– И-и-и-и! Не хочу-у! Не справлюсь! И-и-и-и! – Когда новость о Никиной беременности дошла до меня во всей своей глобальности, я потеряла дар речи. Сама подруга Машка сидела рядом со мной. Напомню, что я в тот момент выпивала у Машки и никак не была готова к такому повороту событий.
– Слушай, какой кошмар! – развела руками она в тот день, в то время как я выронила из рук телефон с этой эсэмэской и застыла в немом изумлении навроде соляного столпа. Машкин дом стал в тот момент слишком тихим и каким-то даже выжидающим. Как перед бурей.
– И что ты будешь делать? – осторожно спросила меня Машка.
– А выпить есть еще? – задала я вопрос через несколько минут молчания.
– Только водка. Глинтвейн мы прикончили.
– Неси, – кивнула я.
– Надо ей позвонить.
– Подожди, – попросила я. – Я не могу так быстро. Мне надо подумать. Я боюсь, что сорвусь и буду на нее кричать.
– Кричать? Почему бы и нет? – не поняла Маша.
– Ведь нельзя же просто так, не пойми от кого беременеть в семнадцать лет. От кого, кстати? Интересно мне знать, от кого?
– Так, успокойся, все выяснишь… со временем, – заверила меня Машка, сунув мне в руку рюмку.
Я выпила водки. Откровенно говоря, может, лучше было сейчас воздержаться от пьянства, но… моя девочка! Как она могла?
– Как она могла!
– Да так же, как и ты, – цинично заметила мне подруга.
Я посмотрела на нее недобро. Это была неправильная реплика. Потому что действительно, я-то ведь сама залетела в том же самом, в Никином возрасте. Так же и она смогла. Дурное дело – нехитрое.
– Что угодно, только не буду на нее кричать. Кричать – нет. Не буду! – принялась бормотать я.
– Слушай, твоя дочь беременна! Ты что? Я бы орала без остановки, – заявила Машка. – Ты имеешь право, в конце концов.
– Ты уверена? Я не уверена. Я ни в чем не уверена. Нет, но от кого?! – Я вскочила и принялась бегать по комнате. Наконец-то ко мне вернулась способность дышать. Я дышала громко, раздувая ноздри. Не каждый день узнаешь, что на тридцать шестом году жизни станешь бабушкой.
– Я что, стану бабушкой? – раскрыла я рот. Способность дышать опять утратилась.
– Не надо ничего решать сгоряча. Может, все еще можно исправить!
– Исправить? – Я с недоумением посмотрела на Машку. Потом до меня дошло, о чем это она. Да о том же, к чему в свое время меня так склоняла моя мамочка. Да, она была права, в принципе все можно было исправить. Медицина позволяет нам сегодня все исправить, просто слопав таблетку.
– Не знаю, не знаю, – засомневалась я. А вдруг Ника любит этого… не пойми кого?
– Давай-ка ты поезжай домой. Поговорите, поплачете, – ласково и спокойно бормотала Машка, выпроваживая меня из своей квартиры.
Я кивала и думала, что действительно надо все обсудить, обдумать, в конце концов, может быть, еще не поздно, чтобы… Но когда я все-таки добралась в тот день домой (на такси, потому что моих промилле в крови было явно больше, чем устроило бы ГИБДД) и посмотрела на Нику, поняла, что решать нечего. Что ничего хорошего в таком решении нет. Ника сидела на моем диване в полной тишине и жмурилась, размазывая по лицу слезы. Я вдруг поняла, что никогда не видела ее плачущей. Ну, если не считать ее детства, когда слезы – это больше способ быстро и ясно донести свою мысль.
– Мам, знаешь, я пытаюсь представить синее море и синее небо. А все сливается в одну кляксу, почему-то цвета хаки, – растерянно сказала она и подняла на меня глаза. – У меня не получается расслабиться.
– Это ничего. Это сейчас кажется, что все так страшно. Ты просто волнуешься. Но все образуется.
– Точно? А как? – всхлипнула она.
– Как ты захочешь. Как ты посчитаешь нужным. Этот твоя жизнь, так что все будет, как ты захочешь. А я просто буду рядом. Если ты захочешь, – сказала я.
Я подобрала именно те слова, которые так мечтала услышать от мамы или от папы тогда, восемнадцать лет назад. Когда мое лицо было красным от слез и мне было ужасно страшно. Мне и теперь было страшно. Мое сердце билось без ритма, а лицо сводила судорога, но Ника не должна была понять, как мне страшно.
– Это нам только кажется, что обстоятельства сильнее нас и что нас все это накроет, как цунами. Но это не так. – Я присела к ней на диван и обняла ее за плечи. – Можно и по-другому. Давай-ка попробуем. Можно закрыть на минуту глаза, расслабиться, сделать круг плечами и досчитать до десяти, стараясь не думать ни о чем, кроме шумных и пенных волн около океанского берега. И вот когда весь мир станет тихим, а небо бездонным и голубым, только тогда открываем глаза и спрашиваем себя: а что, собственно, на самом деле произошло? И что мы обо всем этом думаем, а? Что? Неужели это действительно так ужасно, что мы не сможем этого пережить?
– Сможем? – шмыгнула носом Ника.
– Конечно, сможем! – ласково улыбнулась я. – Потому что это совсем не так страшно, как кажется.
– Да? А ты не сердишься? Скажи, ты не сердишься, что я… такая…
– Какая? Ну какая ты? Ты моя самая любимая, самая маленькая. И все будет хорошо! А сейчас поспи. Закрывай глазки и просто поспи. Подумаем обо всем, когда ты отдохнешь, – сказала я, стараясь не выдавать дрожи в голосе.
Конечно, я ни в чем не была уверена. Конечно, у меня было к дочери много вопросов. Например, кто счастливый отец? И как она дошла до жизни такой? И действительно ли собирается рожать? Ведь это же безумие, в ее-то возрасте? С другой стороны, если бы я в свое время не решилась на это безумие, у меня бы не было Ники – а ведь она-то и есть, по сути, моя семья. Она и больше никто.
Я сидела и гладила Нику по голове, слушая ее сбивчивое дыхание. Моя дочь. Моя дочь беременна… Жизнь никогда не стоит на месте, хотя меня это только пугает.
– Мам, его зовут Николай. Он очень умный, самый лучший, но мы знакомы всего три месяца. Он поступает в МГУ вместе с Лешкой. Я ничего не хочу ему говорить, – пробормотала Ника и отвернулась к стене.
– Не волнуйся, все образуется, – только и смогла выговорить я.
Что ж, если бы я тогда знала, что останусь еще и без работы, я бы, наверное, все-таки потрудилась и нашла побольше слов. Поскольку я совершенно не знала, что мне теперь делать.
Работы не было. Стас где-то пропадал и не звонил практически совсем. Когда я говорю «практически», то имею в виду один его звонок, который вообще-то не был личным. Скорее, он звонил по работе. Он поздоровался со мной сухим тоном и попросил зайти в бухгалтерию, чтобы получить причитающуюся мне, как части руководства обанкротившейся конторы, компенсацию. Не знаю, чему я обрадовалась больше – его звонку или компенсации. Больше звонков от Стаса не поступало, и я вообще не знала, как он перенес развал возглавляемой им конторы. Но мне было не до того. Дома у меня сидела и рыдала, преимущественно из-за гормональной перестройки, беременная Ника. Мама требовала к себе внимания и свежих фруктов, а я с ужасом смотрела, как тают деньги и думала, что Нике тоже нужны витамины. Первый триместр – он, конечно, самый важный. Но мы уже имели начало второго триместра, так как весь первый триместр, оказывается, Ника проходила, сначала просто не понимая, что с ней происходит, а потом – думая, что ее все убьют, если она проговорится. Так что мы сразу получили второй триместр – время, когда питание требуется вдвойне, потому что человечек уже подрос и вовсю строит свое будущее тело, требуя строительный материал. А на что мне покупать все эти «кирпичи» и «цемент»? В общем, все мои мысли были о Нике, которая то прыгала и счастливо пела – это когда Николай звонил и звал ее гулять. То она сидела и тупо ела мороженое перед телевизором, поминутно косясь на телефон.
– Деточка, а как же твое будущее? – осторожно полюбопытствовала я, пересматривая в сотый раз объявления о работе.
– Будущее такое же и останется! – возмутилась Ника.
– Ты не пошла в институт. Что будет дальше?
– Мам, ну о чем ты! – завелась Ника. – Какой институт? Как ты себе все это представляешь?
– Нет, это как ты себе все это представляешь? Залетела и хочешь испортить себе жизнь? Думаешь, беременность дает тебе право рыдать и трескать килограммы мороженого? – разозлилась я.
Главным образом я злилась, потому что в свое время именно так испортила жизнь себе. Родив, я похоронила свои мечты. А зачем? Теперь-то я понимала, что надо было все делать по-другому, но все мы умны задним умом.
– Ну, поступлю в следующем году. Или через пару лет, – беззаботно отмахнулась Ника. – И потом, кто будет сидеть с ребенком? Мне плохо, меня тошнит! Как бы я учила билеты? Да я ни о чем думать не могу, кроме Коли.
– Кстати, о Коле! – Я выловила из ее потока сознания одно важное слово. – Надо ему сказать.
– Нет! Ни за что! – категорически заявила Ника, уткнув нос в подушку, и зарыдала.
– Нет, ну это ни в какие ворота не лезет! Столько слез, мы скоро утонем. – Я почувствовала резкую головную боль. Никогда не думала, что беременная женщина, нет… девочка – это так сложно. Ее мысли никуда не идут дальше, чем сегодняшний день. Так и должно быть, она же еще совсем ребенок. Мой ребенок. Мой беременный, незамужний, несовершеннолетний ребенок, который временами кажется таким взрослым, но на самом деле во всем полагается только на меня.
Глава 2Подлец, как и было сказано
Итак, в какой-то момент самым главным нашим вопросом стал вопрос – что кушать. Этот вопрос мистическим образом поселился практически в любой голове любого человека на всем земном шаре. Никогда еще не были так едины в своем беспокойстве все политики всех стран. По телевизору нам беспрестанно демонстрировались какие-то саммиты, на которых собралась вся верхушка Евросоюза, чтобы решить, как спасти свои денежки. Круглые столы с президентами США и еще чего-то там решали вопрос, чьи денежки спасать в первую очередь, а чьи во вторую. Наши правители тоже старательно объезжали свет на правительственных самолетах и, как ни странно, кажется, думали ровно о том же самом – что кушать. Аппетит-то ведь у всех разный, и кого-то волнует, на что завтра купить омаров и черную икру, а также как содержать какой-нибудь «Норникель» или «Газпром» в условиях, когда никому на фиг не нужен ни этот самый никель, ни нефть, ни иные ценные производные наших недр. А мне надо было срочно искать работу, чтобы покупать Нике мясо с рынка, а не холестериновые окорочка из супермаркета, где работала бывшая белобрысая любовница моего бывшего мужа. Передо мной всерьез замаячила перспектива того, что и окорочка, может статься, покупать будет не на что. За пару недель после увольнения я отправила свое резюме куда только можно, но парадокс судьбы заключался в том, что на сегодняшнем рынке требовались либо сотрудники без зарплаты, живущие на проценты от выручки, которой сейчас не было ни у кого, либо продавцы-кассиры в супермаркетах. Сначала, когда мне в первый раз вместо должности менеджера или администратора предложили стать кассиршей, я возмущенно стерла это письмо из памяти своего компьютера. Чтобы я, да села, считай, за соседнюю кассу с Кирилловой белобрысой любовницей? Рядом с той, кого обнаружила у себя дома, в собственной кровати, с собственным мужем? Нет, это показалось мне совершенно недопустимым. Я представила, как подсчитываю выручку, а потом выхожу курить в подсобку рядом с каким-нибудь мясным отделом, и там болтаю о мужиках и тряпках с белобрысыми коллегами-кассиршами. И может, потом я привыкну и тоже перекрашусь перекисью водорода, и буду строить глазки покупателям, а одному какому-нибудь покупателю, который пусть даже и женат, зато весел и купит мне коробку конфет, я скажу «да». И однажды, от отчаяния и женского одиночества, я пр