Голос в голове Ферала заверял, что да, недостаточно. Что он не хочет снова утопать в ее слюне. Что на самом деле ему не хочется проводить с ней больше времени, чем и так приходится. Быть может, этот голос даже подметил, что, если бы он хотел… проводить больше времени… с кем-то из девочек, это точно была бы не Руби. Когда он шутил с Сарай, что женится на них на всех, то сделал вид, что вовсе не думал об этом всерьез, но это неправда. А как иначе? Он парень, запертый с кучей девушек, и хоть они ему как сестры, на самом деле это не так. А еще они… ну, красивые. Если бы он выбирал, то первой была бы Сарай, потом Спэрроу. Руби – на последнем месте.
Но этот голос доносился откуда-то издалека, и Сарай со Спэрроу не было рядом, в то время как Руби была очень даже близко и чертовски приятно пахла.
К тому же, по ее словам, скорее всего, они все умрут.
Край ее сорочки просто зачаровал юношу. Красный шелк и голубая плоть дополняли друг друга, их оттенки будто вибрировали. А когда она закинула одну ногу на другую и ее пальцы коснулись его под коленом… Ферал невольно начал находить ее аргументы… убедительными.
Девушка слегка подалась вперед. Все мысли о Сарай и Спэрроу улетучились из его головы.
Он отклонился.
– Ты же говорила, что я ужасен, – напомнил Ферал таким же хриплым голосом, как у Руби.
– А ты сказал, что я тебя утопила, – парировала она, придвигаясь на сантиметр.
– Ты действительно очень слюнявая, – подметил он. Пожалуй, не самое мудрое решение…
– А ты такой же чувственный, как дохлая рыба! – огрызнулась Руби, внезапно помрачнев.
Ситуация была на грани краха. «Мои милые гадючки», – как назвала их Старшая Эллен. Что ж, они действительно были милыми и теми еще гадючками. Или, возможно, Минья была абсолютной гадюкой, в то время как Спэрроу была абсолютно милой, а все остальные просто… просто плоть, дух, молодость, магия, голод и – да, слюна, и все это скапливалось без возможности выхода. Резня позади, резня впереди, и призраки повсюду.
Ну тут у них появилось отвлечение, план побега, новое ощущение. Движение колен Руби было своего рода голубой поэзией – когда кто-то находится к тебе столь близко, что ты не видишь, как он шевелится, а чувствуешь сжатие воздуха между вами. Полоса кожи, ее движение. Руби извернулась и простым змеиным движением оказалась у Ферала на коленях. Ее губы нашли его. Девушка не скромничала со своим языком. В дело вступили руки, и вместо четырех их оказалось десятки. Из ребят полились слова – они еще не знали, что нельзя одновременно говорить и целоваться.
Но ничего, им потребовалась всего минута, чтобы в этом разобраться.
– Ладно, наверное, я все же дам тебе второй шанс, – уступил Ферал, пытаясь отдышаться.
– Это я даю тебе второй шанс, – поправила его Руби, и когда она отодвинулась, чтобы заговорить, между их губами заблестела нить вышеупомянутой слюны.
– Откуда мне знать, что ты меня не обожжешь? – спросил Ферал, при этом опуская руки на ее бедра.
– О, – безразлично пожала плечами Руби. – Такое может произойти, только если я полностью потеряю голову. – Их языки двинулись навстречу друг другу и сомкнулись. – Ты должен быть очень хорош. – Стукнулись зубы. Прижались носы. – Я не особо волнуюсь.
Ферал чуть не обиделся и имел на то полное право, но к тому времени произошло несколько довольно любопытных событий, и юноша научился держать язык за зубами, а если точнее – применять его в более интересных целях, чем ссора.
Можно подумать, что губы и языки довольно быстро исчерпают свои возможности, но не тут-то было.
– Опусти руку сюда, – выдохнула Руби, и Ферал повиновался. – Теперь сюда, – приказала она, но он ослушался. К ее глубочайшему удовольствию, у рук Ферала была сотня собственных мыслей на этот счет, и ни одной скучной.
Сердце цитадели опустело от призраков. Впервые за десять лет Минья осталась одна. Она сидела на выступе, идущем по окружности большой сферической комнаты, и ее ноги свисали с края – очень короткие тощие ноги. Они не раскачивались взад-вперед. В ее позе не было ничего детского или беззаботного. В ней едва теплилась жизнь, не считая еле заметных вздохов. Девочка будто окаменела. Ее глаза были широко распахнуты, лицо лишено всяческих эмоций. Спина ровная, грязные руки так крепко сжались в кулаки, что казалось, кожа на костяшках вот-вот лопнет.
Ее губы шевелились. Чуть-чуть. Она что-то шептала, снова и снова. Девочка вернулась на пятнадцать лет назад – в эту же комнату в совершенно другой день.
Тот самый день. День, к которому она пригвоздила себя навеки, как мотылек, тельце которого проколото длинной блестящей булавкой.
В тот день она схватила двух младенцев, держа их одной рукой. Им это не понравилось, как и руке, но ее нужно было освободить, чтобы взять других детей: их крошечные ручки были сжаты в ее скользкой от пота ладони. Двое младенцев в одной руке и двое детей, плетущихся рядом.
Она привела их сюда, протиснула через проем почти закрывшейся двери и собралась уже бежать за остальными. Но бежать было не за кем. Минья была на полпути к яслям, когда раздались крики.
Порой ей казалось, что она застряла в то мгновение, когда резко остановилась и услышала эти вопли.
К тому моменту Минья стала самой старшей в яслях. Киско, которая могла читать мысли, была последней, кого увела Корако, и уже не вернулась. До нее был Вэрран, чей крик сеял панику в разумах всех, кто его слышал. Что же касается Миньи, она знала, в чем заключался ее дар. Знала не первый месяц, но виду не подавала. Когда они поймут, то заберут ее. Посему девочка хранила секрет от богини секретов и оставалась в яслях так долго, как могла. Вот так она и оказалась там в тот день, когда люди восстали и убили своих господ, и все было бы нормально – Минья не питала теплых чувств к богам, – если бы они на этом остановились.
Она все еще находилась в том коридоре, слышала крики и их ужасное кровавое затихание. Минья всегда будет там, и ее руки всегда будут слишком маленькими, как в тот день.
Но внутри она изменилась. Девочка больше никогда не позволит слабости, мягкости, страху или некомпетентности сжать ее в ледяных тисках. Тогда она еще не знала, на что способна. Ее дар не испытывали. Ну разумеется. Если бы его испытали, Корако вывела бы ее на чистую воду и забрала. Поэтому Минья не знала всей масштабности своего таланта.
Если бы она знала, то могла бы всех спасти.
В тот день в цитадели случилось столько смертей… Минья могла бы подавить волю тех призраков – даже призраков богов. Только представьте!
Представьте.
Она могла заставить служить себе самих богов, и Скатиса тоже. Если бы только она знала, что делать. Минья могла бы создать свою армию, зарезать Богоубийцу и перерезать всех остальных прежде, чем те добрались до яслей.
Вместо этого она спасла четверых и поэтому навсегда останется в том коридоре, слушая убывающие один за другим крики.
Ничего не делая.
Ее губы продолжали шевелиться, повторяя из раза в раз одни и те же слова:
– Это все, кого я могла унести. Это все, кого я могла унести.
Не было ни эха, ни резонанса. Комната пожирала звук. Она поглощала ее голос, слова и вечные неудовлетворительные извинения. Но не воспоминания.
От них ей никогда не избавиться.
– Это все, кого я могла унести.
– Это все, кого я могла унести…
32. Промежуток между кошмарами
Сарай проснулась от ощущения, что захлебывается сотней мокрых мотыльков, забившихся в горле. Оно было таким реальным, таким настоящим. Она в самом деле поверила, что давится своими мотыльками – надоедливыми, плотными и живыми. На языке остался привкус соли и сажи – соль от слез спящих, сажа от дымоходов Плача, – и даже после того, как девушка перевела дыхание и поняла, что ей снился кошмар, привкус никуда не делся.
Спасибо, Минья, за этот новый ужас.
Он был далеко не первым. Ее мольбы к люльке остались неуслышанными. Сарай едва удалось проспать хотя бы час, и то беспокойно. Ей снилась дюжина вариаций собственной смерти, будто разум пытался составить список. Меню рецептов гибели.
Отравление.
Утопление.
Падение.
Ранение.
Избиение.
Жители Плача даже хоронили ее живьем. А между смертями она была… кем? Девушкой в темном лесу, услышавшей хруст ветки. Промежуток между кошмарами – это как тишина после хруста, когда знаешь, что кто бы его ни издал теперь замер и наблюдает за тобой во мраке. Конец сочащейся серой пустоте. Туман люльки рассеялся до призрачных струек.
Все ее ужасы вырвались на свободу.
Сарай лежала на спине, скинув одеяло, и смотрела в потолок. Ее тело обмякло, сознание опустело. Как люлька могла попросту перестать действовать? В пульсе ее крови и духа слышался крик паники.
И что теперь делать?
Жажда и мочевой пузырь требовали, чтобы она встала, но перспектива выхода из убежища угнетала. Она знала, что обнаружит за углом. Да даже в собственной комнате!
Призраков с ножами.
Прямо как те старухи, которые окружили ее кровать, отчаявшись из-за неспособности ее убить.
В конце концов она встала. Надела халат и нечто похожее на чувство собственного достоинства и вышла из комнаты. Они стояли там, заслоняя выходы в вестибюль и на террасу: восемь внутри; сколько на самой ладони, не ясно. Девушка приготовилась к их ненависти и пошла дальше.
Похоже, Минья держала свою армию под таким жестким контролем, что призраки не могли выражать эмоции, такие как пренебрежение или страх, который Сарай знала не понаслышке, но глаза оставались в их власти. Поразительно, как многое можно ими передать! В них читалось и отвращение, и страх, но когда Сарай проходила мимо, в основном она видела в них мольбу.
Помоги нам.
Освободи нас.
«Я не могу вам помочь», – хотелось ей ответить, но комок в горле был не просто фантомным ощущением мотыльков. Конфликт разрывал ее пополам. Эти призраки убили бы ее в мгновение ока, если бы их освободили. Она не должна хотеть им помочь. Что с ней не так?