Даже «богам».
50. Впереди еще весь день
Сарай в цитадели и Лазло в городе чувствовали, как их тянет друг к другу, словно между их сердцами протянулась нить. И еще одна – между губами, которые едва успели познать, что такое поцелуй. И третья – между низом животов, где заворошились новые соблазны. Нежные, настойчивые, безумные, манящие. Если бы только они могли собрать эти нити и притянуть друг друга ближе, ближе, пока наконец не встретятся!
Но впереди еще весь день, прежде чем снова наступит время для снов.
Проснувшись после своего первого поцелуя, все еще румяная от волшебства необычайной ночи, Сарай ощущала себя бодрой и оживленной новой надеждой. Мир казался прекраснее, менее жестоким – как и будущее, – поскольку теперь в нем был Лазло. Девушка нежилась в кровати, проводя пальцами по собственной улыбке, будто та впервые оказалась на ее губах. Она чувствовала себя обновленной – уже не непристойность, от которой воротило даже призраков, а поэма. Сказка.
На волне сна все казалось возможным. Даже свобода.
Даже любовь.
Но это чувство трудно удержать, когда на поверхность снова всплывает реальность.
К примеру, Сарай все так же оставалась пленницей, армия Миньи не давала ей покинуть комнату. Когда она попыталась протолкнуться мимо них к двери, ее схватили за руки – там же, где уже были вчерашние синяки, – и толкнули обратно. Младшая Эллен не принесла утренний поднос, а Фейзи и Эвисс – графин со свежей водой, хотя прежде такого не случалось. Прошлым вечером Сарай использовала остатки воды, чтобы промыть рану на руке, и проснулась с сильной жаждой – несомненно, ночные рыдания тоже сыграли свою роль, – а пить было нечего.
Во рту пересохло. В животе урчало. И что – теперь Минья хотела взять ее измором?
У нее ничего не было, пока после полудня Старшая Эллен не принесла полный передник слив.
– О, хвала небесам! – воскликнула Сарай. Но, присмотревшись к Старшей Эллен, девушка занервничала. У нее было все то же полюбившееся лицо матроны, с круглыми румяными «щечками счастья», но в нем не осталось и следа былой радости – оно стало таким же невыразительными, как у всех призраков в армии Миньи. И когда она заговорила, тембр ее голоса определенно принадлежал Минье.
– Даже предателей нужно кормить, – сказал призрак, а затем опустил край передника, и все сливы посыпались на пол.
– Что? – ошарашенно спросила Сарай, отпрыгивая на шаг, пока они катились в разные стороны. Когда женщина повернулась, Сарай заметила, как напрягались ее глаза, чтобы как можно дольше смотреть на девочку, и прочитала в них боль и извинения.
Дрожащими руками она собрала сливы. Съела парочку, не поднимаясь с пола. Горло саднило от недостатка жидкости. Сок слив был райским наслаждением, но то, как его «подали», и негодование оттого, что Минья осмелилась использовать Старшую Эллен в таких целях, портило его вкус. Сарай съела пять слив, после чего, ползая по полу, собрала все остальные и рассовала их по карманам халата. В нее бы влезло и больше, но она не знала, как долго ей придется ими питаться.
Вчера, оказавшись запертой в своей комнате, она почувствовала отчаяние. Сегодня она ему не поддалась. Вместо этого Сарай разозлилась. На Минью, само собой, но и на остальных тоже. У призраков не было своей воли – Ферал, Руби и Спэрроу? Где они? Если бы наказали одного из них, она бы не стала просто с этим мириться и дальше заниматься своими делами. Она бы боролась за них, даже против Миньи.
Неужели они и вправду верили, что Сарай их предала? Она не предпочла людей божьим отпрыскам, а жизнь – смерти, и все ради них! Как они могли этого не понимать?!
Под воздействием люльки дни Сарай превращались в бессонные серые моменты между ночами. Этот день был их полной противоположностью. Он не заканчивался.
Девушка наблюдала за квадратами света на полу. Они должны были двигаться под углом солнца, но казалось, что они остановились на месте. Ну конечно, именно сегодня солнце решило застыть в небе! Механизм небес остановился, и теперь день никогда не закончится.
Почему ночь не может длиться вечно!
Вечная ночь – и Лазло. В животе Сарай опять что-то затрепетало, и она подумала о побеге, который могла даровать только ночь – если та все же соизволит наступить.
Сон поможет скоротать время, если она наберется храбрости.
Сарай определенно в нем нуждалась. Хотя она немного и отдохнула во сне Лазло, ее усталость ничуть не уменьшилась. Последние несколько дней, преследуемая кошмарами, она чувствовала их присутствие даже бодрствуя. И сейчас тоже – бесконечный страх. Просто она не была в ужасе, и это чудесно.
Сарай обдумала все варианты. Она могла мерить шагами пол, сердито и торопливо, ощущая каждую секунду своих стиснений и недовольства, пока солнце вяло плелось по небу.
Или она могла пойти к двери, встать перед своими призрачными стражами и кричать в коридор, пока Минья сама к ней не явится.
И что потом?
Или же она могла заснуть и, если повезет, побороть свои кошмары – одолеть, – тем самым поторопив день к его окончанию.
Тут и выбирать нечего. Сарай устала, но зато не боялась, поэтому легла в кровать, положила ладони под щеку и уснула.
Лазло поднял глаза на цитадель и в сотый раз за день подумал: что же Сарай там делает? Спит? Если так, справляется ли с кошмарами в одиночку? Он посмотрел на металлического ангела и сосредоточился, словно мог таким образом передать ей сил.
А еще он в сотый раз за день вспомнил их поцелуй.
Пусть тот получился коротким, но главное в поцелуе – особенно в первом – это миг перед прикосновением губ, перед закрытием глаз, когда вы упиваетесь видом друг друга, побуждением, влечением, и это как… как… обнаружить книгу внутри другой книги. Небольшое сокровище в виде фолианта, спрятанное внутри обычного крупного тома – к примеру… заклинания, выведенные на крыльях стрекозы, найденные внутри кулинарного учебника, прямо между рецептов с капустой и кукурузой. Вот на что похож поцелуй, подумал Лазло, и не важно, сколько он длился: это крошечная волшебная сказка и удивительный сбой в обыденности.
Лазло более чем готов, чтобы его обыденность снова прервалась.
– Который час? – поинтересовался он у Рузы, сердито косясь на небо. В тех местах, где оно показывалось вокруг контура цитадели, оно выглядело чертовски ярким и голубым. Лазло никогда еще так не злился на небо. Даже нескончаемые дни при пересечении Эльмуталет заканчивались быстрее, чем этот.
– Я что, похож на часы?! – огрызнулся воин. – У меня круглое лицо? На нем написаны цифры?
– Если бы твое лицо было часами, – рассудительно протянул Лазло, – я бы не спрашивал тебя о времени. Достаточно было бы просто на тебя посмотреть.
– Справедливо, – признал Руза.
Это был самый обычный день, только длился он в десять раз дольше, чем должен. Солзерин и Озвин сделали как их просили и придумали надежную причину для задержки второго полета. Никто в них не сомневался. Жители Плача даже обрадовались, а фаранджи просто были слишком заняты.
Тион Ниро не единственный, кто не жалел сил – хоть и единственный, кто не жалел еще и своей жизненной сущности. Все они с головой погрузились в дела и лезли из кожи вон, чтобы преуспеть раньше других. Вернее, все они лезли из кожи вон, чтобы преуспеть, и с головой погрузились в дела – все, кроме Дрейва: но, если быть честным, это не его вина. Он бы с радостью что-нибудь подорвал, но всем, включая его самого, было ясно, что его порох – крайняя мера.
Когда все другое не сработает, тогда они прибегнут к взрывам.
Это его не утешало.
– Как я могу выиграть награду, если мне ничего не позволено делать? – негодуя, спрашивал Дрейв у Лазло тем днем, подкараулив его у тизерканского поста охраны, где тот остановился поговорить с Рузой, Царой и другими воинами.
Лазло остался равнодушным. Дрейв получал компенсацию за свое время, как и все остальные. Что касается награды – личное богатство подрывника не стояло на первом месте в списке его приоритетов.
– Даже не знаю, – ответил Лазло. – Может, придумаешь решение проблемы, не связанное с разрушениями?
Дрейв фыркнул:
– Не связанное с разрушениями? С тем же успехом я мог бы попросить тебя не быть болтливым мандражистом.
Брови Лазло полезли наверх:
– Мандражистом?
– Полистай словарь! – рявкнул Дрейв.
Юноша повернулся к Рузе.
– А ты считаешь меня мандражистом? – спросил он таким голосом, каким маленькие девочки интересуются, идет ли им это платье.
– Я не знаю, что это значит.
– По-моему, это гриб такой, – ответил Лазло, хотя прекрасно знал значение слова. Больше удивляло, что его знает Дрейв.
– Тогда да, ты точно гриб, – кивнул Руза.
– Это значит «трус», – проворчал Дрейв.
– О, – Лазло повернулся к Рузе. – Ты считаешь меня трусом?
Тот призадумался.
– Скорее грибом, – решил он. Затем сказал Дрейву: – Твой первый вариант ближе к правде.
– Я никогда не называл его грибом.
– Так что ж вы мне голову морочите?!
– Приму это за комплимент, – продолжил Лазло, просто чтобы взбесить подрывника. Мелочный поступок, зато веселый. – Грибы такие увлекательные! Ты знал, что они даже не растения?
Руза подыграл, изобразив интерес и недоверие:
– Нет, не знал. Умоляю, расскажи еще!
– Это правда. Грибы отличаются от растений, как животные…
– Я ничего не говорил о грибах! – процедил Дрейв сквозь зубы.
– О, прошу прощения. Дрейв, ты что-то хотел?
Но подрывник был сыт по горло. Он возмущенно махнул рукой и ушел.
– Скучает, бедняга, – сказала Цара без ноток сочувствия. – Крушить нечего.
– Может, выделим ему на снос хоть небольшой квартальчик? – предложил Руза. – А то что это за отношение к гостям!
И тогда Лазло почувствовал… легкое беспокойство. Заскучавший подрывник – это одно. Заскучавший обиженный подрывник – другое. Но затем тема разговора сменилась, и все мысли о Дрейве вылетели из головы.