Удушающее черное облако страха слегка рассеялось, и сквозь него пробился лучик света.
– Твой папа тоже скоро будет здесь, золотце. Давай-ка соберем твои вещи и поедем домой.
Я сидела на кровати и отдыхала, пока мама с папой таскали мои вещи в машину. Мама ждала в своей машине, пока я закрывала комнату, а папа отогнал мою машину к нам домой. Наконец я вышла на улицу.
– Я звонила Истону, – сказала мама. Я сделала глубокий вдох, и мама сжала мою руку. – Мы должны ему рассказать, Бонни. Дольше тянуть нельзя.
Я потерла грудину костяшками пальцев.
– Не думаю, что смогу это сделать… Это разобьет ему сердце.
Мама ничего не сказала, потому что понимала это не хуже меня. И все же деваться некуда, нужно сказать брату правду. Мама завела мотор, и мы поехали домой.
Когда мы въехали на подъездную дорожку, я окинула взглядом наш белый дом, опоясанный широкой верандой. Мама опять сжала мою руку.
– Ты в порядке, Бонни?
– Ага. – Я вылезла из машины и медленно пошла к крыльцу. Войдя в прихожую, я хотела было подняться в свою комнату, но мама удержала меня за руку. – Мы переоборудовали кабинет, и теперь там все как в твоей комнате, золотце.
Я покачала головой. Точно. Подъем по лестнице стал для меня почти непосильной задачей. К тому же, когда мне станет хуже, в дом придется принести специальное оборудование, так что следует обеспечить быстрый и легкий доступ в мою комнату.
Мама провела меня в бывший папин кабинет. Я улыбнулась: в углу стояло мое цифровое пианино, стены перекрасили в лиловый цвет, а перед кроватью лежал мой старый ковер. Я прошла прямо к пианино и уселась на табурет.
Подняв крышку, я начала играть и почувствовала, как при звуках музыки напряжение, сковавшее тело, исчезает. Сначала я даже не поняла, что именно играю – просто наигрывала то, что было на сердце. Пальцы, уже утратившие прежнюю подвижность, неуклюже нажимали на клавиши, но я упрямо продолжала играть. Я не остановлюсь, пока могу хоть как-то двигаться.
Когда отзвучала последняя нота, я улыбнулась, открыла глаза и увидела, что в дверях стоит мама.
– Что это было? Прекрасная вещь.
Я почувствовала, как жар приливает к щекам.
– Это написал Кромвель.
Я вспомнила, как он наскоро набросал несколько тактов, сидя за столиком в кофейне. Теперь это была моя любимая мелодия.
– Кромвель сочинил это?
– Он гений, мама, и я ни капли не преувеличиваю. Он может играть на любом музыкальном инструменте. Именно поэтому он в Университете Джефферсона. Льюис его пригласил и даже выбил для него стипендию. Кромвель уже в раннем детстве был гениален, некоторые даже называют его современным Моцартом.
– Тогда мне все ясно.
Мама села рядом со мной на широкий табурет.
– Что именно?
– Почему ты в него влюбилась. – Она накрыла мою ладонь своей. – Ты так любишь музыку. Я нисколько не сомневалась, что ты найдешь кого-то, кто разделял бы твою страсть.
Я улыбнулась, но улыбка тут же померкла.
– Он в каком-то смысле сломлен, мама. При всем его огромном таланте он не любит играть и сочинять музыку. Что-то его удерживает.
– Тогда, возможно, ты должна помочь ему вернуть потерянную любовь к музыке.
Я вздохнула:
– Не могу поверить, что ты его одобряешь. – Я вспомнила про татуировки и пирсинг, про его неизменно мрачное выражение лица. – Он, конечно, относится именно к тем соседским мальчикам, которых все мамы мечтают видеть в качестве будущих зятьев.
– Конечно, он не идеален. – Мама похлопала меня по руке. – Но, увидев, как он боролся за тебя, как не хотел покидать, я узнала о нем достаточно. Порой жизненные трудности заставляют нас взглянуть на мир под новым, неожиданным углом.
– И что же ты о нем узнала?
– Что он в тебя влюблен.
Я уставилась на маму во все глаза и покачала головой:
– Вот уж не уверена. Порой он может быть холодным и грубым… – Но потом я вспомнила, как Кромвель обнимал меня прошлой ночью, как был нежен, как беспокоился, все ли со мной в порядке. И я подумала…
– И все же, несмотря на это, ты в него влюбилась. – Мама встала и чмокнула меня в макушку, а я сидела перед пианино, не в силах произнести ни слова. – Папа сейчас принесет твои вещи.
– Хорошо, – на автомате откликнулась я.
– Бонни? – проговорила мама. Я подняла глаза. – Хочешь, я сама поговорю с Истоном?
На миг меня парализовал страх. Как же я обо всем сообщу брату? И все же я покачала головой, потому что знала: рассказать должна я.
– Я ему скажу, – заявила я и почувствовала, как вес этих слов давит на меня тяжким грузом. Возможная реакция Истона пугала меня сильнее, чем сердечная недостаточность.
– Бонни? – Истон вошел в бывший кабинет, ставший теперь моей спальней, и с озадаченным видом огляделся. Увидел мои пианино и кровать, лиловые стены и коврик и остановился как вкопанный. Он все еще был в той одежде, в которой ездил в Чарльстон – наверное, приехал прямиком оттуда. – Что происходит?
Судя по выражению лица, брат уже догадывался, о чем пойдет речь.
– Иди сюда, посиди рядом со мной, – предложила я, хлопая по кровати.
– Нет, – проговорил брат напряженным голосом. Его дыхание стало хриплым. – Просто скажи мне, Бонни. Пожалуйста…
Страх в его голосе причинял мне почти физическую боль.
Я посмотрела на него. До чего же мы с ним непохожи: он – высокий блондин с ярко-голубыми глазами, а я – низенькая и темноволосая.
– Истон, этим летом я ездила в Англию вовсе не на музыкальный семинар. – Брат замер, весь обратившись в слух. – Меня консультировали врачи. – У Истона начали раздуваться ноздри, следовало выложить все поскорее. – Больше мне ничем нельзя помочь, Истон. – Я набрала в грудь побольше воздуха, уговаривая себя держаться стойко. – Мое сердце умирает.
Медленно тянулись секунды, и лицо Истона постепенно искажалось гримасой боли.
– Нет, – проговорил он.
– Меня поставили в очередь на пересадку сердца, но мне придется переехать домой. Мое тело слабеет, Истон, состояние быстро ухудшается. Дома я буду в большей безопасности. – Я не стала перечислять многочисленные риски, с которыми сопряжена сердечная недостаточность – Истон не хуже меня знал это. Нам обоим было слишком страшно о них говорить.
– Сколько? – хрипло спросил брат. В его голосе звенело страдание.
– Не знаю. Доктора не дают точных прогнозов, но…
– Сколько? – повторил он. Теперь в его глазах плескалась паника.
– Возможно, три месяца. В худшем случае – два. Если повезет – то четыре. Хотя может быть и раньше. – Я поднялась с кровати. Истон стоял на прежнем месте, как будто прирос к полу. Я подошла к своему брату-близнецу, своему лучшему другу, и взяла его за руки. – Но сердце может найтись, Истон. Нужно молиться, чтобы появился донор.
Истон уставился на меня сверху вниз пустым взглядом.
– Истон.
Я погладила его по щеке. Брат попятился, потом повернулся и выбежал из комнаты.
Я попыталась его догнать, но, разумеется, не сумела. Истон выскочил на крыльцо и бросился к своему пикапу.
– Истон! – крикнула было я ему вслед, но от усталости из моего горла вырвался только хрип. Машина, взвизгнув покрышками, вырулила на дорогу. Ко мне подскочила встревоженная мама, но я ничего не сказала, потому что слишком устала.
В последнее время я никак не могла нормально отдохнуть, сколько бы ни спала – все равно просыпалась разбитой. А после сегодняшней ночи, после того как я была с Кромвелем, рассказала обо всем ему и Истону, я чувствовала себя выжатым лимоном.
Кое-как доковыляв до комнаты, я улеглась под одеяло, пристроила голову на подушку, закрыла глаза и постаралась не думать ни о чем, кроме одного: как же хочется спать.
Неудивительно, что на ум сразу же пришло лицо Кромвеля. «Я не хочу уходить», – сказал он.
Я невольно улыбнулась. Как ни молила я Господа ниспослать мне силы для дальнейшей борьбы, мысль о том, что Кромвель будет рядом и поддержит меня, скрашивала тягостное ожидание развязки.
Я словно переносилась в чудесный сон наяву, когда он брал меня за руку, когда его мягкие губы касались моих, когда я слушала, как он играет. За короткое время он подарил мне столько волшебных воспоминаний, что они согревали мое слабое сердце, став его самым драгоценным сокровищем.
Эти воспоминания и память о поцелуях Кромвеля помогут мне бороться с удвоенной силой.
Глава 17
Кромвель
Я стучал кулаком в дверь кабинета Льюиса; меня шатало, в крови бурлил адреналин. Минувшей ночью я не сомкнул глаз. Хотел отправить Бонни сообщение, позвонить, чтобы услышать ее голос, но не сделал этого. Мне отчаянно хотелось быть рядом с ней, и я знал, что она хочет того же. Нужно как-то заставить ее осознать, что я ей нужен, думал я, лежа без сна, и смотрел в потолок. Я так просто не сдамся.
В конце концов, я эгоистичный тип и всегда таким был. Только на этот раз я никуда не уйду и поступлю так не только ради себя. Бонни тоже нуждается во мне, я твердо в это верил, слышал в ее голосе, видел в ее лице.
Я саданул кулаком что было силы.
– Льюис!
Меня шатало после бессонной ночи. Истон не пришел ночевать в общежитие. За все это время он ни слова не сказал о Бонни, но я вспомнил его давнее предупреждение не докучать ей, и теперь оно обрело новый смысл. Я предположил, что он отправился к ним домой, поддержать сестру, и из-за этого я так ревновал, что в глазах темнело.
Мне тоже полагалось быть рядом с ней.
Я должен быть рядом. Холодные когти страха вонзались в сердце.
Нельзя допустить, чтобы она проходила через все это в одиночку, потому что она должна выжить. И никак иначе.
– ЛЬЮИС!
Я в ярости пнул дверь.
– Сломав дверь, вы не ускорите мое появление, мистер Дин.
Резко обернувшись, я увидел, что по коридору идет Льюис с портфелем в руке.
– Мне нужно с вами поговорить. – Я отошел, давая профессору возможность открыть дверь, потом первым протиснулся в кабинет. Льюис вошел следом и закрыл дверь, не глядя, как я мечусь по комнате. Наконец он присел на край стола и положил рядом портфель. – Вы должны снова поставить нас с Бонни в пару.