— Только недолго, — предупредил доктор, — через две минуты уходите, ей нельзя утомляться.
Сестра милосердия склонилась над соседней койкой, придерживая судно для пожилой женщины, которая громко стонала.
— Мари, дорогая моя… — произнес нежно Тома.
Она молча взглянула на него. Сперва ему показалось, что она не может говорить. Остановившийся взгляд испугал его. Он подумал, что страшный удар по голове не прошел бесследно.
— Бедная моя девочка.
Больше он ничего не мог вымолвить. Узнает ли его Мари? Ему хотелось наклониться и взять ее руку, однако он не осмелился сделать это, чувствуя на себе взгляды окружающих, наполненные нескрываемым любопытством. Он выругал себя за то, что пришел с пустыми руками, и неуклюже сунул свою единственную руку в карман.
Тома подошел совсем близко.
— Ты пошла на поправку, — с трудом вымолвил он. — Вот увидишь, все опять будет хорошо.
Он осознавал всю абсурдность своих слов и их трагический двойной смысл. Он не осмелился сообщить ей об Ипполите.
Тома наклонился к ней:
— Мари, ты можешь говорить? Скажи что–нибудь.
Рука Мари нервно сжала одеяло.
— Уходи, — четко сказала она. — Убирайся отсюда.
Тошнота подступила к горлу Тома. Женщина, сидевшая на соседней койке, пристально следила за ними.
— Уходи, — повторила Мари.
Она видела его темный силуэт на светлом фоне стены. Он стоял в ногах кровати, опустив курчавую голову и глядя себе под ноги. Ей было невыносимо его присутствие. Этим утром она вернулась к жизни. Ее состоянием интересовались многие, среди них был и молодой доктор, который знал ее историю. Он–то и сообщил Мари, что ее брат Ипполит погиб. Она осталась одна. Тома должен уйти.
Тома подошел ближе, с правой стороны койки Мари, и быстро сказал, не глядя на нее:
— Я хочу помочь тебе. Знаю, что не имею никакого права вмешиваться в твою жизнь, но хочу, чтобы ты знала: если тебе что–нибудь понадобится, только скажи мне. Помни об этом, Мари.
Она ничего не ответила. Она была безразлична ко всему окружающему. Тома понимал, что он здесь не нужен и что даже его сострадание было ошибкой.
Опустошенный Тома вышел из больницы и взял кабриолет, чтобы поехать на улицу Месье–ле–Принс. Ему так не хватало Шарлотты.
Шарлотты не оказалось дома. Анник открыла дверь и извиняющимся жестом указала на пустую квартиру: «Мадам пошла за покупками. Думаю, она скоро вернется».
Тома ушел, хлопнув дверью. Анник из–за дверей кухни смотрела ему вслед выпученными от удивления глазами, словно перепуганная сова.
Оказавшись на улице, Тома испугался своих собственных мыслей и своего мрачного отчаяния, все нараставшего в его душе. Тогда он вспомнил о Жане Херце. Беглый каторжник, которого он встретил в доме доктора Тулуза в Бельвиле, рассказывая ему о своей семье, сообщил ее адрес на улице Риволи. Поддавшись внезапному порыву. Тома решил съездить туда.
Он не очень–то задумывался о том, что скажет семье Херца, если найдет ее. Он легко нашел нужный дом. В конце дворика была дверь консьержки.
— Мадам Херц? Ну, по правде говоря, она жила здесь… я знала ее только неделю или две, но теперь… видите ли, месье, она умерла вскоре после того, как я переехала сюда. До этого я работала прачкой на улице Соммерар.
— Значит, мадам Херц умерла? — переспросил Тома, глядя на уходящую вверх широкую старую лестницу, видневшуюся в конце узкого темного вестибюля.
— Да, как я уже вам сказала, месье. Она была немолода, и ее здоровье оставляло желать много лучшего. Кроме того, у нее были неприятности. Но, если вы знаете их семью, то вы, вероятно, знаете, что… ее сын…
— Я дружил с ее сыном, — торопливо сообщил Тома.
Консьержка с любопытством взглянула не него.
— Говорят, что его посадили в тюрьму…
— Скажите, мадам, — перебил ее Тома, — а жена моего друга все еще живет здесь? Они и раньше жили в той квартире, да?
— Она и сейчас живет здесь.
— Можно ее видеть?
— Позвольте мне заметить, месье, что она снова вышла замуж. Теперь она не мадам Херц, а мадам Ругемон.
Тома с удивлением смотрел на нее, но пристальный взгляд консьержки заставил его быстро собраться с мыслями. Он подумал, что под этим так называемым новым замужеством могло скрываться что–то большее. Мадам Херц, должно быть, вышла замуж фиктивно, чтобы скрыть свое прошлое.
— Она сейчас дома?
Мадам Ругемон оказалась дома. Ее квартира на третьем этаже выглядела весьма уютно. Дверь открыла деревенского вида служанка. Тома сказал, что хотел бы видеть мадам Херц.
Его проводили в небольшую столовую, которая неприятно напомнила ему комнату Шарлотты. Минуту спустя вошла женщина. Ей было лет тридцать пять. Она была темноволоса и весьма привлекательна, несмотря на тенденцию к полноте и некоторую небрежность в одежде.
Она выглядела бледной и обеспокоенной.
— Служанка сообщила мне, месье, что кто–то спрашивает мадам Херц. Я насторожилась, когда услышала это имя. Никто меня теперь так не называет. Скажите мне, откуда… с какой стати… то есть откуда вы знаете мое имя?
— Мадам, ваше имя мне сообщил доктор Тулуз. Цель моего визита, несомненно, удивит вас. Будьте готовы к потрясению, к неприятности, а, возможно, вместе с тем и к радости.
— Что вы хотите сказать?
— У меня есть новости от вашего мужа, Жана Херца.
Лицо женщины стало белым, как лист бумаги. Она прижала руку к сердцу.
— Что вы хотите этим сказать, месье? Мой первый муж, к моему большому сожалению, умер пять лет назад. Возможно, вы знали его когда–то?
— Да, я знал его.
Пристально наблюдая за ней, он понял, что ее замешательство вполне естественное. Может быть все это — огромная ошибка?
— Мой муж был сослан, — продолжала мадам Херц. — Его сослали на каторгу за политические взгляды. Мы ничем не могли ему помочь…
Теперь она говорила спокойней, в надежде, что Тома пришел рассказать ей подробности его смерти. Она явно пыталась отогнать нараставший страх. Над розовой верхней губой появилась испарина. Жизнь не стояла на месте, и эта женщина выбрала себе новый путь. Теперь, вероятно, она любила другого человека и боялась его потерять.
— Я пришел сюда за тем, чтобы рассказать вам не о его смерти, — сказал Тома спокойно, когда она закончила говорить, — а о его жизни. Он жив.
— Что такое вы говорите…
— Он жив. Он спасся. Он здесь, в Париже. Я боялся сказать вам об этом сразу. Для вас это могло быть слишком большим потрясением.
Женщина вскрикнула и оперлась о спинку кресла. Ее лицо стало восковым.
— Вы лжете, — крикнула она, — вы обманщик, месье. Мой муж умер. У меня есть письмо из министерства, где сообщается о его смерти. Как вы смеете?
— Это правда, мадам. Похоже, это ужасная ошибка. Я сказал вам правду.
— Я не верю вам.
— Это ваше право. Я только выполнил свой долг, придя сюда.
Она увидела, что он собирается уходить, и безотчетный страх заставил ее броситься к Тома и схватить его за руку.
— Подождите. Это так ужасно! Вы должны понять мои чувства: Приходите сегодня вечером, месье, и вы встретитесь с моим мужем, месье Ругемоном. Вы обязательно должны прийти…
Тома согласился, страдая от мысли, что ему придется повторить свой визит. Женщина проводила его до лестницы и осталась стоять в дверях, беспомощно глядя ему вслед.
Несмотря на это, любопытство и жалость к несчастному Жану Херцу заставили Тома вернуться вечером на улицу Риволи. Его проводили в столовую, где семья заканчивала обед. Ругемон оказался благообразным мужчиной с хорошими манерами. Его речь обличала уверенного в себе человека.
— Жена сообщила мне, месье, о любопытном известии, касающемся Жана Херца. Кто–то, называющий себя его именем, просил вас сообщить нам, что Жан жив. Ни в коей мере не сомневаясь в ваших благих намерениях, должен сказать вам, месье, что вы стали жертвой обмана. Тот человек жулик. Моя бедная жена, бесспорно, была вдовой, когда я женился на ней четыре года назад.
Он развел руками:
— Конечно, я не прошу вас верить мне на слово. Я могу даже показать вам свидетельство о его смерти. Оно поступило из канцелярии тюрьмы и датировано июнем 1864 года. Оно также заверено министерством юстиции 13 июля того же года. Если вам нужны доказательства…
Бек взял в руки пожелтевшие листы бумаги. Они протерлись на сгибах; было видно, что их много раз вынимали из отделанной вельветом шкатулки, где они хранились среди любовных писем молодых лет. Эти вдруг возникшие бумаги служили неоспоримым доказательством правдивости слов Ругемона, однако на Тома они произвели впечатление какого–то фокуса, когда, например, из шляпы факира выскакивает кролик.
— Похоже, бумаги в порядке, — сказал Тома, возвращая их мужчине.
— Ну вот, месье… Мне остается только сожалеть, что вас обвели таким образом вокруг пальца.
— В таком случае прошу извинить меня.
Женщина смотрела на Тома широко раскрытыми покрасневшими глазами.
— Полагаю, вы были другом Жана Херца, — заметил Ругемон. — Возможно, вы знали его во время… э–э, заключения.
Тома сначала замялся, но потом, сообразив, что он слишком молод для того, чтобы быть знакомым с Херцем до суда, согласился.
— Ну что же, месье, мы не будем допрашивать вас, — сказал Ругемон с некоторым пренебрежением в голосе. — Благодарим вас за визит, хотя, должен вам заметить, мы не стремимся принимать у себя людей, чьи взгляды, мягко говоря, непопулярны.
Глаза Тома сузились, но он, хотя и с трудом, сдержал себя. Этот человек принял его за бывшего заключенного; Тома, однако, считал, что в этом нет ничего зазорного. Многие благородные и умные люди расплачиваются за свои взгляды годами тюремного заключения.
Он саркастически улыбнулся, но Ругемон поспешно добавил с некоторой растерянностью:
— Не принимайте это на свой счет. Понимаете, я занимаю определенное положение в обществе, и мне не хотелось бы его потерять. Как государственный служащий, я должен помнить о своей репутации. Вы, как никто другой, должны знать, какое значение имеет сейчас частная жизнь человека. Министерство — это свой маленький мир. Вы всегда находитесь в поле зрения… Вы не