Они перешли вброд Евфрат к югу от руин Карчемиша и вскоре достигли истоков Тигра, отклоняясь к востоку и таким образом не следуя пути Ксенофо-на и Десяти Тысяч.
К этому времени натянутость в отношениях двух друзей дошла до предела. Однажды Ахура, пустив свою лошадь пощипать траву, находилась в некотором отдалении. Мужчины уселись на камень и заспорили, шепотом пеняя друг другу. Фафхрд предлагал, чтобы они оба прекратили ухаживания за девушкой до тех пор, пока их поиски не придут к концу. Мышелов же упорно отстаивал свое преимущественное право. Их перебранка шепотом достигла такого накала, что они не заметили белого голубя, устремившегося к ним с неба и севшего, хлопая крыльями, на руку Фафхрда, которую тот вскинул, чтобы подчеркнуть свою готовность отказаться от своих прав на девушку, если только Мышелов сделает то же самое.
Фафхрд заморгал, выпучил глаза, затем отцепил клочок пергамента с ноги голубя и прочел: «В девушке таится опасность. Вы оба должны отказаться от нее».
Крошечная печать изображала семь переплетенных глаз.
— Именно семь, — заметил Мышелов. — Ха. Ай да скромница!
С минуту он молчал, пытаясь представить гигантскую паутину неведомых нитей, с помощью которых Сплетник собирал свою информацию и дирижировал всем.
Но эта неожиданная поддержка аргументов Фафхрда в конце концов принудила Серого к мрачному согласию. Приятели торжественно пообещали друг другу не предпринимать попыток к осуществлению чаяний, которые каждый из них лелеял. По крайней мере до того дня, как найдут и поквитаются с Посвященным.
Теперь они находились в безлюдьи, где уже. не встречались караваны, на земле, подобной землям Ксенофона, где восход прохладен и мглист, полдень ослепителен, а сумерки полны предательских теней осторожных и кровожадных обитателей гор, приводящих на память повсеместно известные легенды о «маленьких людях» — полукошках, полусобаках. Ахура, казалось, ничего не подозревала о внезапном прекращении «военных действий» по отношению к ней, оставаясь соблазнительно застенчивой и таинственной как всегда.
Однако, отношение к ней Мышелова с той поры претерпевало постепенное, но глубинное изменение. Было ли это результатом брожения его подавленной страсти или следствием более трезвой оценки сути явлений, когда голова уже не забита стряпней комплиментов и острот, но Серый начал все сильнее чувствовать, что Ахура, которую он любил, была только слабым отблеском, почти терявшимся на черном фоне неизвестного существа, которое ежедневно становилось все более загадочным, сомнительным и даже — в конце концов — отталкивающим. Мышелов помнил, что Хлоя называла Ахуру еще и другим именем. Каким-то странным образом в его размышлениях, которым он предавался на вынужденном досуге, это связывалось с легендой о Гермафродите, купавшемся в Каирском Фонтане и слившимся в единое целое с нимфой Салмации. Теперь при взгляде на Ахуру Мышелов замечал только алчные глаза, которые как будто исподтишка вглядывались в окружающее из щелей, глазниц. Мышелов стал обращать внимание на ее беззвучные хихиканья по ночам по поводу обета умерщвления плоти, данного самим Мышеловом и Фафхрдом. Мышелов сделался одержимым, причем в самом разном смысле этого слова. Он принялся подглядывать за девушкой, изучать выражения ее лица, будто надеясь таким образом проникнуть в ее тайну.
Фафхрд заметил это и сразу же заподозрил, что Мышелов замышляет нарушить данное слово. Северянин с трудом сдержал свое негодование и взялся наблюдать за Мышеловом так же внимательно, как тот следил за Ахурой.
Когда возникала необходимость добывать провизию, никто из них не хотел отправляться на поиски добычи один. Естественные дружеские отношения и доверие были нарушены. Однажды после полудня в то время, когда они пересекали тенистое ущелье, с неба упал ястреб и впился когтями в плечо Фафхрда. Северянин прикончил это создание, еще не успев заметить, что птица также принесла послание.
«Наблюдай за Мышеловом», — гласило оно.
Фафхрду было не до этого, из-за жгучей боли, причиненной когтями. Поскольку лошадь Ахуры, испуганная внезапным шумом, понесла наездницу прочь, Фафхрд имел время высказать Мышелову все свои подозрения и предупредил его, что любое нарушение их соглашения сразу положит конец дружбе и приведет к ужасному столкновению.
Мышелов слушал как во сне, все еще с тревогой наблюдая за Акурой. Он хотел бы рассказать Фафхрду об истинных мотивах своего поведения, но сомневался, что сможет сделать это достаточно вразумительно. Кроме того, его задевала несправедливость осуждения. Поэтому когда страшный взрыв негодования Северянина улегся, Серый не счел нужным объясняться. Фафхрд же, расценив молчание как признание вины, тут же снова впал в ярость.
Теперь они приближались к той гористой, удобной для укрытия местности, откуда мидийцы и персы нападали на Ассирию и Халдею и где, если верить географии Нингобля, путешественники должны были найти затерянное логовище Владыки Вечного Зла. Вначале архаичная карта на саване Аримана больше морочила их, чем помогала, но спустя некоторое время намеки и указания Ахуры, свидетельствующие о ее странной осведомленности, кое-что прояснили. Это, в свою очередь, внесло ощущение перевернутости изображения, поскольку там, где пройденная местность давала основание ожидать седловину гребня, карта показывала теснину, а на месте предполагаемой горы изображалась долина. Если доверять этой карте, путники должны были достигнуть Затерянного Города уже через несколько дней.
Все это время Мышелова не оставляла его навязчивая идея. Он только продолжал укрепляться в ней, и, наконец, расплывчатая идея приняла поразительно определенную форму: Мышелов был уверен теперь, что Ахура — ... мужчина.
Очень странно, что интимность походной жизни и рьяная слежка самого Мышелова не дали конкретных доказательств или опровержений этого столь четко определившегося предположения гораздо раньше. Тем не менее, Мышелов, перебирая в памяти события, с удивлением сознавал, что ничего этого нет. Конечно, было очевидно, что формы и движения
Ахуры были чисто женскими, однако Мышелов помнил раскрашенных, с подложными округлостями, баловней, привлекательных без жеманства, которые подражали женственности весьма искусно. Как ни абсурдно, но это было именно так.
С этого момента не оставлявшее Мышелова любопытство стало «идеей фикс>. Это причиняло ему мучительные страдания, и он удвоил свои мрачные наблюдения. К большому неудовольствию и ярости Фафхрда, Северянин с непредсказуемыми интервалами принимался похлопывать по рукояти своего меча, хотя это никогда должным образом не пугало Мышелова и не принуждало его отводить глаза. Каждый по своему оставался угрюмым и замкнутым, подобно верблюду, проявлявшему все более и более непреклонное нежелание участвовать в этой нелепой прогулке, которая уводит от полезной для его здоровья пустыни.
То были кошмарные дни для Серого.
Путники подошли совсем близко по мрачным теснинам в скалистых гребнях к тому месту, где должна была находиться с доисторических времен усыпальница Аримана. Фафхрд выглядел зловеще-угрожающим, белолицым гигантом, отдаленно напоминающим кого-то, кого Мышелов знал в реальной жизни Все их поиски казались теперь слепым топтанием по самым тайным закоулкам сна. У Мышелова еще оставалось желание высказать Северянину свои подозрения, но он никак не мог заставить себя сделать это из-за их чудовищности и еще потому, что великан тоже любил Ахуру. И все это время Ахура ускользала от него — фантом, трепещущий за пределами досягаемости Правда, когда Мышелов побуждал себя к сравнению, то понимал, что поведение девушки ни в чем не изменилось, за исключением какого-то трепетного стремления вперед, подобного ускорению корабля, приближающегося к родному порту.
Наконец, наступила ночь, Мышелов не мог более выносить своего мучительного любопытства. Он метался под тяжестью гнетущих снов, от которых никак не мог отделаться и, наконец, очнувшись, приподнялся на локте и огляделся, совершенно как то существо, по имени которого он был назван.
Было бы довольно холодно, если б не безветрие.
Костер догорел. Скорее в лунном свете, чем в отсветах от углей, Мышелов увидел взъерошенную голову Фафхрда и его локоть, торчащий из-под косматого плаща из медвежьей шкуры. Особенно ярко лунный свет освещал Ахуру, распростертую за потухшим костром. Ее тонкое лицо с закрытыми глазами было направлено прямо в зенит и, казалось, что она едва дышала.
Мышелов ждал долго, затем без единого звука откинул свой серый плащ, подобрал меч, обошел костер и встал на колени над девушкой. Какое-то время он бесстрастно изучал ее лицо. Но оно оставалось все той же маской Гермафродита, которая мучала Мышелова все часы его бодрствования — если бы к тому же он мог различить бодрствование и сон. Внезапно Серый обхватил девушку и резко провел руками вдоль ее тела. После этого он вновь замер. Затем безошибочными, как у лунатика, движениями, только еще более бесшумными, он стянул шерстяное покрывало, вытащил маленький нож из чехла, приподнял платье у шеи и очень осторожно, чтобы не задеть кожи, разрезал его в длину вплоть до колен, сделал то же самое с хитоном.
Груди белизны слоновой кости, которых по логике Мышелова не должно быть, тем не менее оказались на месте. И все же, вместо того, чтобы прийти в себя от ночных кошмаров, настроение Мышелова еще больше упало.
Случилось нечто, уже не поддающееся объяснению. Стоя на коленях и угрюмо изучая пикантные подробности, Мышелов знал совершенно определенно, что это, будто выточенное из слоновой кости тело, также как и бесстрастная маска лица, были только искусным подобием, созданным в целях, пугающих своей непостижимостью.
Веки слоновой кости не дрогнули, но уголки губ выражали то, что казалось Мышелову нарочитой, чуть заметной улыбкой.
Никогда еще он не был так крепко убежден, что Ахура — мужчина.
Позади затрещали угли.
Обернувшись, Мышелов увидел только вспышку сверкнувшей стали над головой Фафхрда. Северянин застыл на мгновение, как будто со сверхчеловеческим терпением/ Боги давали своему созданию шанс перед ударом.