– Добрый вечер, леди и джентльмены! – произнес он своим звучным баритоном, которым гордился.
Зал ответил хлопками, ревом, свистом, криками и топотом. Джемаль улыбался. Впрочем, примерно так его везде и встречали, так и должно было быть. Он подождал, пока смолкнет шум; но тот никак не стихал. Оратору пришлось несколько раз помахать аудитории рукой, а Мастерсу – грозно надвинуться на первые ряды, выставив голову с тяжелой челюстью, чтобы шум немного улегся. Ли Хань, который, вероятно, мог бы помочь, куда-то запропастился.
– Итак, леди и джентльмены, предмет нашего сегодняшнего разговора – так называемый Новый Халифат. Что же это такое, и почему эти простые слова повергают в ужас философов и политиков от Квебека до Белграда? Надо прежде всего заметить, леди и джентльмены…
Говоря, Джемаль оглядывал аудиторию в поисках слушающих ГЛАЗ. Обычно он отмечал три-четыре пары и равномерно дарил им свое внимание. Получалось плавно и хорошо. Но сейчас глаз почти не было. Точнее, были, но они оказались другими.
Под висящими на длинных цепях со шнурами конусообразными лампами сидели люди очень разношерстные. Впрочем, на лекции к Джемалю ходили и босоногие хиппи, и немытые, патлатые панки, и переодетые трансвеститы с накладными бюстами, и даже группы нудистов. Это не удивляло его. Но вот эти персонажи, расположившиеся за длинными допотопными столами темного дерева, выглядели и вовсе экзотичными. В третьем ряду сидела девица с короткими волосами – она была обнажена до пояса, а ее голенькие грудки украшали странные рубцы и синяки. Почти рядом с ней сидел раскормленный толстяк. Он и сейчас что-то ел из плоской банки, чавкая и даже не глядя на лектора. Иногда толстяк поворачивался и отрыгивал съеденное на колени соседа – тощего старика с наполовину бритым черепом. Тот не реагировал. Через ряд расположился прыщавый юнец, разложивший перед собой блокнот и ручку: только этой ручкой он без конца залезал в свое оттопыренное ухо, ковырял там ею, а потом, достав, с наслаждением облизывал, сведя к переносице глаза…
Джемаль читал лекцию, и читать ему становилось все труднее, потому что он натыкался на новых уродов, которые своим видом вызывали путаницу в его мыслях. Дородная краснолицая женщина в верхнем ряду, сидевшая с краю на скамье, задрала юбку и без стеснения мастурбировала. Двое сравнительно молодых геев вцепились друг в друга, и один, высунув большой розовый язык, вылизывал другу бритую макушку. Кто-то плескался руками в блюдце с водой, кто-то натягивал на голову блестящий презерватив…
Неожиданно на задних рядах послышался скулеж, началась свалка. Люди обернулись туда, заголосили.
– …и это несомненно является фатальным для всего… Мастерс! Черт подери, да разнимите их! – зарычал Джемаль, стукая по кафедре могучим кулаком.
Сид побежал туда, где летели вверх из-под стола клочья одежды и какие-то бумажные обрывки. Что произошло, Джемаль не разобрал. Но увидел, как вынырнувший из-под скамьи Сид Мастерс бежит вниз, сжимая что-то в руке. Это был кусок деревянной дощечки с отгрызенным углом. Лицо Мастерса выражало безумный ужас, что нечасто увидишь в среде профессиональных сыщиков Скотланд-Ярда.
– Джемаль! – закричал он дико. – Смотрите! Я узнал это место! Это Саутбернский сумасшедший дом!
Али Орхан Джемаль онемел и попятился. Он тоже ЗНАЛ это место. Будучи еще молодым и работая в Королевской психиатрической лечебнице святого Патрика при Хоментонском госпитале, он слышал о мрачном заведении в Саутберне – для маньяков, свихнувшихся преступников и проституток.
Теперь он понял все: и почему были замазаны краской надписи на автобусе, и почему с дверей были сняты таблички, и почему двери эти были без ручек. И почему пахло дезинфекцией… И почему почти все рисунки, виденные им в машине, отличались одной жутковатой деталью – в головах на изображениях людей обязательно торчала иголка или другой острый предмет! Как память об уже неосознаваемой, но постоянно сверлящей головной боли, мучающей мозг шизофреников.
Мастерс был почти внизу, но кто-то подставил ему подножку. И в мгновение ока он исчез под ревущей, визжащей, клокочущей массой на несколько секунд, в течение которых Джемаль пятился к стенке за кафедрой. Но вот Сид вынырнул из-под кучи полуголых тел… Пиджак на нем был располосован, левой рукой он зажимал глубокую рану на шее, из которой хлестала кровь, а правый его глаз, выбитый, повис на нерве. Шатаясь, Сид добрался до кафедры и хриплым голосом крикнул Джемалю:
– Уходите, Джемаль! Они нас порвут!
Толпа, рыча, катилась к нему, но Сид рванул из наплечной кобуры длиннодулую Beretta и выстрелил: пуля разнесла лампу, обрушив ее на головы психов, и те, ворча, покатились назад.
– Уходите!
Лавина оскаленных морд снова пришла в движение, и окровавленный Мастерс пальнул еще раз. Но в это время неизвестно как забравшаяся на лампу, совершенно голая, обритая клочками девица прыгнула на него сверху. Ее худые и иссеченные ноги обвили тело Мастерса – пистолет с громом изрыгнул пулю в потолок. А девица, стискивая коленями грудь полицейского, обняла его голову и, сатанински захохотав, крутанула в сторону.
Почему-то даже в гуле визга и хрипа Джемаль явственно услышал треск рвущихся позвонков. Тело Мастерса, покачнувшись, свалилось на дощатый пол, а голая девица начала отгрызать мертвому ухо, хрипя и смачно отплевываясь кровью.
Сознание Джемаля помутилось. Он кинулся назад, к небольшой двери. Может, ТАМ ОКНА? Но оттуда уходил вглубь коридор, и лектор понесся по нему, срывая к черту давящую бабочку, ударяясь по пути во все двери, которые оказались наглухо заперты. И только одна, в конце коридора, манила лондонской сыростью, свежим воздухом. Может, это какой-нибудь аварийный выход? Задыхающийся Джемаль рванул ее, прыгнул, запнулся и, пролетев несколько метров, рухнул на шершавый цементный пол. А за ним гулко, с эхом, захлопнулась эта стальная дверь.
Джемаль медленно разомкнул веки и поднялся на колени. Он сидел в центре небольшого квадратного бассейна глубиной метра три, с оградкой-решеткой, проходившей по краю. В углу была, очевидно, расположена решетка, прикрытая стальным листом, и именно оттуда тянуло этим «свежим», сырым, пахнущим мазутом и гнилью, испражнениями и паклей, неповторимым воздухом.
Такой воздух мог принадлежать только одной реке в мире – Темзе.
– Вас не сильно помяли наши друзья? – донесся сверху грудной, чарующий голос.
Гнилостный запах с самого дна реки лез в ноздри, распирал горло подступающей рвотой. Джемаль захрипел и встал на обе ноги.
На самом верху, у решетки, стояла мадам Гультияр. Черные ее волосы, там, в аудитории, убранные в прическу, сейчас свободно рассыпались по плечам. Все так же были босы ее ноги, которые она кокетливо скрестила, и сейчас их белизна на сером, крошащемся бетоне выглядела жутко. Черные глаза женщины сверкали каким-то странным блеском.
– Что вы устроили? – заревел снизу Джемаль. – Они разорвали Мастерса! Они… О, Господи! Они – это…
Женщина усмехнулась. Теперь у нее во рту сияли не белые накладки, а золотые коронки. Полный рот желтого огня. Куда делись ее фарфоровые зубы?!
– Что ж, психи не любят хороших мальчиков… Между прочим, вы стоите сейчас там, где в прежние времена в Саутберде их приводили в чувство. Видите? – Она кивнула на острия брандспойтов на турелях, укрепленные в разных краях бетонной ямы. – Артезианская вода. Если напор делали максимальный, то за семь минут струей воды особо буйным перешибали хребты. Вы хотите холодного душа?
Джемаль, оскалившись, смотрел на нее. У ее босых ног он заметил бутылку Otard. Женщина улыбнулась, присела на бетон и отхлебнула коньяк прямо из горлышка.
До Джемаля дошло. Он вспомнил, где он слышал этот голос. Таинственный посетитель, якобы репортер, интервью для несуществующего журнала… Корреспондент пришел к нему с молодой женщиной в парандже, а потом отпустил ее… Джемаль всмотрелся, напрягая глаза, и вскрикнул от ужаса: конечно, она! Смыла грим с лица и шеи, с полных нежных рук, унизанных перстнями… О, черт!
– Вы… вы… – Он закричал, но сорванный голос родил лишь хрип. – Вы… ас… ас-ссса…
– Да. Орден ассасинов, – брезгливо подтвердила сверху Мириам, отбрасывая последние остатки конспирации. – Раздевайтесь. Донага. Иначе ваша смерть будет чересчур мучительной… Может быть, вам составить компанию? Вы же европеец… трусливая душонка, даже в сексе!
И она, хохоча – ее смех метался эхом под бетонными сводами, через голову стащила с себя платье и швырнула его вниз – на Джемаля. Тот шарахнулся. Шелк, пахнущий потом ее сытого тела и удушающее-сладким парфюмом, облепил ему лицо. Он чуть не упал, отбросил его. Голая Мириам стояла вверху и, издеваясь, поглаживала себя по пухлой груди, похлопывала по округлым персидским бедрам и выставляла вперед свой выбритый до синеватой белизны лобок.
– Ну, Джемаль! – снова захохотала она. – Вы же, мужчины, так любите, когда женщина показывает вам стриптиз… Ну? Посмотрите на меня. Я самая бесстыдная тварь на Земле. Я не трахала только самого Аллаха, если он, конечно, есть! Раздевайтесь. Иначе вы пожалеете.
Бормоча ругательства, Джемаль стал лихорадочно раздеваться. Пиджак, сорочка, брюки… Под внимательным взглядом Мириам он разделся донага и стоял теперь внизу – грузный, бородатый. Он сразу стал каким-то жалким – надутым белым шаром с бурдюком-животом. Тело философа не впечатляло, кожа казалась застиранной простыней из бедного дома.
– Апофеоз современного мужчины, – заметила Мириам с издевкой. – Голый, но в носках! Что ж, это ваше право.
За дверью что-то заскрежетало. Джемаль бросил туда взгляд, полный одновременно и страха, и надежды. Затем она запрокинула лохматую голову и парой глотков прикончила содержимое коньячной бутылки. Посудина полетела вниз, ударив Джемаля, отскочила и разлетелась на мелкие острые осколки. Философ рухнул на них, чувствуя, как стекло вонзилось в живот, в грудь. Дикая боль обожгла плечо, а правая рука повисла плетью.
– Ну вот, – спокойно проговорила сверху Мирам, – теперь вы точно не выберетесь. Знаете, я хорошо мечу камни! В детстве я таким образом выбила глаз двум котятам, одному петуху и соседскому мальчишке-нахалу