ельтоидами. Их делали из всевозможных материалов. Эрил-Фейн носил золотые. Лазло выбрал более экономную и недооцененную кожу.
Еще он купил носки. Юноша начинал понимать привлекательность денег. Лазло купил четыре пары – расточительное количество, – и носки не только не были серыми, но еще и ни одна пара не совпадала по расцветке. Один носок розовый, другой в полоску.
Кстати о розовом. Он все-таки попробовал кровавые конфеты в крошечном магазинчике под мостом. Они действительно существовали и на вкус были просто отвратительными. Подавив желание сплюнуть, Лазло слабо выдавил кондитерше: «Вы испортили мой язык для всех других вкусов» – и увидел, как округлились ее глаза. Изумление сменилось смущением, что лишь подтвердило его подозрения насчет приличия комплимента.
– Вот спасибо! – сказал Лазло Рузе, когда они уходили. – Теперь ее муж наверняка вызовет меня на дуэль.
– Скорее всего, – не спорил тот. – Но каждый мужчина должен хоть раз в жизни сразиться на дуэли.
– «Раз» мне подходит.
– Потому что ты умрешь, – зачем-то уточнил Руза. – И уже не доживешь до следующей.
– Ага, – кивнул Лазло. – Именно это я и имел в виду.
Тизерканец хлопнул его по плечу:
– Не волнуйся. Мы еще сделаем из тебя воина. Знаешь… – он посмотрел на зеленый кошелек из парчи, принадлежавший бабушке Каликсты, – для начала можешь купить себе бумажник, пока мы здесь.
– Что, ты не одобряешь мой кошелек? – поинтересовался Лазло, поднимая его, чтобы со всех сторон показать безвкусную брошь.
– Вообще-то да.
– Но он такой удобный! Смотри, я могу носить его вот так. – Лазло продемонстрировал, как надевает шнурки кошелька на запястье и раскручивает его как ребенок.
Руза просто покачал головой и пробормотал:
– Ох уж эти фаранджи!
Но в основном они были заняты работой.
В первые несколько дней Лазло обязали следить, чтобы всех делегатов Богоубийцы обеспечили рабочим пространством, соответствующим их нуждам, а также материалами и в некоторых случаях – помощниками. Поскольку большинство из них не удосужились в пути выучить язык тизерканцев, все они нуждались в переводчиках. Некоторые жители Плача немного знали общий язык, но у них была своя работа. К этому времени Каликста разговаривала на невиданном почти как на родном, но она не собиралась проводить свое время, помогая «недалекому мужичью». Посему дел у Лазло было невпроворот.
С некоторыми делегатами было легче, чем с другими. Белабра, математик, потребовал себе кабинет с высокими стенами, на которых он сможет записывать формулы и стирать их как посчитает нужным. Кетер, художник и проектировщик катапульт и осадных орудий, нуждался только в чертежном столе, который доставили в его комнату в ратуше.
Лазло сомневался, что инженерам требуется что-то большее, но Эблиз Тод, похоже, отнесся к этому как к вопросу разграничения – более «важные» гости должны просить и получать больше других. Он продиктовал подробные и конкретные требования, и в долг Лазло входило их исполнить с помощью группки местных, которых приставила к нему Сухейла. В результате мастерская Тода в Плаче превосходила по величию его мастерскую в Сиризе, хотя большую часть времени он все равно проводил за чертежным столом в углу.
Каликста ни о чем не просила, но Лазло знал, что они с Царой закупились различными видами смолы, чтобы приготовить липкую массу, которая поспособствует восхождению. Потребует ли этого от нее Эрил-Фейн – вопрос. Сама девушка подозревала, что ее пригласили, чтобы спасти от тюрьмы, а не из реальной необходимости, но она настроилась в любом случае выиграть свое пари с Тодом.
– Ну что, улыбнулась тебе удача? – спросил Лазло, увидев, как она возвращается после тренировки с якорем.
– Удача не имеет к этому отношения. Все дело в силе и хитрости. – Девушка подмигнула, шевеля пальцами, как паук с пятью лапками. – А еще в клее.
Когда она опустила руки, Лазло вдруг осознал, что на них не осталось серых пятен. После своего контакта с якорем он узнал, что эта грязь не смывается даже водой с мылом. Но со временем она потускнела и исчезла. Должно быть, мезартиум реагирует на кожу, как некоторые другие металлы. Медь, к примеру. Но не на кожу Каликсты. Она часто прикасалась к якорю, но на ней не оставалось никаких следов.
Феллеринги, Музейв и Тион Ниро нуждались в лаборатории, где они могли бы расставить оборудование, привезенное с запада. Близнецы и натурфилософ довольствовались преобразованной конюшней рядом с ратушей, но Тион отказался там работать и потребовал найти ему другое место. Лазло пришлось пойти с ним в качестве переводчика, и поначалу он не понимал, чего хотел алхимик. Он отверг свободные комнаты, поскольку те были то слишком большими, то слишком маленькими, и в конце концов остановил свой выбор на чердаке крематория – пещеристом помещении, которое было просторней тех комнат, которые он назвал слишком большими. Там не было окон – лишь одна огромная тяжелая дверь. Когда Ниро запросил для нее не менее трех замков, Лазло наконец догадался: место выбрано за его уединенность.
Похоже, Тион намеревался сохранить тайну азота даже в городе, где когда-то давно его и открыли.
Дрейву требовался склад, где он мог бы спрятать порох и химические вещества, и Лазло обо всем позаботился: нашел склад за городом – на случай непредвиденных взрывных обстоятельств. А если расстояние приведет к уменьшению количества встреч с Дрейвом – что ж, это бонус.
– Это чертовски неудобно! – ворчал подрывник, хотя неудобство оказалось минимальным ввиду того, что, проследив за разгрузкой своих материалов, больше он на складе не появлялся.
– Просто скажите, что надо подорвать, и я примусь за дело, – заявил он, а затем продолжил тратить свое время на прогулки по городу в поисках удовольствий, смущая женщин своим похабным оскалом.
Озвин, фермер-ботаник, нуждался в теплице и полях для посева, поэтому ему тоже пришлось выйти за границу города и тени цитадели, чтобы семена и саженцы могли нежиться в солнечном свете.
«Растения, которые мечтали стать птицами» – это его работа. Слова взяты из легенды о серафимах и описывали мир, каким его нашли эти создания, когда спустились с небес: «И обнаружили они плодородную почву, сладкие моря и растения, которые мечтали стать птицами, поднимаясь к облакам на крыльях из листвы». Лазло давно прочел этот отрывок и счел его за фантазию, но в Танагости это соответствовало действительности.
Растение называлось улола и славилось двумя достоинствами. Первое: в жару его неописуемые кустарники были излюбленным местом для отдыха серпаизов, чем и объяснялось прозвище «змеиный тенек». И второе: его цветы могли летать.
Или парить, если точнее. Когда эти мешковатые цветы, размером с головку младенца, увядали, от их гниения выделялся мощный газ, поднимающий их в небо. И куда бы ни заносил их ветер, они выпускали семена в новой почве и начинали цикл заново. Растение считалось причудой бесплодных земель – парящие розовые шарики, которые любили приземляться посреди диких амфионских волков, – и наверняка таким бы и осталось, если бы ботаник Озвин из университета Исквита не отважился перейти границу в поисках образцов и не влюбился в беззаконные земли. А если конкретнее – в непокорного механика Солзерин, обожаемую полевыми командирами за экстравагантный дизайн огнестрельного оружия. История их любви довольно необычная и даже включает в себя дуэль (в которой сражалась Солзерин). Только их уникальная комбинация могла создать шелковые сани: обтекаемые, сверхлегкие аппараты, поддерживаемые газом улолы.
Сами аппараты Солзерин собирала в одном из павильонов ратуши. Срок их старта обсуждали на пятый день во время собрания руководителей города, куда Лазло явился с Эрил-Фейном. Все прошло не так, как он ожидал.
– Наши гости работают над проблемой цитадели, – доложил Эрил-Фейн пятерым зейадинам, что переводилось как «первые голоса». Две женщины и трое мужчин представляли управляющий орган, учрежденный после падения богов. – И когда они будут готовы, то выдвинут свои версии ее решения.
– Чтобы… переместить цитадель, – сказала одна женщина с тревожными нотками. Ее звали Малдага.
– Но как они надеются это сделать? – спросил дрожащим голосом сутулый мужчина с длинными белыми волосами.
– Если бы я мог на это ответить, – начал Эрил-Фейн с легчайшей улыбкой, – то сделал бы все сам и избежал долгого путешествия. Наши гости обладают наиболее выдающимися и практичными умами в половине мира…
– Но что такое практичность против магии богов? – перебил пожилой мужчина.
– Это лучшее, на что мы можем рассчитывать. Работа займет какое-то время, как и у Скатиса, – но что еще нам делать? Возможно, нас ждут многие годы тяжкого труда. Возможно, большее, на что мы можем уповать, это башня, чтобы добраться до цитадели и ломать ее кусочек за кусочком, пока ничего не останется. Вполне вероятно, что внуки наших внуков будут вывозить стружки мезартиума из города, пока эта мерзость медленно не исчезнет. Но даже если так, даже если это единственный способ и присутствующие в этой комнате не доживут до того дня – а этот день наступит, – когда последний обломок испарится, наше небо будет свободно.
Слова произносились тихо, но обладали необычайной силой и, похоже, подняли дух жителей. Малдага осторожно поинтересовалась:
– Ты говоришь «ломать ее». А они могут? У них получилось?
– Пока нет, – признал Эрил-Фейн. Уверенность Феллерингов не оправдала себя. Никому из них не удалось нанести даже царапины. Их заносчивость улетучилась, сменившись сердитой решимостью. – Но они только начали, и у нас есть алхимик. Самый одаренный в мире.
Что касается вышеупомянутого алхимика, если он и добился успехов с алкагестом, то хранил их в такой же тайне, как свой основной ингредиент. Двери на чердак крематория всегда были заперты, и Тион открывал их лишь для того, чтобы забрать подносы с едой. Он даже перенес туда койку, чтобы спать прямо на рабочем месте – тем не менее это не значило, что он никогда оттуда не выходил. Как-то раз Цара была на дежурстве и в середине ночи увидела, что Тион идет по направлению к северному якорю.