— Ты ей завидуешь, киска, — хмыкнул Варрон. — Всем известно, что ты влюблена в Элия. Но он не захотел с тобой спать. Я его понимаю.
— А ты подонок.
Процессия уже покидала арену. Вер обернулся. Зрители махали платками и вопили. Сегодня они не разойдутся до конца дня. Даже те, чьи желания обратятся в дым, останутся на своих местах. Потому что сегодня Юний Вер выступает последним.»Это будет замечательный бой», — пообещал Вер сам себе.
Элий не сразу направился к своей ложе. Рассеянно отвечая на приветствия, он поднялся по лестнице к тому месту, где в проходе стоял высокий человек в красном военном плаще и золоченом броненагруднике. Было жарко, и военный не надел шлема. Но он мог позволить себе подобную вольность, ибо это был Корнелий Икел, первый префект претория. Его смуглое горбоносое лицо с надменно изогнутым ртом было знакомо любому гражданину Рима — Икел занимал свой пост уже более десяти лет.
Корнелий Икел слишком поздно заметил Элия, и теперь не было никакой возможности уклониться от разговора. А разговаривать с сенатором Икел не хотел. Зато Элий буквально рвался к нему: протиснувшись меж толпящихся на лестнице зрителей, он встал так, чтобы префект претория не мог проскользнуть мимо него вниз, к императорской ложе.
Корнелий Икел прекрасно понимал, что Элий искал с ним встречи не ради пустого разговора.
— Всего один вопрос, превосходнейший муж, — задавая свой вопрос, Элий улыбался, и эта улыбка очень не понравилась префекту претория. — Придется поговорить здесь, раз ты не пожелал сообщить, когда мы можем встретиться. Меня интересует, что делает когорта преторианской гвардии в Вероне. Преторианцы обязаны охранять императора и столицу. А вот кого они охраняют в Вероне, совершенно неясно. Учитывая, что преторианский гвардеец получает жалованье в три раза выше обычного легионера, — это не пустое любопытство.
Корнелий Икел окинул взглядом лестницу, ведущую к императорской ложе.
Август опаздывал. Как же отвязаться от Элия?
— Это государственная тайна, — ничего более умного Икел придумать не смог.
Элий недоверчиво покачал головой:
— У префекта претория не может быть тайн от сената.
— Иного ответа ты не получишь, — упрямо повторил Икел.
Лицо Элия мгновенно переменилось, улыбка исчезла взгляд сделался суровым, почти злым:
— У такого ответа есть два толкования: либо ты, Корнелий Икел, префект претория, нарушаешь закон, либо ты не знаешь сам, что делает в Вероне твоя когорта! Но сенат на свой запрос получит иной ответ.
Икел глянул на сенатора с нескрываемой ненавистью. Он в самом деле не знал, зачем император потребовал направить когорту преторианцев в Верону. Но признаться в этом Корнелий Икел не мог. Потому что император может иметь тайны от префекта претория. А от сената — нет.
Почти все зрители уже заняли места на скамьях, и на лестнице никого не осталось. Элий направился к своей ложе. Клодий Икел смотрел, как сенатор, хромая, спускается по ступеням.
— О боги! Почему нельзя купить клеймо, чтобы этот хромой козел споткнулся и сломал себе шею, — прошептал Икел.
Вер не любил ждать своей очереди, как и Клодия. Он во всем был нетерпелив.
Гладиаторы разошлись по своим раздевалкам, в отстойнике остались лишь Вер и Кассий Лентул — молодой медик «скорой» из городской больницы. Он принадлежал к всадническому сословию, и на его форменной зеленой тунике и брюках была прошита узкая пурпурная полоса. Хотя он был молод, волосы надо лбом уже сильно поредели. Лентул носил очки. Лысина и круглые старомодные стекла делали его похожим на сельского медика. Вер отметил про себя, что среди его сверстников имя Кассий встречается часто. Незадолго до войны вышел фильм о трибуне преторианской гвардии, убийце сумасшедшего Калигулы. Кассий Херея в исполнении красавца Марка Габиния на многие годы покорил сердца юных римлянок. Впрочем, Кассий Лентул совершенно не был похож на мужественного Марка.
— На твоей медицинской машине тоже пурпурная полоса? — не скрывая издевки в голосе, спросил Вер у Кассия.
Тот отложил медицинский ежемесячник и с удивлением глянул на знаменитого гладиатора.
— Тебя это раздражает? Мой прапрадед был маляром, — светлые, чуть навыкате глаза Кассия из-за круглых очков недоуменно смотрели на Вера.
— А моя бабка была проституткой в одном из самых дешевых борделей Субуры.
«Уютное гнездышко». Может, слышал? И я даже не знаю, кто мой отец. В этом есть своя прелесть. Никто тебя не опекает и не досаждает нудными нравоучениями.
— Не обязательно говорить об этом, — попытался ускользнуть от напора гладиатора служитель Эскулапа.
— А почему бы и нет? Любой уважающий себя римлянин выставляет в атрии восковые маски своих предков. У некоторых их так много, что полки с масками занимают все четыре стены атрия. Когда я куплю себе виллу, в атрии будут выставлены только четыре восковые головы: прадед-носильщик, шлюха-бабка и моя мать — рядовой легионер специальной когорты Второго Парфянского легиона. Эта когорта называлась «Нереида». Может, слышал про такую? Кажется, они все погибли… вся когорта…
— Надеюсь, матерью своей ты гордишься? — сухо спросил Кассий.
Юний Вер на секунду прикрыл глаза. Он видел ее как наяву — в красной военной тунике, в броненагрудпике и в тяжелых сандалиях. Волосы коротко подстрижены на груди висит шлем. От нее пахнет ружейной смазкой, металлом, потом и кожей. И еще табаком — этим курительным дурманом, завезенным из Новой Атлантиды. Такой специфически мужской запах, исходящий от женщины. «Юний, — шепчет она, наклоняясь к самому лицу мальчонки. — Ты будешь мною гордиться. Вот увидишь. Даже если я не вернусь, ты будешь мною гордиться». — «Мама, не уходи…»
— шепчет маленький Юний. Они стоят в каком-то подвале. Сырой запах, тревожный отсвет факелов на серых камнях. Подвал заставлен бочками и амфорами. Здесь же стол — огромный, сколоченный из грубых досок. Прямой, широкий и длинный, как римская дорога. И скамьи вдоль. Смутные силуэты людей, склонившихся над тарелками. Прощальная трапеза. Юний прижимается к матери. «Завтра мы выступаем, сынок…» Больше он ничего не помнит — только этот подвал и эту странную сцену при свете факелов…
— Нет. Я просил ее вернуться, а она меня обманула. Она не вернулась.
Он даже не знал, как погибла его мать. И в этой неизвестности было что-то подлое с ее стороны. Потом бабушка показывала листок желтой бумаги с кратким известием: «Легионер Юния Вер погибла в третий день до октябрьских Календ». И еще — фиала[20] рядового «Нереиды». Письмо потом исчезло/а серебряная фиала осталась.
— Ты принижаешь заслуги предков, чтобы выпятить собственное мужество, — заметил Кассий.
Вер не ответил. Он и сам не знал, что на него нашло. Никогда прежде так он не говорил. Но, может быть, именно так думал? Как вообще он думал о матери? Да никак. Он и не помнил ее почти. Только эта единственная сцена прощания врезалась в память.
Тогда ему было всего три года. Она держала его за руку и говорила: «Юний, только не плачь…»
И он не плакал. Он вообще в детстве никогда не плакал. Сколько себя помнит — ни разу. Даже странно.
Что было дальше? Полный провал в памяти. Следующее его воспоминание: он стоит в огромной очереди за оливковым маслом, и бабка держит его за руку.
Бесконечная людская спираль закручивается кольцами. Немолчный гомон, запах пота, жара, пыль, стоять нет сил, ноги подкашиваются…
«Держись, Юний, еще немного…» — уговаривает его старуха.
Нестерпимо хочется пить. Юний прижимается к боку старухи. Удивительно — в такую жару ее тело влажное и холодное, как кусок недозрелого сыра. Сколько времени прошло между первым воспоминанием и вторым? Месяц? Год? Вер не знает…
«Почему я не отыскал трибуна[21] специальной когорты «Нереида» после окончания войны? — вдруг с удивлением подумал Вер. — Почему? Ведь мне даже не прислали посмертной маски моей матери. Почему я отнесся к этому так равнодушно? И письмо пропало. Теперь я не помню имени трибуна «Нереиды»«.
Сердце забилось сильнее — пульс начинал частить всякий раз, когда он произносил слово «Нереида» даже мысленно. Что-то там произошло, в этом подвале, только он не помнил — что…
В «отстойнике» зажглась лампочка. Вера ждала арена. Все ждали гладиатора, исполняющего желания.
Никто не умел так драться двумя мечами, как Варрон. Говорят, какой-то выходец с востока обучил его этому. Гладиаторы редко используют подобную технику. В поединке с Варроном Вер сходился лишь пять раз. Устроители редко ставили их в паре. Один раз выиграл Варрон. Дважды побеждал Вер. Дважды они закончили «бой на ногах». То есть не было ни победителя, ни побежденного. Вер трижды объявлялся победителем Больших Римских игр и дважды — Аполлоновых. Но в личном поединке ничего заранее предсказать нельзя.
Выйдя на арену, Вер поднял голову — в ярко-синем небе в ореоле платинового сияния парил один-единственный гений — гений Варрона. Небесного патрона Юния Вера не было видно. Варрон тоже глянул наверх, заметил странную неравновесность, но истолковал ее как дурной знак для своего противника и хороший — для себя. И первым рванулся в атаку. Один меч, вращаясь, шел за другим, будто надеялся
догнать своего стального собрата и не мог. Каждый клинок описывал вокруг тела замысловатые дуги. Будто не сталь сверкала, а гибкая шелковая лента летела, извиваясь, норовя обвиться вокруг тела своего господина. Мечи контролировали все пространство вокруг Варрона, каждый двигался по своей траектории, никогда не скрещиваясь с другим. Варрон раскручивался как взведенная пружина. В каждой такой раскрутке было от четырех до шести ударов. Когда завод пружины кончался, Варрон легко переходил с горизонтали на вертикаль и разил сверху, потом — снизу и вновь возвращался в горизонтальную плоскость. Варрон был мастер своего дела.
Вер встретил удар первого меча щитом и отбил мечом клинок второго.