Словно ответствуя некоему несказанному слову и Фафхрд, и Мышелов посмотрели на Ахуру. Под их взглядом девушка тут же преобразилась, раскрывшись, словно ночной цветок, и став еще более похожей на ребенка. Казалось, будто некий гипнотизер снял внешние лепестки ее разума, оставив только крохотное прозрачное озерцо, из неведомых глубин которого поднимались темные пузыри.
Друзья почувствовали, что страсть их вновь ожила, но теперь она была сдержаннее. И сердца их замолкли, словно укрытые мглой горы, когда девушка сказала:
— Анра Девадорис был моим братом. Мы близнецы.
7. Ахура Девадорис
— Отца я не знала. Он умер до нашего появления на свет. Мать, которая редко бывала разговорчивой, однажды сказала мне: «Ахура, твоим отцом был грек. Очень добрый и ученый человек. Он любил . смеяться». Когда она произносила эти слова, то была скорее суровой, чем красивой — солнце светилось сквозь ее черные локоны.
Мне показалось, что мать слишком напирает на слово «твой».. Уже тогда меня интересовал Анра. И тогда я спросила об этом у старой Вереники, нашей домоправительницы. Она рассказала мне о том, что видела, как мать родила в. одну ночь нас обоих.
Старая Вереника рассказывала мне о том, как погиб мой отец. Чуть ли не за девять месяцев до нашего рождения, его нашли утром на улице прямо перед дверью, он был забит до смерти. Считалось, что это дело рук бродяг-египтян, занимавшихся по ночам грабежами и насилием. Впрочем, их никто не судил, — в ту пору Тиром правили Птоломеи. Это была ужасная смерть. Его били о камни так, что его потом было трудно узнать.
В другой раз старая Вереника поведала мне о матери, взяв с меня клятву в том, что я никому не расскажу об этом. Я клялась именами Афины и Сета. А также Молоха, который съел бы меня, нарушь я клятву. Вереника сказала, что моя мать происходит из персидского рода, в котором старшие дочери становились жрицами, от рождения призванными быть женами злого персидского божества. Объятия смертных им возбранялись. Они должны были проводить ночи наедине с каменным изваянием божества в далеком храме на полпути к краю света. В тот день матери дома не было: старая Вереника повела меня вниз, в маленький подвальчик прямо под спальней матери. Она показала мне три шероховатых серых камня, вставленных между кирпичей, и сказала, что это камни того самого храма. Старой Веренике явно нравилось пугать меня, сама же она, в свою очередь, смертельно боялась матери.
Разумеется, я тут же пошла к Анре и все ему рассказала..
Тропинка, вившаяся по гребню, пошла круто вверх. Кони пошли шагом, — первым ехал Фафхрд, за ним — Ахура, за нею же — Мышелов. Морщинки на лице Фафхрда разгладились, хотя он и не терял должной бдительности. Мышелов же и вовсе казался милым мальчиком.
Ахура продолжала:
— Мне трудно объяснить вам мои отношения с Анрой, мы были так близки, что даже само это слово — «отношения» — звучит слишком грубо. В саду мы играли в одну игру, Он закрывал глаза и пытался угадать, на что я смотрю. В других играх мы менялись ролями, в этой же — никогда.
Он изобретал все новые и новые варианты этой игры и не хотел играть в другие. Иногда по стволу оливы я забиралась на черепичную крышу, — Анра этого не умел, — и целый час смотрела вокруг. Лотом я спускалась и рассказывала ему о том, что видела — красильщиков, расстилающих мокрое зеленое полотно на солнце, для того, чтобы лучи его обратили зелень в пурпур; шествие жрецов вокруг храма Мелкарта; лодку из Пергама, над которой поднимали парус; чиновника — грека, нетерпеливо объясняющего что-то своему писарю-египтянину; двух женщин, смеющихся над какими-то моряками в юбках; таинственного одинокого еврея. Анра же говорил мне о том, что это за люди, о чем они думают и что они собираются делать. Это были совсем не фантазии, — впоследствии, когда я стала бывать в городе, я обнаружила, что почти во всем он был прав Он словно смотрел на картинки, возникавшие в моем сознании, и видел в них больше, чем я сама. Мне эта игра нравилась. Чувство было таким тонким.
Конечно, наша близость во многом объяснялась тем, что мать, особенно после того, как ее образ жизни изменился, — не позволяла нам выходить на улицу или общаться с другими детьми. Объяснялось это не только ее строгостью. Анра был очень нежным ребенком. Однажды он сломал руку и она очень долго заживала. Мать пригласила раба, который был сведущ в этих вопросах, раб сказал ей, что кости Анры стали слишком хрупкими. Он рассказал ей о детях, чьи мышцы и жилы постепенно превращаются в камень, так что в конце концов они становятся живыми статуями. Мать ударила раба по лицу и выгнала из дома, тем самым она потеряла друга, раб этот был не из последних.
Если Анре и позволили бы выходить со двора, он не стал бы делать этого. Однажды, уже после того, как я стала бывать в городе, я уговорила его пойти со мной. Он не хотел идти. Тогда я стала смеяться над ним, и перед насмешками он не устоял. Как только мы перебрались через стену, окружавшую сад, он потерял сознание, и я никак не могла привести его в чувство. Тогда я опять забралась во двор, открыла ворота и втащила его домой. Старая Вереника заметила меня, и мне пришлось рассказать ей о происшедшем. Она помогла мне внести Анру в дом. Потом Вереника выпорола меня, — она знала, что матери об этом случае я рассказывать не стану. Анра пришел в себя в ту минуту, когда домоправительница стала пороть меня. Правда, после этого он болел еще целую неделю. Отныне я никогда не смеялась над ним.
Будучи запертым в доме, Анра отдавал почти все свое время учению. Пока я глядела на мир с крыши или выманивала истории у старой Вереники и других рабов, или, когда — это было позднее, я уходила в город, чтобы потом рассказывать ему о разном, слышанном и виденном там, он сидел в библиотеке отца и читал или изучал какой-нибудь язык по отцовским грамматикам и переводам. Мать научила нас читать по-гречески, я же слышала на улицах арамейскую речь, отдельные фразы на других языках — и все это я приносила ему. Но в чтении Анра был куда искуснее меня. Он любил буквы так же, как я любила то, что было вне дома. Буквы казались ему живыми. Помню, как он показывал мне египетские иероглифы и говорил, что. все это — животные и насекомые. Потом он показал мне ператическое и демотическое египетское письмо и сказал, что это — те же животные, но только в масках. Больше всего, говорил он, ему нравится иврит, ибо в нем каждая буква обладает волшебными чарами. Это было еще до того, как Анра выучил древнеперсидский. Порою на то, чтобы узнать, как произносятся слова изучавшихся им языков, уходили годы. В этом-то и состояла одна из Моих главнейших обязанностей во время похода в город.
Отцовская библиотека ничуть не изменилась со времени его смерти. В коробках были аккуратно сложены труды всех известных философов, историков, поэтов, риторов и грамматиков. В углу же, вместе с кипами бумаги, клочками папируса и прочим хламом валялись свитки совершенно иного рода. На одном из таких свитков отец, — я полагаю в насмешку, размашистыми, импульсивными движениями написал: «Тайная мудрость!» Именно эти свитки тут же пленили Анру. Он читал и почтенные книги из коробок, но только для того, чтобы вернуться к ломкому свитку, сдуть с него пыль и попытаться хоть как-то разобраться в нем.
Это были очень странные книги. Они внушали мне и страх, и отвращение. Мне хотелось как-то высмеять их. Многие из текстов были написаны в примитивной, невежественной манере. В некоторых толковались сны и давались указания по практической магии — всяческая мерзость смешивалась воедино. Другие, еврейские свитки, написанные на арамейском языке, рассказывали о конце света и безумных приключениях злых духов и странных отвратительных чудищ с десятью головами, с разукрашенными драгоценными камнями колесами, заменявшими чудовищам ноги и тому подобное Были здесь и халдейские гадательные книги; в них говорилось о том, что все звезды обладают собственной жизнью, там же назывались их имена и рассказывалось об их влиянии на людей. Истерзанный безграмотный список на греческом языке повествовал о чем-то ужасном, таком, чего я долгое время не понимала. Речь шла о колоске и шести зернышках граната. В одном из этих странных греческих свитков Анра и натолкнулся впервые на Аримана и его вечное царство тьмы. После этого он стал изучать древенеперсидский язык. Однако ни в одном из тех немногих свитков на древнеперсидском, что хранились в отцовской библиотеке, не говорилось об Аримане, Анре пришлось ждать часа, когда я смогла бы выкрасть для него требуемую книгу.
Я стала ходить в город после того, как мать круто изменила свою жизнь. Мне было тогда семь лет. Мать всегда была очень подавленной и пугливой женщиной, правда, порой, она выказывала чрезвычайную любовь; Анру же она всегда баловала, но не сама, а через своих рабов, — она будто побаивалась собственного сына.
Настроение матери становилось со временем все хуже и хуже. Иногда я поражалась, видя, как она с ужасом смотрит в пустоту или, закрыв глаза, бьет себя по лбу. Ее красивое лицо при этом становилось таким напряженным, словно она сошла с ума. У меня было такое чувство, будто мать достигла конца некоего подземного тоннеля и должна либо найти выход из него, либо потерять рассудок.
Однажды днем я заглянула в ее спальню и увидела, что она смотрится в свое серебряное зеркало. Бесконечно долго смотрела она на свое лицо, я же беззвучно наблюдала за ней. Я знала, что происходит нечто важное. После явного внутреннего усилия с ее лица исчезли следы тревоги, суровости и страха.
Лицо матери стало гладким и прекрасным, словно маска. Затем она раскрыла сундук, которого я никогда раньше не видела и вынула оттуда множество баночек, пузырьков и щеточек. Мать принялась раскрашивать и пудрить свое лицо. По,цвела темным блестящим порошком глаза и накрасила губы красно-оранжевым цветом. Все это время сердце мое билось учащенно, а в горле стоял ком. Отчего, сама не понимаю».
Затем мать отложила щеточки и сбросила с себя хитон. Задумчиво погладила шею и грудь, потом взяла в руки зеркало и посмотрела на свое отражение с холодным удовлетворением. Мать была прекрасна, но краса эта ужасала меня. До сих пор она кажется мне строгой и жестокой внешне, но мягкой и любящей внутри, только для того, чтобы почувствовать это, надо как-то обойти внешние покровы. На сей же раз все изменилось в обратную сторону. Сдерживая рыдания, я побежала к Анре, чтобы рассказать об увиденном и понять, что же это означает. На этот раз и его разум не помог, он был