– Во, мля…
А мимо пронеслись какой-то защитного цвета «УАЗ» и… всадник.
– Цыган! – крикнул Иван. – Тот самый цыган! Мужики, она там, точно!
Сзади нарастал вой сирен. Разбитый «геландеваген», превратившийся в бесформенную черную кучу, горел посреди дороги. Какой-то мужик из «уазика», в офицерской форме, крича, тащил из пламени водителя, наверное, еще живого… И только фигура всадника скрылась за поворотом, всадника Апокалипсиса.
…В двух километрах от этого места, за автомобильным мостом через реку Иню и перед другим, железнодорожным, уходящим от ветки Алтайской дороги на Транссиб, «Скорая» сбавила скорость. Покачиваясь, въехала под каменные своды. Но что-то, видимо, случилось с ее водителем. Такое ощущение, что он бросил руль, и машина катилась, вихляя.
А с другой стороны, из проулка, ведущего к электровозоремонтному заводу, выворачивал «МАЗ», груженный трубами. Водитель, пожилой мужик, видел замедляющую ход медицинскую машину, гуднул для острастки.
Но «Скорая» не остановилась. Она так и вкатилась понуро под плоский нос «МАЗа».
Удар. Скрежет. Крик водителя. Визг тормозов тяжелой машины.
Белая коробка с красными крестами накренилась и тяжело, нехотя опрокинулась набок – от удара. Хрустело, рассыпаясь по серому асфальту, крошево стекол.
– Куд-да! Сиди тут!!! – рыкнул Данила, ухватывая Медного рукой Терминатора за рукав пиджака и возвращая назад.
Они стояли и курили, опершись о запыленный борт «БМВ».
Над пятачком между насыпью моста и круглой кирпичной башенкой СТО напротив поворота уже повисло мрачное, зловещее безразличие Бытия.
Водителя с разбитым носом, что-то бормочущего, уже извлекли из кабины «МАЗа» и увезли на другой «Скорой» – приземистой «Волге» с крестами. Ему повезло – только нос сломал о баранку. Двое гаишников, вертя палочками с ловкостью фокусников, разгоняли по обе стороны от места аварии плотный поток машин. Еще двое бесцельно бродили с рулетками, пытаясь, видно, изобразить тщательные замеры. Ребята в сине-желтых комбинезонах МЧС сворачивали вытащенную было из автомобиля аппаратуру – кузов резать уже не было необходимости. А тот самый военный дядька с закопченным страшным лицом, в коричневом плаще, прожженном на локте и боку в трех местах, бродил вокруг опрокинутого реанимобиля, зло расшвыривал по асфальту мыском штиблета осколки стекол и беспрестанно названивал кому-то по телефону.
Несколько человек, которым посчастливилось оказаться в этом кольце, образованном двумя потоками транспорта, вяло наблюдали за происходящим, как всегда наблюдают зеваки за исходом любой аварии, хотя все, что могло разбиться, уже разбито, и ничего интересного уже не предвидится. Медный и его друзья не завидовали этим чудакам: они уже успели увидеть все до того, как на пятачок влетели почти одновременно машина ГИБДД области и зелененький, облезлый «УАЗ». Из последнего выскочил тот самый обожженный офицер, а его водитель, которого Медный с изумлением разглядывал в открытую дверь, оказался типичной юной барышней-готом. Босая и во всем черном, она осталась сидеть, как приклеенная, на своем месте.
В перевернутой кабине «Скорой» пахло почему-то паленым мясом и тканью. В позе йога, мертвой головой вниз, лежал одетый в серую форму жрецов медпомощи водитель с остановившимися глазами и струйкой крови, текшей из узкого рта. Это был молодой парень, весь в болезненных прыщах; пальцы, давно бросившие баранку, были скрючены и прижаты к груди так, словно он пытался разодрать ее. Да и на самом деле разодрал, только не плоть, а серую фланель и клетчатую рубашку – до сердца так и не добрался.
И все. Никого больше не было в этой «Скорой»: ни ее загадочной пассажирки, ни того, кто должен был сидеть рядом с водителем. Только халатик в кузове – белый, с яркими пятнами крови. Только какой-то растворенный вокруг ужас.
– Манна барга![9] Украли совсем! – только бросил цыган Лойко, сплюнул, да погнал коня прочь.
На его поясе трепалась восьмихвостая плетка, тускло зеленея своими декоративными частями.
А Данила потянул их обратно, к остановившейся у обочины машине.
Видно было, что они будут тут лишние, – и очень скоро.
…Они договаривались, кто поедет на такси и куда. Разбитые стойки машины требовали немедленного ремонта, и хорошо, что СТО оказалась рядом. А полковник Заратустров разговаривал с главврачом больницы первой «Скорой», в белом приемном покое которой снимали обгоревшие лохмотья с бессознательного тела. Главврач был осторожен:
– …видите ли, множественные переломы голеностопа – это серьезно. С ожогами мы справимся, да и он справится, сильный парень. А вот кости…
– Ходить будет?! – выдохнул полковник.
– Будет. Даю слово, Александр Григорьевич!
Заратустров отключил соединение, даже не попрощавшись.
Он с тоской осмотрелся. Где они, эти разноцветные, красные и желтые, с разнообразными эмблемами, машины Спецуправления? Где могучая паутина, оплетавшая все – все сферы жизни? Разорвана, разбита неожиданным, подлым и точно рассчитанным ударом…
– Гражданин, отойдите, пожалуйста…
Он очнулся. Рядом стоял корейский микроавтобус с жарко разогретым мотором, и на боку красовалась надпись: «Медветклуб. Лечение животных на дому». Заратустрова держала за руку пышненькая девушка с русой косой и пронзительными голубыми глазами. Глаза смеялись.
– Извините, товарищ полковник, – прошептала весело Шкарбан, старший лейтенант Спецуправления, – взяли, что под рукой было… Разрешите приступать?
Он кивнул. И сразу опрокинутую под носом «МАЗа» машину как будто накрыл колпак из крепких ребят, высыпавшихся из медветклубовского автобусика. А подъехавший гаишный дознаватель недоуменно смотрел в удостоверение, показанное старшим группы, и не понимал абсолютно ничего: при чем тут военные, при чем тут ФСБ, при чем, черт подери, эта ветеринарная клиника на колесах?
Заратустров, вошедший в рабочий ритм, помог Шкарбан, обряженной во что-то оранжево-белое и неуклюжее, вытащить водителя из кабины. Тело аккуратно положили на асфальт, утонувший в волнах бензиновой гари, не заглушившей запаха жженой ткани. Заратустров отвернул лохмотья ткани на груди водителя и молча показал женщине.
На нездоровой, начавшей сереть коже отчетливо выделялся страшный, до мяса, ожог – фигурный, с очень ровными краями, как только что поставленное клеймо. При желании в нем можно было разглядеть квадрат, прикрытый равносторонним треугольником…
«…как заявил специальный представитель республики Горный Алтай по вопросам культурного наследия при ЮНЕСКО Туяз Нильдин-Абычегай, продолжающаяся узурпация русскими учеными так называемой „мумии Укок“ может привести к массовым народным волнениям на Алтае и даже к вооруженным выступлениям алтайских жителей. Несмотря на неоднократные требования общественности о возвращении мумии, ученые продолжают хранить ее в столице Сибирского федерального округа, в музее, под строгой охраной…»
Санелла Джой. «Мифы древности в трагедиях современности»
Ouest France, Ренн, Франция
ТекстыЛюдочка и Термометр
– И мир кометою Галлея разъят был, рамою в окне… Вздыхали бабки на скамеях: грибное лето – быть войне!
Людочка бормотала про себя эти стихи. Автора она забыла, хотя помнила, что написала их худенькая, тонкая эмигрантка с аристократической фамилией, оказавшаяся в Париже в семнадцатом и закончившая свою жизнь во время эпидемии «испанки». Людочка не помнила ее фамилии, но очарование стихов не пропадало.
А лето, и правда, было грибным, влажным. Дожди шли ночами, крадучись. Под утро и к десяти часам асфальт уже оказывался покрытым теплой, нагретой влагой, а лесные дорожки скользили слегка, хвоинки припечатывались к пяткам, как свежие смолистые опилки.
Девушка шла по Морскому проспекту, по ослепительно чистому и просторному тротуарчику в шелестящей утренней зелени. Люди разошлись по конторам и приступили к работе. А Людочка свою работу уже закончила. На пару с Иркой она вымыла подъезды общаги и побеседовала с замдиректора по АХЧ, плотненьким румяным толстячком. Штанишки его были коротки, резинки носков обхватывали рвущиеся из них икры, галстук – темный, к черной рубашке. Заметно было, что завхозу до лампочки все эти «преступления» Людочки, и скорбит он, качая лысой головой, только об одном: некому стало мыть полы в институте, вторая уборщица уже уволилась, кляня минимальные размеры оплаты труда и отдыха да всю эту долбаную жизнь…
– Людмила Васильевна, – ласково проговорил завхоз, близоруко щурясь, – вы это самое… того, значит… ну, не берите в ро… не берите в голову! Тьфу! Я что хотел сказать: шимерзаевы, знаете, приходят и уходят, а те, кто полы моют, те, значится, оставаются. Вот! Я-то знаю… что у вас там… то есть не знаю и знать не хочу! Вы отдохните еще пару деньков-то, а потом выходите на работу, ага?
– Ага! – весело ответила Людочка на эту пламенную и бессвязную речь. – Понимаю. Да я хоть сейчас…
– Сейчас не надо! – испугался завхоз. – Вот завтра месткомша наша с шефом в Италию уедут… по обмену… тады и начнем!
И он добро улыбнулся.
…Поэтому сейчас Людочка шла по Морскому, с удовольствием, к ужасу редких встречных тетечек, погружая босые ноги в теплые лужи с плавающими клецками первых опадающих листьев. Впереди у нее был совершенно свободный вечер и следующий почти свободный день. И жизнь была хороша, и кладовые Принцессы были полны – как в миру, так и в душе. Она улыбалась собакам и даже урнам, несущим свою тяжелую вахту по бокам этого тротуара.
Внезапно очень захотелось мороженого. Ей теперь часто хотелось именно мороженого и фруктов – диета, изобретенная для нее Иркой, делала свое дело. С минуту Людочка колебалась: все-таки банан или мороженое? – но сделала окончательный выбор в пользу банана и, дойдя до «пятачка» в середине Морского проспекта, решительно свернула к фруктовому киоску.