– Я испугал тебя, – начал Лазло. – Прошу, не уходи.
Забавно: он думал, что мог напугать ее? Музу ночных кошмаров, мучительницу Плача спугнул сон милого библиотекаря?
– Ты просто застал меня врасплох, – оробело пролепетала она. – Я не привыкла, что меня встречают.
Сарай не стала объяснять, что не привыкла, чтобы ее видели, что все это в новинку или что ее сердца бьются наперегонки, сливаясь в ритме, как дети, обучающиеся танцу.
– Я боялся упустить тебя, – ответил Лазло. – Но очень надеялся, что ты придешь.
И снова в его глазах загорелся колдовской свет, мерцая как блики солнца на воде. Когда на тебя так смотрят, это меняет человека – особенно того, кто привык ко всеобщему отвращению. У Сарай появилось новое, обескураживающее ощущение, что она никогда раньше не осознавала, сколько у нее движущихся частей тела, и все надо координировать с неким подобием грации. Это работает, пока не задумываешься о процессе. Но стоит начать волноваться – и все идет наперекосяк. Как она могла прожить всю жизнь, не замечая неуклюжести собственных рук? Как они просто свисают с плеч словно куски мяса в витрине? Сарай скрестила их – безыскусно, как ей показалось, будто дилетант, избравший легчайший путь.
– Почему? – спросила она. – Чего ты хочешь?
– Я… н-ничего, – спешно выпалил Лазло. Конечно, вопрос несправедливый. В конце концов, это она ворвалась в его сон, а не наоборот. У мечтателя куда больше прав спрашивать, чего хочет она. Но вместо этого он сказал: – То есть я хотел узнать, что ты цела. Что там произошло? Тебя не ранили?
Сарай уставилась на него. Не ранили ли ее?! После того что он видел и пережил, этот фаранджи спрашивает, цела ли она?!
– Я в порядке, – грубовато пробурчала Сарай из-за необъяснимой боли в горле. Наверху, в своей комнате, она прижала к себе раненую руку. Всем в цитадели было плевать, что ее ранили. – Зря ты меня не послушал. Я ведь пыталась предупредить.
– Да что ж… Я считал тебя просто сном. Но это явно не так, – он замолчал и выглядел неуверенным. – Ведь правда? Хотя, конечно, если бы это было так, а ты сказала бы «нет», я бы все равно не узнал правды.
– Я не сон, – отчеканила Сарай с горечью в голосе. – Я – кошмар.
Лазло тихо и недоверчиво хохотнул.
– Я совсем не так представлял себе кошмар. – Юноша залился легким румянцем. – Я рад, что ты настоящая, – добавил он, уже вспыхивая от смущения.
Так они и стояли там с какое-то время, лицом к лицу – хотя смотрели не друг на друга, а на галечную полосу берега между двумя парами ног.
Лазло заметил, что девушка босая и зарывается пальцами в гальку и мягкую грязь под ней. Он думал о богине весь день, хотя практически ничего о ней не знал. Но она определенно стала сюрпризом для Эрил-Фейна и Азарин, а это наталкивает на подозрение, что вся ее жизнь прошла в цитадели. Бывала ли она когда-нибудь в настоящем мире?
С этими размышлениями вид ее голубых пальчиков в речной грязи показался ему очень трогательным. А вид голубых щиколоток и стройных икр – очень привлекательным, настолько, что юноша зарделся и отвернулся. Наверное, в связи со всем случившимся будет нелепо предлагать что-нибудь выпить, но поскольку больше делать нечего, Лазло рискнул:
– Хочешь… хочешь чаю?
Чаю?
Сарай впервые заметила столик у реки. Он стоял на мелководье, его ножки терялись в маленьких пенистых вихрях, ласкающих берег. На льняной скатерти стояли накрытые тарелки, чайник и пара чашек. Из носика чайника вырвался завиток пара, и Сарай почувствовала пряный цветочный аромат среди землистого запаха реки. То, что они называли чаем в цитадели, были всего лишь травы, мята и лимонник. У нее хранилось смутное воспоминание о вкусе настоящего чая, закопанное среди прочих воспоминаний о сахаре и торте на день рождения. Иногда она даже фантазировала о нем – не только о напитке, но и о самом ритуале тоже. Как люди накрывают стол и усаживаются за него. Ей, как человеку далекому от этого, подобный процесс виделся сердцем культуры. Распитие чая и беседы (и всегда можно понадеяться на кусок торта). Сарай посмотрела на неуместный чайный набор и окружающий их пейзаж, а затем на Лазло, закусившего губу и нервно наблюдавшего за ней.
И вдруг заметила, находясь вне сна, что его настоящая губа тоже зажата между настоящими зубами. Его беспокойство было осязаемым, и это обезоруживало. Она поняла, что мечтатель хочет ей угодить.
– Это все для меня? – тихо прошептала девушка.
– Прости, если что не так, – пролепетал Лазло, растерявшись. – Я никогда раньше не принимал гостей и не знаю, как это полагается делать.
– Гостей, – задумчиво повторила Сарай. Это слово… Когда она проникала в сны, то была нарушителем, мародером. Ее никогда не приглашали. Никогда не принимали с радушием. Охватившее ее чувство было совершенно новым – и непомерно приятным. – Я тоже никогда ни у кого не гостила, – призналась Сарай. – Так что у меня опыта не больше твоего.
– Какое облегчение! – выдохнул Лазло. – Мы можем придумать собственные правила, любые, какие посчитаем уместными.
Он выдвинул для нее стул. Сарай подошла, чтобы сесть. Никто из них никогда не проделывал этого простого маневра – как на суше, так и в воде, – и их одновременно осенило, что оставалось много места для ошибки. Выдвини стул слишком быстро или слишком медленно, сядь чуть раньше или очень грузно – и беда неминуема. Но они справились, и Лазло занял стул напротив. И вот они уже два человека, сидящих за столом и смущенно поглядывающих друг на друга сквозь струйку чайного пара.
Во сне.
В потерянном городе.
В тени ангела.
На грани бедствия.
Но все это – город, ангел, бедствие – сейчас казалось чем-то из другого мира. Мимо них, как элегантные корабли, проплывали лебеди, деревня окрасилась в пастельные тона с фрагментами голубых теней. Небо залилось розовыми пятнами, как на персиках, а в сладкой луговой траве на своем языке заговорили насекомые.
Лазло задумчиво уставился на чайник. Казалось, требовать от своих рук аккуратно разлить чай по столь изящным чашкам – это слишком. Поэтому он возжелал, чтобы чай разлился сам, и превосходно справился с задачей, словно с помощью невидимого официанта. Лишь одна капля пролилась на скатерть, испачкав льняную ткань, но Лазло быстро пожелал, чтобы та снова стала чистой.
Только представьте, каково обладать такой силой в реальной жизни! Лазло счел забавным, что эту мысль в нем пробудило именно очищение скатерти, а не создание целой деревни, птиц на реке, холмов вдалеке и сюрприза, скрывающегося за ними.
Его мечты и раньше бывали довольно продуманными, но не настолько. С тех пор как он прибыл в Плач, его сны стали необычайно яркими. Лазло задумался: не становились ли они такими четкими под влиянием богини? Или это его собственное внимание и ожидание привели юношу в состояние высшего осознания?
Они взяли чашки. Для обоих было облегчением наконец-то чем-то занять руки. Сарай сделала первый глоток и не смогла определить, был ли вкус дыма и цветов ее собственным воспоминанием о чае, или же это Лазло определял чувственный опыт своим сном. Это вообще возможно?
– Я до сих пор не знаю твоего имени, – заметил он.
За всю жизнь Сарай ни разу не просили представиться. Она ведь еще ни с кем не знакомилась. Все, кого она знала, знали и ее имя – кроме плененных призраков, но те не особо хотели обмениваться любезностями.
– Сарай, – ответила она.
– Сарай, – повторил юноша, будто смакуя. Сарай. На вкус ее имя, подумал он, но не сказал, как чай: емкое, прекрасное и не слишком приторное. Он посмотрел на нее, действительно посмотрел. В реальном мире Лазло бы ни за какие коврижки не стал смотреть на молодую девушку с такой прямотой и напряжением, но здесь это казалось нормальным, будто они встретились с негласным намерением узнать друг друга получше. – Расскажешь мне о себе.
Сарай взяла чашку обеими руками. Вдохнула горячий пар, пока холодная вода кружила вокруг ее ног.
– Что тебе рассказал Эрил-Фейн? – настороженно поинтересовалась она.
Через глаза другого мотылька Сарай отметила, что отец уже не сидит у стены, а передвинулся к открытому окну гостиной Азарин и облокотился на него, глядя на цитадель. Представлял ли он ее там? И если так, о чем думал? Если бы он спал, Сарай сама бы все выяснила. Девушка не могла прочитать эмоции на его лице, напоминавшем маску смерти: мрачное, безжизненное, с зияющими дырами вместо глаз.
– Только то, что ты не Изагол, – поведал Лазло. И помолчав, спросил: – Ты… ее дочь?
Сарай подняла на него глаза:
– Это он сказал?
Лазло покачал головой:
– Я сам догадался. Твои волосы… – Он догадался и кое о чем другом. Поколебавшись, выпалил: – Сухейла говорила мне, что Эрил-Фейн был любовником Изагол.
Сарай ничего не ответила, но в ее молчании крылась истина, как и в гордой попытке не показывать свою боль.
– Он что, не знал о тебе? – спросил Лазло, подавшись вперед. – Конечно нет – ведь если бы он знал, что у него родился ребенок…
– Он знал, – резко перебила Сарай. В полумиле от них тот, о ком они говорили, с бесконечной усталостью тер глаза, но так их и не закрывал. – И теперь знает, что я жива. Он не говорил, что собирается делать?
Юноша помотал головой:
– Он не стремился обсуждать эту тему. Просто попросил нас никому не рассказывать о произошедшем. О тебе и обо всем остальном.
Сарай так и думала. Что ей в действительности хотелось узнать – так это «почему» и «что дальше», но Лазло ответить не мог, а Эрил-Фейн отказывался спать. Азарин наконец задремала, и невесомый страж Сарай приземлился на изгиб ее влажной от слез щеки.
Увы, ответов она не нашла. Вместо этого девушка погрузилась в жестокость сегодняшнего утра. Услышала собственный резонирующий крик «Бегите!» и почувствовала надвигающийся ужас: топоры, мясные крюки и лицо ее собственной бабушки – бабушки Азарин, – искаженное от неприсущей ей ненависти. Эта сцена проигрывалась снова и снова, беспощадно, но с одним жутким отличием: во сне клинки Азарин были тяжелыми как якоря, и из-за них опускались руки, пока она старалась защититься от натиска призраков, потоком льющихся из ладони ангела. Это ее замедлило. Все смешалось в неистовую вялую панику и поток непобедимых врагов, и развязка вышла далеко не такой удачной, как утром.