В довершение всего, от природы ленивый Грохотов очень невнимательно следил за своими нартами. То и дело они сильно накренялись. "Вот-вот опрокинет", – тревожно думала Аня, идущая следом. Смешанное чувство раздражения и беспокойства всё сильнее и сильнее овладевало ею.
Опасения Ани скоро оправдались. На крутом откосе большого айсберга Грохотов не заметил опасного наклона. Его нарты, не чувствуя помощи человека, свалились набок, и груз рассыпался на снегу. Почувствовав торможение, привычные собаки остановились и сразу же улеглись, высунув красные языки. Они с упрёком смотрели на Грохотова своими умными, живыми глазами.
Растерявшийся метеоролог бросился подбирать рассыпавшийся по снегу груз, позабыв предупредить уходящих вперед товарищей. Наблюдавшая всё это Аня громко крикнула:
– Стой!
Все остановились, невольно вздрогнув от этого неожиданного в привычной тишине резкого крика.
С помощью подоспевших товарищей нарты Грохотова скоро были снова нагружены.
– Надо быть внимательнее, товарищ Грохотов, – скрывая раздражение, сказал ему командир звена.
Метеоролог ничего не ответил, и маленький караван в тягостном молчании тронулся в путь.
Шестичасовой путь, несмотря на два десятиминутных привала, сильно утомил. Толстяк Блинов обливался потом. Курочкин стал заметно отставать. О Грохотове и говорить нечего – он, бедняга, едва передвигал ноги, обеими руками ухватившись за дуги своих нарт. И только одна Аня сохранила выдержку и правильное дыхание. Прекрасно тренированные мускулы девушки легко переносили привычную нагрузку – ведь на зимовке только она одна сумела заставить себя ежедневно пробегать на лыжах десять километров.
С каждым километром дорога становилась всё хуже и хуже. Высокие льдины то и дело преграждали путь. Появились трещины, в которые, причиняя немало неприятностей, проваливались полозья нарт.
Заметно утомились и собаки. Их вожаки стали часто оглядываться и недовольно рычать. Остальные собаки повизгивали и плелись, низко опустив головы.
Блинов понял, что дальнейшее продвижение обойдётся группе слишком дорого, и коротко скомандовал:
– На привал!
Все с радостью приветствовали этот долгожданный сигнал и принялись за работу. Обязанности были распределены ещё и лагере, и сейчас каждый знал, что ему делать.
Аня и Коршунов разводили примуса, топили снег и грели воду. Викторов вмораживал в лёд штанги для установки палаток. Сутырин помогал Курочкину налаживать работу аварийной рации. И только Грохотов забыл о своих обязанностях по отношению к коллективу – кормить собак вместо него пришлось Блинову. Надеясь, что метеоролог образумится сам, командир не сказал ему ни слова.
Скоро несложные работы по оборудованию временной стоянки были закончены. Весело шумевшие примуса несколько согрели большую палатку. Весёлая Аня хозяйничала в этой "ледяной столовой", разливая по мискам приготовленный из консервов суп. За супом последовало неизменное какао со сгущённым молоком.
После обеда, когда все участники перехода снова принялись за дело, метеоролог, бормоча себе под нос что-то о "сохранении энергии", залез о головой в спальный мешок. На редкость выдержанный и спокойный профессор Сутырин, которому, кроме своих основных обязанностей, пришлось вместо Грохотова заниматься метеорологическими наблюдениями, вышел из себя и назвал его "бесчестным человеком". В лексиконе профессора этот термин означал самое крепкое ругательство.
– Да, с такими типами далеко не уйдёшь, – желчно поддержал его Курочкин.
– Паникёр и трус, – разошёлся профессор. – Такие люди в Арктике опаснее цынги.
– По-моему, такие господа нетерпимы и на Большой земле, – добавил Курочкин.
Разговор иссяк. Каждый был слишком занят делом, чтобы давать волю своим чувствам. Даже Аня, которая с трудом сдерживала ненависть к злосчастному метеорологу, не проронила ни слова. Она не отходила от рации, втайне надеясь, что ей удастся хотя бы издалека услышать голос Иванова.
Радист ещё некоторое время сосредоточенно и молча работал, низко склонившись над своим аппаратом. Потом он обернулся к Блинову и доложил:
– Связь готова.
Командир звена тяжело поднялся со своего места, подошёл к рации и надел поданные радистом наушники.
– За шесть часов прошли всего пятнадцать километров, – ровным голосом начал он свой неутешительный доклад. – Люди и собаки сильно устали. Боюсь, что собаки долго не выдержат. Нарты сильно перегружены…
Блинов умолк, видимо вслушиваясь в не слышимый остальным голос с базы.
– Хорошо, – после минутного молчания сказал он в микрофон, – у меня сейчас двадцать часов тридцать минут. Людям даю отдых. Связь прошу через восемь часов.
И, обращаясь к Ане, добавил:
– Бирюкова, Иванов тебе привет передаёт!
Пока Аня надевала наушники, Иванов выключил связь…
Восьмичасовой отдых прошёл незаметно.
Блинов первый вылез из своего мехового мешка и быстро выбежал из палатки. В небе бессменно сияло солнце. Было похоже на то, что хорошая погода установилась всерьёз и надолго. Внимательно осмотрев горизонт и не найдя ничего подозрительного, Блинов решил через два часа двигаться дальше.
Повинуясь грозным окрикам "дневального" Викторова, палатка приняла жилой вид. Спальные мешки свёрнуты и аккуратно завязаны, приборы упакованы, всё готово к походу. Аня суетится у примусов, на которых уже поспевает поставленная заботливым "дневальным" пища.
За завтраком разговор вертелся вокруг путешествия. Отдохнувшие люди подтрунивали над своим положением.
– Ничего страшного в нашем положении нет, – уверенно рубил профессор. – Бывали люди и раньше в этих широтах. И ничего – возвращались благополучно.
– Кого вы имеете в виду, профессор? – спросила Аня.
– Первым пробившимся в эти широты был Нансен. Бросив в конце февраля 1895 года своё затёртое льдами судно "Фрам", он вместе с Иогансеном пошёл на полюс. Ему удалось достичь восемьдесят пятого градуса четырнадцатой минуты северной широты. Убедившись, что дойти до полюса ему не удастся, Нансен повернул на юг. Он прошёл пешком более пятисот километров и достиг острова Джексона, самого северного острова в архипелаге Земли Франца-Иосифа.
– Значит, он прошёл расстояние большее, чем предстоит пройти нам?
– Да, большее… Но здесь путешествовал не только Нансен. Один из участников экспедиции герцога Абруцкого, итальянец Умберто Каньи, прошёл ещё дальше на север. С группой в десять человек он вышел из бухты Тихая, имея сто собак и тринадцать нарт. Они потратили на своё путешествие не один месяц, зато достигли восемьдесят шестого градуса тридцать четвёртой минуты северной широты, пройдя в обе стороны более тысячи километров. Это произошло в 1901 году. Через шесть лет, в 1907 году, и этот рекорд был побит американцем Робертом Пири, достигшим восемьдесят седьмого градуса северной широты. Упорный американец, после неоднократных попыток, потратив на это двадцать три года, всё же достиг полюса…
– Раз они доходили, значит и мы дойдём! – весело резюмировала Аня, оглядывая всех, как бы призывая их в свидетели своей уверенности.
– Ты-то дойдёшь, – со вздохом сказал молчавший до сих пор Грохотов. – А другие как? Нет, товарищи, мы совершили непростительную глупость. Нам следовало сразу же потребовать от Бесфамильного, чтобы он перевёз нас в Тихую. Чорт с ним, с полюсом: человек важнее!..
– Это не ты ли человек-то? – зло перебила Аня. – Слякоть ты, а не человек!
– Перестаньте, Бирюкова, надоело, право. Вы вечно ругаетесь, – заметил Блинов.
– Да нет, товарищ командир, я не ругаюсь. Но меня злит этот эгоист.
– Бросьте, Аня, это бесполезно, – вмешался Викторов. – Что касается меня, то я, например, совершенно точно знаю, что пешком или на самолётах, а до родины мы скоро доберёмся.
– Правильно, Викторов! – похвалил его Блинов. – Не только доберёмся, но будем проситься в новый полёт на полюс. Ошибки нас многому научили. Я бы сейчас же по возвращении в Москву согласился снова вылететь сюда. Взял бы два одинаковых самолёта "З-1" и в четыре дня достиг бы полюса…
– Это уж ты чересчур, – недоверчиво заметил Викторов.
– И долетел бы! На таких самолётах, как наши, можно смело лететь, куда хочешь. Наши моторы, если их тщательно подготовить, никогда не сдадут. В неудачах всегда виноваты не моторы и не самолёты – виноваты люди. Вот мы потеряли два самолёта. И не по вине материальной части, а по моей личной вине – плохо готовился, мало слушал инженера, а потом – рискнул…
Аня поняла, что Блинов заговорил о своём наболевшем; ему тяжело, но он, как бы бичуя себя, будет говорить об этом мучительно долго. Она намеренно перебила своего командира:
– А как же с полюсом?
– С полюсом? – недоумевая, переспросил Блинов. Вспомнив, он продолжал с улыбкой: – А так. Вылетев из Москвы, я в первый же день достиг бы Усть-Цильмы, во второй – Новой Земли, в третий – Земли Франца-Иосифа и в четвёртый – полюса. Но должен оговориться: такой скоростной перелёт возможен только в том случае, если в местах посадок будет хорошая погода. В местах посадок, – подчеркнул он, – потому что лететь-то я могу при любой погоде, лишь было бы где сесть!
– Мечты, мечты, где ваша сладость, – пропел Викторов и неожиданно жёстко закончил: – Вряд ли нам теперь, после всего этого, машины доверят.
Эта реплика задела за живое Блинова. Он закусил губу и, повременив минуту, бросил только одно слово:
– Пора!
Так начался второй день пути. Первые полчаса идти казалось трудней, чем вчера: мускулы болели. Но постепенно боль проходила, и люди привыкали к тяжёлому передвижению. И это радовало.
Шли целый день, делая через каждые два часа небольшие привалы. Вечером определились по солнцу. Оказалось, что, считая по прямой, прошли всего лишь восемнадцать километров.
– Если пойдём даже таким темпом, – сказал Сутырин, – то через восемнадцать дней будем у Иванова…