломея, бедная женщина завопила от ярости и принялась колотить меня своей спинной щеткой. А это, признаться, очень больно!
Повар хихикнул.
Что до того, кто посетил Иеронимуса, жадного откупщика и знатока Антиоха, или под какой личиной это произошло, нельзя сказать ничего определенного. Однажды утром Иеронимуса нашли в сокровищнице, с окоченевшими конечностями, как будто он был отравлен ядом из боли-голова, а на его жирном лице застыло выражение ужаса. Знаменитая же чаша, которой он часто пользовался на попойках, исчезла, хотя на столе перед ним остались круглые отпечатки. Позднее Иеронимус пришел в себя, но никогда не заговаривал о случившемся.