Я резко затормозил перед общежитием и взглянул в зеркало заднего вида.
Глаза и губы у меня мамины.
А вот волосы…
– Почему ты так хочешь, чтобы он со мной занимался? – спросил я отца.
– Потому что он понимает, сынок. Он понимает, каково это – быть тобой. – Папа вздохнул. – Просто дай ему шанс. Думаю, он тебе понравится, если узнаешь его получше. Тебе стоит поближе с ним познакомиться, сынок.
Нет. Неправда. Это не может быть правдой. Не может.
Трясущимися руками я полез в карман и достал мобильный телефон. Это уже слишком. Моя жизнь разваливалась на куски. Я выбрал в списке мамин номер, нажал кнопку вызова и стал ждать.
– Кромвель! Солнышко, как у тебя дела? – раздался в трубке знакомый голос. Ее акцент уроженки Южной Каролины почти совсем исчез.
– Папа был моим настоящим отцом? – выпалил я.
Мама молчала, я прямо-таки видел, как она пытается подобрать слова.
– Кромвель… Что?..
– Папа был моим настоящим отцом? Просто ответь на вопрос!
Но мама продолжала молчать.
Тишина в трубке была красноречивее любых слов.
Я нажал на «отбой», чувствуя, как ускоряется пульс, и, не успев опомниться, выпрыгнул из машины и побежал. Я бежал до тех пор, пока не добрался до дома профессора Льюиса, благо тот располагался прямо на территории кампуса.
Я барабанил кулаком в дверь, пока та наконец не открылась. На пороге стоял облаченный в пижаму Льюис и потирал сонные глаза.
– Кромвель? – невнятно пробубнил он. – Что?..
– У кого из ваших родителей была синестезия: у мамы или у папы?
Он ответил не сразу, очевидно, плохо соображал спросонья.
– М-м-м… У мамы. – А потом он посмотрел на меня и сообразил, что меня трясет от злости. И лицо этого мерзавца побледнело.
– Насколько хорошо вы знали мою маму? – спросил я, изо всех сил стараясь не сорваться на крик.
Я не ждал, что Льюис ответит, однако он сказал:
– Хорошо. – И сглотнул. – Очень хорошо.
Я закрыл глаза, а когда открыл, заметил, что волосы у Льюиса темные. Он высокий, широкоплечий. Все стало ясно. Я попятился от двери, потрясение и шок от того, что Бонни лежит в коме, смешались в одну гремучую смесь.
– Кромвель… – Льюис шагнул ко мне.
Он – мой отец. В кармане у меня зазвонил телефон, и, вытащив его, я увидел на экране мамин номер. Вероятно, Льюис тоже его заметил.
– Кромвель, пожалуйста, я могу объяснить. Мы можем объяснить.
– Отвалите от меня, – огрызнулся я, удаляясь обратно в сад. Но Льюис шел за мной, и я остановился. – Отвалите, – снова предупредил я.
В груди болезненно ныло, как будто ее вскрывали изнутри тупым ножом. Папа так пытался понять меня, мою музыку, цвета…
А я ему даже не родной.
Льюис продолжал идти ко мне, он все приближался, пока не подошел вплотную.
– Кромвель, пожалуйста…
Не дав профессору возможности продолжить, я врезал кулаком ему в лицо, так что его голова мотнулась в сторону. Когда он выпрямился, стало видно, что губа у него разбита.
– Ты – ничто по сравнению с ним! – выплюнул я.
Повернувшись, я выбежал из его сада, пока он не сказал еще чего-нибудь. Бежал и бежал, пока не обнаружил, что стою на берегу озера. Вот только теперь, при виде водной глади, перед глазами у меня появлялась лишь Бонни, и то, что осталось от моего сердца, разлетелось на куски.
Я сел на холодные доски причала и свесил ноги через край. Голова моя упала на грудь, и я дал выход накопившейся боли, потому что больше не мог копить ее в себе.
Бонни.
Мой папа.
Льюис…
Я запрокинул голову и стал смотреть на звезды. Еще никогда я не чувствовал себя таким бесполезным. Не следовало здесь сидеть, но больше мне было некуда идти.
Нет. Неправда.
Я поехал обратно в больницу. Когда я вошел в зал ожидания, Фаррадеи поглядели на меня. Они так и не ушли.
– Я ее не оставлю, – заявил я хрипло. Наверное, мой голос прозвучал как вопль отчаяния. Вероятно, я являл собой жалкое зрелище, потому что миссис Фаррадей встала, взяла меня за руку и усадила рядом с собой. Подошел Истон и тоже сел рядом. Сквозь застекленную противоположную стену была видна лежавшая на кровати Бонни, поэтому я полностью сосредоточился на ней. Вспомнив о звездах, которые недавно видел, я загадал желание: пусть Бонни выкарабкается.
Она мне нужна, и я просто не представлял, как буду существовать, если она исчезнет из моей жизни. Поэтому я сидел и ждал, ждал, что Бонни проснется. И каждый из нас – я в этом уверен – молился, чтобы нашелся донор.
Если Бонни умрет, мое сердце тоже остановится.
Глава 23
Бонни
Пять дней спустя
Непрерывный сигнал раздражал. Противный, ритмичный звук ввинчивался мне в уши. Хотелось еще поспать, но когда я попыталась перевернуться, стало очень больно. Болело все тело. Я поморщилась – что-то защекотало мой нос. Я хотела было поднять руку, чтобы почесать нос, но мне что-то мешало, что-то теплое. Отпускать эту теплую вещь не хотелось, и я постаралась крепче за нее ухватиться.
– Бонни? – раздался откуда-то издалека низкий голос с сильным акцентом. Он напомнил мне о Моцарте. В глаза словно насыпали песку, открывать их было больно. Я моргала, привыкая к яркому свету, и постепенно зрение вернулось. Белый потолок. Свет в центре комнаты. Я посмотрела вниз: оказалось, я лежу в кровати, и мои ноги укрыты розовым одеялом. Потом я увидела свою руку – она утопала в чьей-то большой ладони.
Я подняла глаза, не понимая, что происходит, но стоило мне увидеть пару синих глаз, как перехватило дыхание.
– Кромвель, – проговорила я.
С моих губ не сорвалось ни звука. Я попробовала откашляться, но мне было больно даже глотать. Попыталась поднести свободную руку к лицу, но едва смогла пошевелить ею, меня сковала абсолютная слабость.
Я начала паниковать. Кромвель пересел на край кровати. Я замерла, как обычно совершенно очарованная им, и могла только смотреть, как он подносит мою руку к губам и целует пальцы. Другой рукой он погладил меня по щеке. Я хотела накрыть его руку своей, но не смогла. Почему я не могу пошевелиться?
– Фаррадей, – выдохнул юноша с видимым облегчением. Мое сердце так и затрепетало.
– Кромвель.
Я осмотрела комнату мутным взглядом, потом заметила свою руку на кровати – ее обвивали провода, и запаниковала.
– Ш-ш-ш. – Кромвель прижался губами к моему лбу. Я мгновенно замерла, изо всех сил пытаясь успокоиться. Когда юноша выпрямился, я вгляделась в его лицо. Почему-то казалось, что я целую жизнь его не видела. Попробовала вспомнить, когда он в последний раз был рядом, но все воспоминания расплывались словно подернутые туманом.
И все же мне казалось, что в нашу последнюю встречу его глаза сияли ярче, щеки не так сильно заросли темной щетиной, а волосы, хоть и растрепанные, никогда не походили на паклю. Под глазами у него залегли темные круги, он был очень бледным. По своему обыкновению он был одет в черный вязаный свитер и драные черные джинсы. Я не видела его ноги, но не сомневалась: сейчас на нем тяжелые черные ботинки, которые он обычно носил.
Его татуировки и пирсинг особенно сильно бросались в глаза. А еще я твердо знала одно: я люблю Кромвеля. Даже если бы я все про него забыла, это знание осталось бы в моей памяти. Я люблю его всем сердцем.
Кромвель погладил меня по голове, и я улыбнулась: какой знакомый жест. Юноша сглотнул.
– Мы с тобой были в лодке, малышка. Помнишь? – Я напрягла память. Действительно, мне смутно помнилось, что мы были на озере. Там пели птицы и шуршали сухие листья. Кромвель сильнее сжал мою руку. – С тобой кое-что случилось. – Кромвель оглянулся. – Наверное, лучше позвать врача, он лучше меня все тебе объяснит. Твои родители…
Он хотел было встать, но я не выпустила его руку и прошептала:
– Ты.
Кромвель вздохнул и приложил ладонь к моей груди, напротив сердца.
– У тебя случился сердечный приступ, малышка.
Его надтреснутый голос эхом отозвался у меня в голове. «Сердечный приступ… сердечный приступ… сердечный приступ…»
Мной овладели страх и потрясение, они давили на меня, душили. Захотелось выбраться из постели и сбежать от тяжелой, непонятной темноты, что нависла надо мной. Но я не могла двинуться и поэтому изо всех сил ухватилась за руку Кромвеля в поисках спасения. Он провел пальцем по моей щеке, и это прикосновение словно вода смыло пылающий в душе страх.
– Ты справилась, малышка. Доктора тебя откачали. – Он указал на пищавшие аппараты, стоявшие возле кровати. – Тебя ввели в искусственную кому, чтобы тебе стало лучше. Ты проспала пять дней. – У него задрожали губы. – Мы все ждали твоего пробуждения.
Я закрыла глаза, пытаясь побороть страх, отказываясь поддаваться ему. Дышала, чувствуя, что у меня в носу кислородная трубка. Когда я снова открыла глаза, когда увидела темные круги у Кромвеля под глазами, я спросила:
– Ты… был… здесь?
Мне показалось, у юноши заблестели глаза. Он наклонился, закрыв собой остальной мир, синие глаза были прикованы к моим. Отчаянный взгляд Кромвеля ясно говорил, как сильно юноша за меня переживал.
– Где еще я мог быть? – Он слабо улыбнулся. – Я решил, что отныне всегда буду там, где ты.
Кромвель поцеловал меня в губы, и давившая тьма исчезла – его свет прогнал все страхи. По моей щеке покатилась слеза, и он смахнул ее большим пальцем.
– Я лучше пойду, скажу доктору и твоим родителям, что ты очнулась.
Он еще раз меня поцеловал и вышел из палаты. Стоило ему уйти, как мне сразу стало холодно – пока Кромвель оставался рядом, ничего подобного не было. Кромвель Дин – мое тепло, пылающая душа, благодаря которой я еще жива.
Я обвела взглядом палату, и на миг сердце замерло, когда я увидела в углу свою гитару. У стены стоял синтезатор, на диване лежала скрипка. На этот раз одной слезой дело не ограничилось: они хлынули потоком.
– Он играл для тебя каждый день. – Мой взгляд метнулся к двери, и все внутри перевернулось – там стоял Истон: волосы всклокочены, на лице тревога.