А я ощущала лишь пустоту.
Набрала в грудь побольше воздуха и посмотрела на текст письма, написанного специально для меня…
Бонни.
Я пишу эти строки, глядя на озеро, которое мы так любим. Ты не представляешь, каким синим оно кажется на солнце, каким умиротворяющим. Думаю, за свою жизнь я мало обращал внимания на мир вокруг нас и не замечал его красоты.
Я пишу это письмо, в то время как ты лежишь в больнице. Только что звонил папа и сказал, что тебе недолго осталось. Не знаю, получишь ли ты это письмо, не знаю, сможешь ли ты выжить. Если ты не выживешь, уверен, мы скоро будем вместе, где-то за пределами нашего мира. В лучшем месте. Где-то, где нет боли.
Но если каким-то чудом ты в последнюю минуту получишь сердце, я хочу, чтобы ты прочла это письмо. Хочу, чтобы ты поняла, почему я больше не могу бороться.
Я хочу, чтобы ты знала: я ухожу не из-за тебя. Знаю, ты много лет винила себя, но все мои метания были связаны не с этим.
Хочу объяснить тебе, что чувствую, но я – не ты и не владею даром слова так хорошо. У меня никогда не получалось увлечь слушателей своими речами, как это получается у тебя. Зато я всегда чувствовал себя лишним. Я смотрел на счастливых, радующихся жизни людей и ощущал, что все это не для меня.
Жизнь тяжела, Бонни, каждый день, просыпаясь, я чувствовал, что напрасно копчу небо. Каждый раз, делая шаг, я будто ступал в трясину. Нужно было продолжать двигаться, а иначе трясина грозила поглотить меня.
Я боролся, но, по правде говоря, в глубине души хотел утонуть. Хотел закрыть глаза и исчезнуть, перестать бороться. Я сражался с самим собой, чтобы ощутить вкус к жизни, но, сколько себя помню, всегда хотел сдаться.
Когда ты заболела, я понял очень остро, что хочу уйти. Хочу уснуть и никогда не просыпаться. Потому что, Бонни, что это будет за мир, если в нем не будет тебя? Если ты получишь сердце, если кто-то даст тебе то, что больше не может использовать сам, знай: я счастлив. Наверное, ты рассердишься на меня. Вообще-то я знаю это наверняка. Ты же моя сестра-близнец, я чувствую то же, что чувствуешь ты. Но я больше так не могу. Даже сейчас, когда я сижу на берегу озера, зная, что мне осталось всего несколько минут, я хочу уйти. Я проиграл сражение и не могу остаться.
И я отказываюсь прощаться с тобой, Бонни. Хочу оставить все как есть, хочу остаться в твоем сердце, чтобы ты знала: мы скоро встретимся. После того как ты проживешь жизнь за нас обоих. Ты проживешь эту жизнь так, как я ни за что бы не смог.
Некоторые просто не созданы для жизни, Бонни, и я как раз такой человек. Знаю, ты станешь меня оплакивать, и, если выживешь, я буду скучать по тебе каждый день, до тех пор, пока мы не встретимся вновь.
Потому что я увижу тебя снова, Бонни. Посмотри наверх, и я всегда буду там, рядом с тобой.
А теперь мне пора.
Будь сильной, сестренка. Проживи такую жизнь, какую сама захочешь. А когда придет твое время, я буду тебя ждать. Ты знаешь, что буду.
Люблю тебя, Бонни.
Истон.
Все мое тело затряслось от рыданий, слезы закапали на письмо, и буквы начали расплываться под действием влаги. Я поскорее вытерла бумагу, чтобы сохранить каждое слово. Я прижала листок к груди и, уверена, в этот миг почувствовала, что Истон внутри моей груди. Я ощутила, как он улыбается мне, пытаясь утешить. Я чувствовала, как брат улыбается. Он улыбался, потому что, сам того не зная, стал моим чудом. Он по своей воле ушел из этого мира и неосознанно помог мне остаться здесь.
Я сидела, прижимая письмо к груди, пока у меня совсем не осталось слез. Вошли мама и папа, чтобы отвезти меня на похороны. Пока они провожали меня к выходу, я поглаживала спрятанное в кармане письмо. Пусть оно будет как можно ближе. Мне нужна его сила, чтобы пережить этот день.
Следующий час слился в одно расплывчатое пятно. Наша машина ехала следом за той, где находился гроб брата. Его имя было выложено белыми лилиями. Когда мы прибыли в церковь, я смотрела, как гроб вытаскивают из машины – его несли папа и мои дяди. А потом я заметила того, кого не видела уже несколько дней.
Даже пребывая в состоянии оцепенения, мое сердце забилось быстрее, когда я увидела Кромвеля. Он был в черном костюме, в черном галстуке, его растрепанные темные волосы блестели на солнце. Я постаралась на него не смотреть, но обнаружила, что не могу. Он подошел и пожал руку моему отцу. Я нахмурилась, гадая, что он сделает потом. Кромвель занял место рядом с гробом и вместе с остальными поднял моего брата на плечи, взял на себя тяжкую ношу, которую Истон больше не мог нести.
Процессия двинулась к церкви, и кто-то взял меня за руку. Мама везла мое кресло за печальной процессией. На церковных скамьях сидели люди из университета.
Брайс, Мэтт, Сара, Кейси. Но я не нашла в себе сил с ними поздороваться, потому что смотрела только на Кромвеля. Он шагал с таким решительным видом, что это разбивало мне сердце.
Потому что я его оттолкнула.
Держала его на расстоянии, в то время как он хотел лишь одного: показать, как сильно любит меня.
Как он любил Истона.
Началась служба, и я безучастно смотрела на алтарь. Пастор что-то говорил, но я не слушала. Вместо этого я смотрела на гроб и мысленно повторяла текст письма Истона. Но я встрепенулась, когда пастор сказал:
– А теперь мы послушаем музыку.
Я понятия не имела, что происходит, но потом Кромвель встал со своего места.
Мое сердце билось где-то в горле, когда юноша подошел к пианино. Я затаила дыхание, когда его руки коснулись клавиш. А потом мое сердце разбилось вдребезги, когда пастор объявил название произведения: «Крылья».
Под церковными сводами зазвучала знакомая мелодия. Я закрыла глаза, и Кромвель заиграл свою версию моей песни, подобную ангельскому пению. Слов не было, но я пела их мысленно, и они идеально накладывались на гениальную игру Кромвеля.
Жизнь – лишь мгновенье, взмах легкий ресниц… Чистые души уносятся ввысь…
Нет больше клетки – лишь белые крылья…
Слезу утирая, срываюсь в полет… Я верю, однажды мы встретимся вновь…
Пока звучала музыка, на меня постепенно снисходило странное умиротворение. Сложные пассажи и созвучия Кромвеля оживили Истона в моем сердце, и я окончательно уверилась: брат обрел покой. Он наконец освободился от цепей, которые приковывали его к жизни.
Он наконец-то счастлив, ему больше не больно.
Когда Кромвель закончил, я услышала изумленные шепотки: студенты понятия не имели, что Кромвель Дин может так играть – вдохновенно, без единой ошибки.
Он играл так же, как жил.
Когда Кромвель шел обратно к своему месту, наши взгляды на миг встретились, и в его глазах я увидела необъятное море чувств, а увидев, поняла: я чувствую то же самое.
Он скучает по мне, ему больно.
Мама взяла меня за руку, и я крепко сжала ее пальцы, а служба продолжилась. Машины отвезли нас на кладбище, и я позволила слезам пролиться, когда гроб с телом Истона опускали в могилу.
Я почти не помнила, что было потом. Знаю только, что меня отвезли к нам домой, там прошли поминки. Но большую часть дня я просидела в своей комнате, перечитывая письмо Истона. Я смотрела в темноту за окном и думала о Кромвеле. Он не пришел, а я так хотела его видеть. Он не пришел, и я начала все глубже погружаться в пучины отчаяния. Я нуждалась в том свете, что привносил в мою жизнь Кромвель. Нуждалась в ярких цветах, что неизменно приходили вместе с ним.
– Бонни? – В дверях стояла мама. Она слабо улыбнулась. – Как ты?
Я попыталась улыбнуться в ответ, но слезы выдали меня. Я закрыла лицо руками и зарыдала из-за Истона, Кромвеля… Из-за всего.
Мама меня обняла.
– Кромвель играл? – сказала я. Это был вопрос. Вопрос о том, как это вышло.
– На прошлой неделе он спросил, сможем ли мы. – Мама судорожно вздохнула. – Он играл изумительно. Если бы Истон слышал…
– Он слышал, – заявила я. Мама улыбнулась сквозь слезы. – Сегодня он был там и смотрел, как мы с ним прощаемся.
Мама погладила меня по голове.
– Нужно отвезти тебя обратно в больницу, деточка.
На меня разом накатило уныние, но я знала, что мама права. Мне нельзя отлучаться из больницы надолго. Я надела куртку, и мама проводила меня в машину. Но когда мы тронулись с места, я вдруг поняла, что мне нужно кое-куда попасть. Что-то звало меня назад.
Мое сердце хотело в последний раз навестить свой старый дом.
– Мама? Мы можем сначала заехать на кладбище?
Мама улыбнулась и кивнула: она понимала, каково это – быть сестрой-близнецом. Мы с Истоном были неразлучны, и даже смерть этого не изменит.
Мы приехали на кладбище, и мама повезла меня к могиле Истона. Когда мы подъехали ближе, я увидела, что под деревом, возле которого была могила, кто-то сидит. Шуршали сухие листья, а в кроне дерева пели птицы.
Горчично-желтый и бронзовый.
Очевидно, услышав мамины шаги и скрип инвалидного кресла, Кромвель поднял голову. Он вскочил и сунул руки в карманы.
– Простите.
При звуках его хрипловатого голоса я закрыла глаза, сразу стало теплее от его сильного акцента. Я подняла веки в ту секунду, когда Кромвель проходил мимо. У меня не было плана, поэтому я последовала велению сердца: схватила Кромвеля за руку.
Юноша замер как вкопанный, глубоко вздохнул и посмотрел вниз, на мою руку.
– Не уходи, – прошептала я.
У него заметно расслабились плечи.
– Оставлю вас вдвоем, – сказала мама. – Я буду в машине. Дай знать, когда будешь готова отправиться в больницу.
– Я могу отвезти Бонни.
Мама вопросительно посмотрела на меня. Я кашлянула.
– Он может меня отвезти.
Кромвель протяжно выдохнул. Мама поцеловала меня в макушку и ушла. Юноша все держал меня за руку, но смотрел прямо перед собой.
– Я скучал по тебе, – прошептал он, и его хриплый голос пробрал меня до костей.