От Звездной Пристани виднелись только темное подножие выщербленной ветром северной стены и северная оконечность смертоносного Белого Водопада. Все остальное скрывал Обелиск Поларис.
Все, кроме одного штриха: прямо над головами друзей призрачный Большой Вымпел, словно исходящий теперь из Обелиска, струился на юго-запад.
Позади работающих Фафхрда и Серого Мышелова поднимался дразнящий запах двух жарящихся на огне снежных кроликов. Хрисса, сидящая перед костром, медленно, с наслаждением срывала мясо с тушки пойманного ею третьего. Видом и размером снежная кошка напоминала гепарда, но с длинным клочковатым белым мехом. Мышелов купил ее у бродячего мингольского охотника, встреченного на севере, сразу же за горами Пляшущих Троллей.
Позади костра пони жадно дожевывали остатки зерна, которого они не пробовали уже неделю.
Фафхрд обернул промасленным шелком свой вложенный в ножны меч Серый Прутик и уложил его внутри пирамиды, потом вытянул большую ладонь в сторону Мышелова:
– Скальпель?
– Свой меч я возьму с собой, – заявил Мышелов. Потом добавил, оправдываясь: – По сравнению с твоим мечом мой просто перышко.
– Завтра ты узнаешь, сколько весит перышко, – сказал Фафхрд, пожав плечами.
Затем он положил рядом с Серым Прутиком свой шлем, медвежью шкуру, сложенный шатер, лопатку и кирку, золотые браслеты с предплечий и запястий, перья, чернила, папирус, большой медный котелок, несколько книг и свитков. Мышелов добавил многочисленные и полупустые мешки, два охотничьих копья, лыжи, ненатянутый лук и колчан со стрелами, крохотные горшочки с масляной краской, куски пергамента и всю сбрую для пони; многие из этих предметов были завернуты для предохранения от влаги подобно Серому Прутику.
Затем двое приятелей, аппетит которых разгорелся от аромата жаркого, быстро уложили два верхних ряда камней, завершив пирамиду.
В тот момент, когда они повернулись туда, где их ждал ужин, и оказались лицом к плоскому, с неровно позолоченными краями западному горизонту, в тишине снова послышался звук, похожий на шорох паруса или тростника. На этот раз он был слабее, но друзья услышали его дважды: один раз по направлению к северу и, почти одновременно, на юге…
И снова они быстро огляделись, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, однако нигде ничего не было видно, если не считать – снова Фафхрд заметил это первым – ниточки черного дыма совсем рядом с Белым Зубом. Та точка на леднике, откуда поднимался дым, находилась между Зубом и Звездной Пристанью.
– Гнарфи и Кранарх, если это они, выбрали для своего восхождения скалистую северную стену, – заметил Мышелов.
– И она станет их погибелью, – предсказал Фафхрд, ткнув поднятым большим пальцем в сторону Вымпела.
Мышелов кивнул, но явно с меньшей уверенностью, а затем спросил:
– Фафхрд, что это все-таки был за звук? Ты ведь жил здесь.
Фафхрд нахмурился и прикрыл глаза.
– Какие-то легенды об огромных птицах… – вопросительно пробормотал он, – или о больших рыбах – нет, это не может быть правдой.
– Котелок памяти все еще кипит, только вот закоптился? – спросил Мышелов.
Фафхрд кивнул.
Прежде чем оставить пирамиду, северянин положил рядом с ней кусок соли.
– Это, – сказал он, – вместе с затянутым льдом озером и травой, которую мы только что прошли, должно удержать здесь пони на неделю. Если мы не вернемся, ну что ж, по крайней мере мы показали им путь отсюда до Иллик-Винга.
Хрисса подняла свою довольную морду от окровавленного лакомства, словно хотела сказать: «Обо мне и моем пропитании можно не беспокоиться».
И снова Мышелов проснулся, едва только сон попытался крепко схватить его в объятия, проснулся на этот раз радостно, как человек, который припомнил, что у него назначено свидание. И снова, хотя теперь ему не пришлось предварительно созерцать звезды или смотреть на огонь, живая маска встретила его взгляд сквозь угасающее пламя: все та же игра мимическая, те же черты – маленький рот, нос и лоб, составляющие одну прямую линию, – если не считать того, что этой ночью лицо было бледным, как слоновая кость, с зеленоватыми губами, веками и ресницами.
Мышелов был в немалой степени потрясен, потому что прошлую ночь он не смыкал глаз, ожидая появления призрачного девичьего лица – и даже пытаясь вызвать его, – пока растущий месяц не поднялся на три ладони над Звездной Пристанью… без какого бы то ни было успеха. Разумом Мышелов с самого начала понимал, что это лицо было галлюцинацией, однако чувства настаивали на обратном – что вызвало смятение души и бессонницу на целую четверть ночи.
А днем он тайно сверился с последним из четырех коротких четверостиший на клочке пергамента, лежащем в самом глубоком кармане дорожного мешка:
Ведь тому, кто пробьется в обитель Владыки Снегов,
Сыновьям двух его дочерей стать отцом суждено.
Хоть придется ему встретить страшных и лютых врагов,
Но зато до скончанья веков род продлить свой дано.
Вчера это звучало довольно многообещающе, по крайней мере та часть – насчет дочерей и отцовства, однако сегодня, не выспавшись, Мышелов посчитал все явным издевательством.
Но теперь живая маска снова была здесь и снова проделывала все те же дразнящие штучки, в том числе и вызывающий дрожь, однако странным образом волнующий фокус: веки широко раскрывались и показывали не глаза, а этакую изнанку их, темную, как ночь вокруг. Мышелов был очарован, хотя и не без трепета. Однако не в пример прошлому разу голова его была вполне ясной, и он пытался определить степень реальности маски, моргая, щурясь и бесшумно ворочая головой внутри капюшона, что никак не влияло на гостью. Затем он тихо развязал ремень, стягивающий верхние крючки плаща, – Хрисса сегодня спала рядом с Фафхрдом, – медленно протянул руку, поднял камешек и щелчком запустил его через бледные языки пламени в точку чуть пониже маски.
Хотя Мышелов знал, что позади костра не было ничего, кроме разбросанного щебня и звеняще-твердой земли, он не услышал даже самого слабого удара камня обо что бы то ни было. С таким же успехом он мог забросить его в космическое пространство.
И почти в тот же самый миг маска дразняще усмехнулась.
Мышелов очень быстро выскользнул из плаща и вскочил на ноги.
Но еще быстрее маска растворилась в воздухе – на этот раз одним быстрым мазком от лба до подбородка.
Мышелов почти фехтовальным выпадом метнулся на другую сторону костра к тому месту, где, как казалось, висела маска, и стал внимательно оглядываться по сторонам. Ничего – кроме мимолетного винного запаха. Мышелов пошевелил угли в костре и снова осмотрелся. Опять ничего. Не считая того, что Хрисса, лежащая рядом с Фафхрдом, проснулась, ощетинила усы и серьезно, возможно даже с укором, уставилась на Мышелова, который начал ощущать себя изрядным болваном. Он вопрошал себя, не играют ли его разум и желания в какую-то глупую игру друг против друга.
Затем он наступил на что-то. Сначала Мышелов подумал, что это его камешек, но, подняв его, увидел, что это был крошечный горшочек. Это мог быть один из его собственных горшочков с красками, но он был слишком маленьким, чуть больше фаланги большого пальца, и сделан не из выдолбленного камня, а из чего-то похожего на слоновую или какую-либо другую кость.
Мышелов стал на колени у костра и заглянул в горшочек, затем опустил в него мизинец и осторожно тронул довольно густую мазь, находившуюся внутри. Вытащенный палец приобрел цвет слоновой кости. От мази пахло маслом, а не вином.
Мышелов некоторое время размышлял, сидя у костра. Затем, взглянув на Хриссу, которая снова пригладила усы и закрыла глаза, и на тихо похрапывающего Фафхрда, он вернулся к своему плащу и к прерванному сну.
Он ни словом не обмолвился Фафхрду о своей прежней встрече с живой маской. Поверхностно это можно было объяснить тем, что Фафхрд высмеял бы подобную чушь о лицах, возникающих из дыма; более глубоко в подсознании отыскалось бы то объяснение, которое удерживает любого мужчину от упоминания о новой хорошенькой девушке даже в разговоре со своим лучшим другом.
Так что, возможно, то же самое чувство не позволило Фафхрду на следующее утро рассказать своему лучшему другу, что с ним случилось позже этой же ночью. Фафхрду снилось, что он пытается в полной темноте на ощупь определить точные очертания лица какой-то девушки, в то время как ее тонкие руки ласкают тело северянина. У нее был округлый лоб, глаза с очень длинными ресницами, вмятинка между носом и лбом, круглые и крепкие, как яблоки, щеки, дерзкий вздернутый нос – он казался дерзким даже на ощупь! – и широкий рот, на котором большие осторожные пальцы Фафхрда могли явственно ощутить улыбку.
Он проснулся, чтобы увидеть глазеющую на него луну, висящую наискосок, к югу. Она серебрила нескончаемую стену Обелиска, превращая выступы скал в черные полосы теней. Фафхрд проснулся также, чтобы ощутить острое разочарование. Сон был только сном. Затем он мог бы поклясться, что почувствовал, как кончики пальцев мимолетно скользнули по его лицу, и услышал слабый серебристый смешок, который быстро затих вдали. Фафхрд сел, как мумия, в своем зашнурованном плаще и огляделся вокруг. Костер превратился в несколько красных глаз-угольков, но лунный свет был ярким, и в этом свете он не увидел абсолютно ничего.
Хрисса укоризненно зарычала на северянина, потому что он глупо нарушил ее сон. Фафхрд выругал себя за то, что принял сновидение за реальность. Он выругал лишенные девушек, порождающие видения о девушках Стылые пустоши. Усиливавшийся ночной холод заползал под одежду. Фафхрд сказал себе, что ему следовало бы крепко спать, как лежащий вон там мудрый Мышелов, и набираться сил для завтрашних великих дел. Он снова улегся и через некоторое время погрузился в сон.
На следующее утро Мышелов и Фафхрд проснулись при первых признаках серого рассвета – луна на западе была все еще яркой, как снежный ком, – быстро позавтракали и теперь стояли лицом к Обелиску в обжигающем морозом воздухе. Девушки были забыты, и все мужество друзей было нацелено только на гору.