Я протяжно вздохнула и, отогнав от себя призрак темницы, взялась за телефон.
— Добрый вечер, Ефим Владимирович, — насколько могла в подобных обстоятельствах приветливо проговорила я. — Это журналистка вас беспокоит. Я вчера брала у вас интервью…
Муж убитой Кругловой обрадовался так, будто весь день только и делал, что сидел у телефона и ждал моего звонка.
— Это очень хорошо, что вы мне позвонили, — звонко проговорил он в трубку. — Я и сам хотел с вами связаться, только не знал как. Ту бумажку, на которой вы оставили свой телефон, я потерял, а как называется ваша газета, уже не помню. В общем, девушка, я хочу, чтобы вы позвонили в милицию и сказали, что приходили брать у меня интервью. Меня сегодня вызвал следователь и заявил, что сосед стуканул, будто у меня вчера была женщина, блондинка, очень похожая на ту, которую подозревают в убийстве моей жены. Я их уверял, что никого, кроме журналистки, у меня не было, а они хохотали и советовали придумать что-нибудь поостроумнее. По их мнению, я рассчитывался с исполнительницей заказа за убийство Светки. Следователь Чечулин просил ваш телефон или хотя бы сказать название того издания, откуда журналистка-то ко мне приезжала. А я, вот честное слово, ничегошеньки не помню. Ни имени вашего, ни телефона, ни названия газеты. Вы прямо сейчас позвоните Чечулину, простите, как ваше имя-отчество, я запамятовал…
Я в ужасе швырнула трубку на диван, словно она могла меня укусить. Наташка, слушавшая беседу по селекторной связи, цыкнула зубом и удрученно пробормотала:
— Н-да, фигово. Ладно, Алиска, принимайся за статью, а я что-нибудь придумаю.
И я засела. Подобрав под себя ноги, я с удобством расположилась на красном кожаном диване и начала стучать по клавишам ноутбука. «Знаете ли вы, что цветовод-любитель — увлечение отнюдь не безопасное?» — шустро выстукивала я.
Но не успела я дописать вступление, как к нам в комнату ввалились молодожены-стахановцы. Домой они вернулись почти сразу после меня, скинули перепачканные краской комбинезоны, отмылись в ванной, переоделись в спортивные костюмы и, отужинав пельменями, пришли к нам спать на красном диване. Под мышкой у Мирчи торчали два одеяла, кокетливо скрученные тубусом на манер спальных мешков. Илянка держала в руках две подушки, а плечи ее покрывала голубая простыня с дельфинами.
— Мы хотим уже на ночь устраиваться, а то нам завтра рано вставать, — покрываясь ярким румянцем, застенчиво пояснила молодая. — Не будете возражать, если мы кино немножечко посмотрим? Мы и диск свой принесли.
И жена Мирчи вынула из кармана спортивной фуфайки DVD с роскошной блондинкой, раскинувшейся на обложке в откровенной позе.
— Вы что, люди, совсем стыд потеряли? — опешила от неожиданности Наталья. — Что значит «на ночь устраиваться»? Условия договора вы выполнили? Не выполнили. Алискин паспорт принесли? Не принесли. Так о чем же может идти речь?
Теперь уже растерялись арендаторы дивана. Мирча побагровел, насупился и обиженно пробасил:
— А что, мы разве виноваты, что до нас отделочники так напортачили, что хоть стой, хоть падай! А мы что, должны были по их халтуре кистью водить? Да мне моя рабочья совесть того не позволяет! Вот завтра поедем на Парк культуры, работу доделаем, тогда и паспорт заберем. Нам немного осталось — только стеночку за дверью докрасить, и все.
— Ну, хорошо, — вздохнула Наташка. — Давайте по порядку. Вот вы пришли в офис — и что, сразу схватили кисти и стали красить?
— Какой там сразу! — замахал руками Мирча. — Мы как посмотрели на стены, мигом поняли — халтурщики работали.
— Из-за таких вот паразитов, которые кое-как наляпают, нас, молдаван, и ругают почем зря, — вспыхнув, добавила Илянка.
— Сперва мы стали стены выравнивать, — обстоятельно пояснил молодожен.
— Ладно, пусть вы выравнивали стены, а Олеся что делала?
— По телефону разговаривала, — в один голос ответили супруги.
— И что же, ни на секундочку не вышла из офиса? Ну хотя бы на долю секундочки, ведь этого достаточно для того, чтобы открыть ящик стола и взять лежащий сверху паспорт…
Молодые смущенно переглянулись, и Иляна ответила:
— Один раз выходила, врать не буду…
— Когда это она выходила? — удивился Мирча.
— А ты вспомни, когда ей Бабарыкин какой-то звонил. Олеся сначала спокойно с ним разговаривала, а потом как заорет: «Ну и что, что вы Бабарыкин! Не знаю я ваших делишек! Вот с родственников Кругловой и спрашивайте!» А потом как вскочила со стула, да как выбежала из комнаты…
— Эх, что же вы моментом-то не воспользовались? — расстроилась я.
— Да не могли мы, стены под покраску выводили, — прижав гигантскую лапу к широкой груди, искренне проговорил наш диверсант. — Шпаклевка — вещь деликатная. Засыхает прямо на глазах, только успевай поворачиваться…
Дальше разговаривать с трудолюбивыми супругами было бесполезно, потому что они бы все равно нас не поняли. Какой может быть загранпаспорт, когда стенка кое-как оштукатурена? Такой подход, если подумать, делал им честь, тем более что паспорт я вернула себе сама. А вот рассказ про звонок некоего Бабарыкина пришелся очень даже кстати.
Снова загадочный Бабарыкин! Лишь только я услышала эту фамилию, как в моей голове тут же всплыл голос покойной Стервозы. «Игоречек, — ворковала она в тот роковой день, стоя возле терминала по приему платежей и намеренно игнорируя меня всем своим видом. — Я денежки тебе на телефон положила, можешь звонить Бабарыкину и договариваться с ним на вечер…» И чокнутый профессор говорил, что Светлане в день убийства названивал какой-то Бабарыкин. Вот она, зацепка, которая может пролить свет на это загадочное убийство.
— Ладно, Наташ, пусть ложатся, — великодушно разрешила я, слезая с насиженного места и перетаскивая лэптоп на подоконник. — А мы пойдем на кухню, надо кое о чем поговорить.
— Добрая ты, Алиска, — недовольно проворчала Оганезова, шаркая за мной по коридору.
На кухне полным ходом шли приготовления ко сну. В расплывчатых отсветах настольной лампы дядя Штефан разгадывал кроссворд, лежа в пижаме на раскладушке у плиты.
— Известный продюсер, давший путевку в жизнь Роману Рябцеву и группе «Кино», — прочитал он вслух, адресуя свой вопрос укладывающемуся на стулья Иону.
— Да я в музыке не шибко, — покряхтывая, протянул тот.
— Юрий Айзеншпис, — выпалила разносторонне образованная Наташка.
— Так и запишем, Ай-зен-шпиц, — посасывая гуцульский ус, пробормотал Штефан Юлианыч и, неловко держа ручку в заскорузлых пальцах, привел угрозу в исполнение.
Наталья поозиралась по сторонам и, приметив приоткрытую дверь ванной комнаты, юркнула туда. Я включила свет и скользнула за подругой. Просто ужас какой-то! В доме осталось одно-единственное место, где можно нормально поболтать, да и там, если не любезничают молодожены, сутки напролет капает из подтекающего крана вода, а из потемневшего от времени зеркала, окруженного оббитым кафелем, как ни гляну, смотрит на меня такая страшная девица, что я все время расстраиваюсь.
Я, чтобы не очень пугаться, даже написала на стекле губной помадой: «Другие не лучше», но все равно не помогает. Видимо, освещение плохое. Да и что там может насветить одинокая лампочка Ильича, густо заросшая паутиной?
Наташка уселась на край ванны, подложив под зад кусок полиэтиленовой занавески, которую мы задергиваем из эстетических соображений, чтобы не очень-то лезла в глаза вызывающе грязная эмаль, обильно покрытая разводами ржавчины.
— Ну, что там у тебя? — заговорщицки понизив голос, спросила Оганезова.
Но не успела я рта раскрыть, как из-за занавески грубым голосом сказали:
— Да выключите же свет! Совсем совесть потеряли! Мне завтра в шесть вставать.
Мы с Оганезовой шарахнулись в стороны, и подруга, как самая отчаянная из нас двоих, рванула занавеску на себя. Приподнявшись на локте и щурясь на свет, на нас смотрел бровастый Драгош в сетчатой майке.
Он лежал, поджав ноги, на дне ванной, выстланной телогрейками и старыми пальто, которые из-за этих своих возможностей ценились в квартире на Чистых Прудах на вес золота. Из-под ближней к нам стороны ватного одеяла торчали не поместившиеся в импровизированную кровать мохнатые коленки. А прямо у Наташкиных ног валялся не замеченный нами ранее раскрытый журнал «Максим», заложенный на странице с грудастой теткой, одетой лишь в розовую заколку.
Смущенно извинившись, мы с подругой на цыпочках покинули сантехническое помещение и деликатно выключили за собой свет.
— Ну что, может, пойдем в коридор? — без особого оптимизма предложила я.
Но и в коридоре нам не удалось остаться с глазу на глаз. На антресолях Богдан Осипович вместе с рыжим Нинком смотрел телевизор. Одуряющий звук рекламы перфораторной дрелью врезался в мозг, отметая саму мысль перекричать мотивную музыку и рифмованный текст про «Иммунеле». Детишки сидели на своих топчанах и, громко ругаясь, резались в «Монополию».
— Пошли, что ли, на лестницу, — кивнула на входную дверь Наташка.
На лестничной площадке было тихо и спокойно. Наталья, закурив, вопросительно дернула подбородком. Я тоже выудила из пачки сигарету и, затянувшись сладковатым дымком, проговорила:
— Про Бабарыкина я слышала и раньше. Именно Бабарыкин названивал в день убийства чокнутому муженьку Кругловой, требуя к телефону Светлану. И эту же фамилию — Бабарыкин — упоминала в беседе с Игорьком сама покойная Стервоза.
— Ну-ка, ну-ка, интересно, и в каком же это контексте? — пуская дым кольцами, оживилась Наталья.
— Перед тем как умереть, Круглова сказала Игорьку по телефону, что пополнила баланс его лицевого счета, и теперь Игорек может позвонить Бабарыкину и назначить встречу на вечер…
Наташка удовлетворенно кивнула головой, словно подтверждались некие ее предположения, и торжественно сказала:
— Ну вот, теперь пришла очередь заняться Игорьком и выведать у него про Бабарыкина.