Не знаю, доводилось ли мне прежде видеть боль в людских глазах, но в тот момент, глядя на миссис Фаррадей, я очень отчетливо увидел в ее взгляде страдание. Она теряла Бонни, теряла дочь, своего ребенка, и все же ей приходилось держать себя в руках и беспомощно наблюдать.
При мысли об этом мне стало трудно дышать.
– Она слабеет, – проговорила миссис Фаррадей. Не ожидал, что в ее голосе прозвенит такая сила. Я посмотрел на закрытую дверь, как будто мог сквозь нее увидеть лежавшую в кровати Бонни. Из-за слов миссис Фаррадей у меня замерло сердце. На плечо опустилась теплая рука. – Она хочет оставаться в колледже как можно дольше, но не знаю, насколько это целесообразно. Я бы сказала, у нее есть еще недели три, прежде чем она совершенно ослабнет. Главным образом проблема в ее дыхании, в легких.
– Так скоро? – Мой голос так хрипел, словно в горло мне насыпали пригоршню гравия.
– Плохи дела, сынок. – На миг мне показалось, что миссис Фаррадей вот-вот сорвется, но потом она пригладила волосы и улыбнулась: – Но она сильная, Кромвель. Она твердо намерена получить сердце. Мы каждый день молимся о чуде. Это случится, я знаю.
– Я хочу быть здесь, – сдавленно проговорил я. – Когда Бонни не сможет ходить на занятия, я хочу по-прежнему ее видеть.
– Я свою дочь знаю, Кромвель. Она тоже захочет видеться с тобой. – Миссис Фаррадей взяла меня за руку. – Возможно, ты – ангел-хранитель, посланный ей на помощь в трудную минуту.
Меня захлестнул целый поток эмоций, совершенно лишив способности говорить.
– Мы уедем в Чарльстон на несколько дней, – продолжала миссис Фаррадей. – Сам понимаешь, нужно еще раз проконсультироваться со специалистами. Уверена, Бонни даст тебе знать, когда мы вернемся.
Я едва не попросил позволения поехать вместе с ними, но потом увидел, как горестно поникли плечи женщины, и промолчал. Сдержанно кивнув, я вышел из дома. Когда я уже спускался с крыльца, мама Бонни сказала:
– Если увидишь Истона, не мог бы ты передать ему, чтобы возвращался домой? – Она опустила голову. – Его сестра сейчас как никогда нуждается в лучшем друге.
Я кивнул и сел в машину. Вернувшись в нашу комнату в общежитии, я обнаружил Истона там. Едва я закрыл за собой дверь, как приятель налетел на меня, схватил за грудки и впечатал в дверь.
– Какого черта ты творишь с моей сестрой? – выплюнул он. Физиономия у него покраснела, как свекла. Я попытался было его оттолкнуть, но с тем же успехом можно было бороться с кирпичной стенкой.
В конце концов я оторвал от себя его руки и прижал Истона к стене, но он все не унимался.
– Она тебе не цыпочка на одну ночь! – прошипел он, размахнулся и вмазал мне кулаком по лицу. Я ощутил на языке вкус крови, сгреб Истона в охапку и держал, не давая возможности и дальше меня мутузить.
– Я это знаю, придурок! – злобно заорал я. Истон пытался отбиваться, так что пришлось прижать его шею плечом. – Знаю, что она не такая! – Я надавил сильнее, так что приятель захрипел. – Думаешь, я этого не понимаю? Она… – Я умолк, потому что вертевшийся на языке ответ поразил меня. – Она – все, Истон! Черт подери, она – все для меня!
Истон замер, и я выпустил его. Он тяжело дышал, его грудь раздувалась как кузнечные мехи, на щеках все еще темнели багровые пятна румянца. Я заметил, что глаза у него опухшие и красные. Кровь капала из разбитой губы, стекала по подбородку.
Истон обессиленно привалился к стене, и я пригляделся к нему внимательнее. Раньше его неизменно окружали яркие цвета, целая радуга неона, а сейчас от него исходили лишь черные, серые и темно-синие оттенки.
– Она умирает, – тихо проговорил он, и его лицо мучительно исказилось. Я чувствовал исходившие от его тела волны страха. Истон посмотрел на меня, но было совершенно очевидно: он меня не видит. – Она так долго боролась с болезнью, но та все-таки берет верх. Ее сердце. – Он взглянул мне в глаза. – Бонни умирает.
– Возможно, для нее найдется сердце.
Истон мрачно рассмеялся:
– Ты хоть представляешь, как редко находится донор? Да еще такой, чтобы по всем показателям подошел? – Я стиснул зубы, понимая, что ни черта не понимаю во всей этой врачебной кухне. Помимо информации, полученной из Интернета, я ничего не знал. Истон медленно осел на пол, прижимаясь спиной к стене.
– Такая удача редко кому выпадает. Почти никогда, – прошептал он. Его глаза были наполнены отчаянием. Он уткнулся затылком в стену. – За эти годы сестре сделали столько операций. – Он покачал головой. – Я-то думал, ей стало лучше, думал…
– Клапан начал отказывать, – сказал я, хотя Истон и так уже наверняка об этом знал.
– Как же мир будет существовать без Бонни?
Я похолодел, потому что до сих пор не позволял себе даже думать о таком. Без Бонни Фаррадей мир стал бы…
Я встряхнул головой:
– Она сильная. – Истон кивнул, но было видно, что он не верит в счастливый исход. – Она очень сильная.
– Бонни действительно сильная, а вот ее сердце – нет. – Взгляд Истона расфокусировался, цвета вокруг него стали совсем темными. Это напомнило мне о его последней картине. – Она может быть сильной лишь настолько, насколько позволяет ее сердце. – Он вздохнул и провел ладонями по лицу. – Ведь я знал, что что-то не так. – Я посмотрел на незаконченную картину на мольберте. – Чувствовал, что она врет, скрывает правду. – Он похлопал себя по виску. – Мы же близнецы.
– Она хотела вести нормальную жизнь, пока может.
Истон посмотрел на меня с недобрым прищуром.
– Вы же на дух друг друга не переносили.
– Нет. Не совсем так.
Он покачал головой:
– Бонни слишком хрупкая. – После этих его слов искорка злости, тлеющая у меня в животе, проснулась, и меня словно охватило пламя, потому что я знал: именно об этом предупреждал меня Истон. Увы, теперь уже слишком поздно. Истон меня не понимал и, разумеется, не понял наших отношений с Бонни, нашей духовной близости. – Она слишком слаба, чтобы иметь дело с засранцем вроде тебя.
– Она нуждается во мне. Я ей нужен.
Истон закрыл глаза и тяжело дышал.
– И ты ей тоже нужен, – продолжил я. Истон заметно напрягся всем телом. – Сейчас ты нужен ей как никогда.
Несколько секунд прошло в напряженном молчании.
– Знаю, – проговорил он в конце концов. Я прислонился к кровати, чувствуя, как на плечи давит огромный, незримый груз. Истон долго сидел на полу, не говоря ни слова, и я уже было решил, что больше он ничего не скажет. А потом он прошептал: – Она не может умереть.
Я посмотрел на Истона: по его щекам текли слезы. У меня замерло сердце, в горле встал ком, как вчера вечером. У Истона задрожали губы. Я впервые видел его настоящего, без извечной жизнерадостной маски. Сейчас он был абсолютно серьезен.
– Она моя сестра, моя близняшка. – Он покачал головой. – Я не могу, Кром, не могу жить без нее.
В глазах у меня помутилось, но я встал и опустился рядом с Истоном. Он сгорбился, втянул голову в плечи и зарыдал. Я стиснул зубы, не зная, что, черт возьми, делать. Слова Истона в полной мере дошли до моего сознания, и мне показалось, будто мне распороли живот. «Она не может умереть».
Я прикусил язык, чтобы тоже не заплакать. Рыдания Истона стали громче, и тогда я вытянул руку, медленно обнял приятеля за плечи и прижал к груди.
Истон привалился ко мне, сотрясаясь всем телом. Я опять посмотрел на стоявшую у противоположной стены картину, на все эти черные спирали и хаотичные серые мазки.
Именно так сейчас чувствовал себя Истон. Он уже давно догадывался, что с Бонни что-то не так, но не осмеливался спросить. Истон рыдал у меня на плече, а я смотрел на картину и как наяву видел лицо Бонни, ее карие глаза и каштановые волосы, нежные черты. Как она сидела на той сцене с гитарой в руках, а изо рта у нее вылетали фиолетово-синие звуки. Меня вдруг обуял животный страх, из легких куда-то делся весь кислород, и я жадно втянул в себя воздух, чтобы не задохнуться. Я боялся, что потеряю Бонни прежде, чем сумею узнать ее лучше. Боялся, что мой любимый цвет вырвут из жизни. Бонни заберут у меня, а ведь она могла бы оставить свой след в истории.
Я встряхнул головой, не обращая внимания на бегущую по щеке слезу.
– Она не умрет, – сказал я, крепче прижимая к себе Истона. – Не умрет.
В памяти всплыло лицо отца, а вместе с ним и напоминание о пустоте, что поселилась у меня в сердце после его смерти.
Эту пустоту ничем невозможно было заполнить… А потом в мою жизнь вдруг вошла Бонни Фаррадей и принялась дарить мне то, чего мне все это время так недоставало, хоть я этого и не понимал, – серебро.
Счастье.
Себя.
– Она не умрет, – повторил я в последний раз, чтобы эти слова хорошенько отпечатались у меня в сознании.
Минут через десять Истон поднял голову, вытер слезы плечом и тоже посмотрел на картину.
– Мне нужно ее увидеть.
Я кивнул, соглашаясь, и Истон встал. Я тоже поднялся, отошел от двери и сел на свою кровать, а Истон переступил с ноги на ногу и почесал в затылке.
– Если уж ты с ней, будь с ней до конца. – Он глубоко вздохнул. – Будет непросто, и Бонни понадобится присутствие всех, кто ее любит. – Истон посмотрел мне прямо в глаза, в его взгляде читался открытый вызов. – Она держится и не подает виду, но в глубине души ей страшно, она в ужасе. – Он сглотнул, и я ощутил, как ком в горле разбух еще больше. – Она не умрет, Кром. В ней столько жизни, что если ее сейчас у нас заберут…
Он опять посмотрел на меня, и теперь на его лице была одна лишь решимость.
– Она – лучшая из нас двоих. Я всегда это знал.
Мгновение казалось, что Истон хочет сказать что-то еще, но потом он повернулся и вышел из комнаты, оставив после себя тень черных и темно-синих цветов. Я подозревал, что в этой комнате не появится других оттенков, до тех пор пока Бонни не получит новое сердце.
Я лежал на кровати и смотрел в потолок еще около часа, потом встал и принял душ. Водяные струи били меня по затылку, стекали по плечам, а в голове стучали слова Бонни про незаконченный музыкальный отрывок, который я спонтанно сыграл той ночью. Тот, к которому я не прикасался уже три года. Я уткнулся лбом в стену и закрыл глаза, но шум воды, напоминающий о дожде за окном и о давно пролитых слезах, воскрешал в памяти ту музыку.