Остроту зрения я ей уже не верну. Всё-таки структуры глаза — очень мелкие и хрупкие, а я в сфере офтальмологии никогда не работал. У меня не выйдет восстановить остроту, как бы я ни старался. Но это и не нужно. Учитывая возраст, острота зрения у Нины Сергеевны просто отличная! Легко можно откорректировать с помощью очков, которые, к счастью, в этом веке уже изобрели.
— Так что у Нины Сергеевны со зрением? — с любопытством спросил Разумовский. Ему не терпелось узнать, какой диагноз созрел у меня в голове. И Александр Иванович прекрасно понимал, что ответы на все вопросы я уже готов озвучить.
— Мы имеем дело с глаукомой, — произнёс я. — Доводилось слышать о таком заболевании?
Мой вопрос был адресован Разумовскому, но Нина Сергеевна на всякий случай помотала головой.
— Погодите, а это не то ли заболевание, которое в старых трактатах описывается, как «холодное воспаление глаза»? — спросил Александр Иванович.
Ого! Так он читал Авиценну — великого медика древности.
— Да, всё верно, — кивнул я. — Автор также упоминает в своих текстах, что при данной патологии в глазу скапливаются «дурные соки». Очень примитивный взгляд на глаукому, учитывая, что она так распространена.
Глаукома вообще занимает первое место среди всех причин слепоты. Нина Сергеевна ещё более-менее вовремя к нам попала. А ведь могла оказаться в губернском госпитале уже в тот момент, когда глаза полностью бы ослепли.
И я неспроста подметил, что оба заболевания связаны. ХИГМ и глаукома. И там, и там проблема лежит в артериях. Глаукома развилась, судя по всему, из-за ухудшения сосудов, питающих зрительный нерв и сетчатку. В итоге в нём начали отмирать клетки, а в глазу увеличилось давление из-за скопления жидкости в особых полостях — камерах.
— Я не совсем понимаю, а как вы поняли, что это именно глаукома? — спросил Разумовский. — Существует ведь много различных причин слепоты. Пока что мы толком не умеем их диагностировать, но вы каким-то образом определили сходу, в чём проблема. Как вам это удалось, Алексей Александрович?
Нина Сергеевна с интересом слушала нас обоих, постоянно переводя взгляд, то на меня, то на главного лекаря.
— Запомните, Александр Иванович, сейчас я назову самые яркие признаки глаукомы, — произнёс я и принялся загибать пальцы. — На начальных стадиях заболевания симптомов может и не быть. Но некоторые пациенты жалуются на снижение качества зрения, чувство напряжения в глазах, боли в области надбровных дуг, периодический туман перед глазами и постоянную сухость. Однако в течение следующих нескольких лет начинает проявляться основная стадия заболевания. Чтобы проще было понять, представьте, что всё ваше поле зрения — это круг. И со временем он начинает сужаться. А за его пределами остаётся лишь туман или темнота. И сужается этот круг до тех пор, пока не сожмётся до точки, через которую мир разглядеть уже невозможно.
— Да-да! — начала кивать пациентка, а затем деловитым тоном произнесла: — Алексей Александрович всё очень правильно описывает. Именно так я и вижу. Будто мир сжался до маленького круга.
— Теперь давайте я перейду к делу, а разговор мы продолжим уже в кабинете, — предложил я и переключился на глаза Нины Сергеевны. — Старайтесь держать веки открытыми, — попросил я. — Так мне будет проще добраться до самых глубоких уголков и убрать оттуда всё лишнее.
— Больно не будет? — обеспокоенно спросила она.
— Нет, но из-за раздражения глаз может заслезиться. Просто потерпите немного, — ответил я и тут же приступил к делу.
В моём прошлом мире это заболевание лечилось каплями и таблетками, которые улучшали отхождение жидкости из камер глаза. Правда, в данном случае мне придётся сделать это самостоятельно — лекарской магией.
Но на этом я не остановлюсь. Попробую восстановить сетчатку и зрительный нерв хотя бы частично. Стоит научиться проводить такие манипуляции. Уверен, у меня в будущем будет ещё много подобных больных.
Эх, а ведь в моём мире, обделённом магией, таких возможностей не было. Глаукома — заболевание неизлечимое, но легко поддерживаемое препаратами.
Коллеги-офтальмологи часто рассказывали, что им удавалось случайно обнаружить у больных глаукому на ранней стадии. А это — идеальный момент, чтобы начать лечение. В таком случае человек при соблюдении схемы приёма препаратов никогда даже не испытает симптомов этого заболевания.
Но… Порой случалось так, что люди отказывались от лечения. «Золотое» правило пациента — лечиться только в том случае, если что-то болит. А некоторые дожидаются до тех пор, пока уже не начинает болеть нестерпимо.
Поэтому многие отказывались от лечения, не веря, что у них и вправду существует какой-то мифический диагноз под названием «глаукома». Некоторые вообще утверждали, что у врачей есть договор с фармакологическими компаниями, поэтому они придумывают диагнозы на ровном месте!
Если углубляться в вопрос, такие договоры и вправду существуют, но это уже совсем другая история. По большей части эти договоры абсолютно безобидны по отношению к пациентам.
— Ну, вот и всё! — заключил я. — Теперь прикройте глаза ненадолго, а затем попробуйте осмотреться. Скажите, изменилось что-то или нет?
Женщина вытерла выступившие слёзы, которые возникли из-за моего вмешательства в структуру глаза, осмотрелась по сторонам… А затем слёзы выступили вновь. Полились рекой!
— Вижу, сынок! Вижу! — произнесла она, трясущимися руками прикрывая рот. — Спасибо, господин лекарь, спа…
Дверь в палату распахнулась, и к нам вошёл грузный мужчина лет сорока пяти. Бородатый, с кривым носом, который явно был когда-то сломан. Одет он был в военную форму. Я сразу понял, что передо мной дворянин, а не обычный солдат.
Пока мы с Разумовским удивлённо таращились на него, мужчина взглянул на пациентку, выпучил глаза и воскликнул:
— Что случилось⁈ Кто довёл мою мать до слёз?
В какой-то момент я даже подумал, что он сейчас выхватит саблю и начнёт нас рубить. Видимо, это и есть тот самый бастард, которого в итоге признали и позволили получить свой собственный титул.
Сын Нины Сергеевны.
— Леонид Федотович, вы всё неправильно поняли! — воскликнул Разумовский. — Мы…
— Кто этот человек? — проигнорировав слова Разумовского, он указал взглядом на меня.
— Это человек, который сейчас выкинет вас из губернского госпиталя, — процедил сквозь зубы я.
— Что? — удивился он. — Да как вы смеете⁈
— Я непонятно выразился? — прищурился я. — Вы устраиваете балаган в госпитале. Если есть вопросы — дождитесь снаружи, когда мы с Александром Ивановичем освободимся.
Поражают такие родственнички! Я очень хорошо понимаю: некоторые люди настолько переживают за попавших в больницу близких людей, что не справляются с эмоциями и начинают закатывать скандалы.
Но я обычно такое всегда стараюсь пресекать. Мы не на хопёрском базаре. Помню, один раз ещё в прошлой жизни мать двадцатипятилетнего «сынулички» брала штурмом стационар, чтобы лично проверить, как он себя чувствует. А лежал он с обычным бронхитом в инфекционном отделении. Туда посетителей впускать нельзя. В итоге дело дошло до абсурда, и нам с медсёстрами даже пришлось вызвать полицию, чтобы женщину забрали.
Тут же, чувствую, полицией вопрос не решить. Этот вспыльчивый господин может меня и на дуэль вызвать.
— Лёня, успокойся! — прикрикнула на своего сына Нина Сергеевна. — Эти господа вернули мне зрение.
Он аж оторопел.
— К-как это — вернули? Правда? В самом деле? — принялся засыпать нас вопросами он.
— Можете проведать свою мать, если будете себя вести адекватно, — поставил условие я. — Если снова начнёте шуметь и ругаться, учтите, мне придётся применить силу.
Он ничего не ответил. Лишь нахмурился и утвердительно кивнул. Решил больше со мной не спорить. Мы с Разумовским оставили его в палате и прошли в кабинет Александра Ивановича, чтобы обсудить произошедшее.
Сначала я подробно расписал коллеге, что мне пришлось проделать, чтобы восстановить женщине зрение, а затем поинтересовался, почему Леонид ведёт себя так неадекватно.
— Он всегда врывается с требованиями, — отметил Разумовский. — Опять же, мне он доверяет, но чтобы заслужить его доверие, мне пришлось немало потрудиться.
Всё ясно, кажется, я понимаю, почему он так себя ведёт. И тут тоже замешана медицина. А точнее, её ответвление — психология.
Думаю, Леонид Федотович компенсирует то, чего ему не хватало в прошлом. Скорее всего, он лет двадцать-тридцать жил, как изгой. Не дворянин и не простолюдин. Нечто среднее между двумя сословиями. А как только дорвался до власти, решил выплеснуть весь скопившийся негатив.
Разумовский ушёл проведать ещё одного пациента, а я вышел в коридор и дождался, когда военный выйдет из палаты Нины Сергеевны.
— Леонид Федотович, давайте поговорим наедине, — предложил я.
Мы вышли в холл второго этажа, и он тут же произнёс:
— Прошу меня извинить, господин Мечников. Я очень сильно беспокоился за свою мать. Уже насмотрелся в своё время, как она плачет. Не смог удержаться.
Ему трудно давались эти извинения, но они были искренними.
— Зла я на вас не держу, но хочу дать один совет, — спокойно ответил я. — Не показывайте свой характер в лекарских организациях. Работа у нас очень нервная. Требует особой внимательности. Сейчас Александр Иванович пошёл смотреть следующего пациента. Представьте, что будет, если он, перенервничав из-за вашего поведения, потеряет бдительность и допустит ошибку. От такого может пострадать больной человек. Надеюсь, вы поняли мою мысль?
— Я это учту, — тяжело вздохнув, ответил он, но больше ничего не произнёс.
Повернулся ко мне спиной и направился к выходу из госпиталя. Выглядел он совершенно разбитым. Видимо, я снова заставил его почувствовать себя бастардом, которого может ужалить кто угодно.
Но, думаю, это ему пойдёт на пользу.
— Алексей Александрович! — крикнул мне Разумовский, покинув очередную палату. — Совсем забыл сказать, через пять часов сюда прибудет первая карета.