его, – и это было самое заманчивое движение, которое он когда-либо видел. В Лазло вспыхнула страсть, и он подался к этой медовой плавности, отталкивая с дороги безнадежность, чтобы зажать сладкую, нежную губку между своими.
Опаляющая, плавящая мягкость.
Когда Лазло хотел открыть вместе с Сарай царство неизведанного, то думал о таких великих, огромных загадках, как происхождение и природа богов. Но сейчас он готов был пожертвовать всем ради этой небольшой тайны, этой крошечной новой и лучшей загадки Плача. Этого поцелуя.
Именно этого поцелуя.
Губы. Чудеса губ, которые могли ласкать и прижиматься, приоткрываться и смыкаться, и – приоткрываясь, смыкаясь – ловить чужие губы в нежнейшем укусе. Ненастоящем. Не зубами. Ах, зубы – то еще таинство. Но касание языка – что ж… У безнадежности не было никаких шансов против такого открытия. Но то, что непостижимо ослепляло, было следующим: каким бы пьянящим ни был поцелуй – даже настолько хмельным, что голова шла кругом, – Лазло все равно догадывался, что это – только порог в царство неизведанного. Приоткрытая дверь и крошечный луч света, намекающий на сияние за ней.
Юноша чувствовал себя легким и тяжелым одновременно. Горящим, парящим. Кто бы мог подумать! Разумеется, он обращал внимание на девушек и питал такие же фантазии, как и другие молодые люди (лучшие из них, по крайней мере лучшие молодые люди и лучшие фантазии), и, разумеется, он был осведомлен о… биологии. Но Лазло даже не подозревал, что, как ему казалось, находилось за той дразнящей дверью. Это сияние было насыщенным, глубоким, гигантским, близким, загадочным, безумным – и… священным.
Это его будущее с девушкой, в нежных объятиях, и несмотря на все эмоции и страхи, которые он испытывал по пути из охранного поста, теперь он уверился: у них есть будущее.
В конце концов, надеяться легко. Во всяком случае, в этом месте.
Лазло прижал Сарай ближе, его руки сомкнулись на ее талии, и он потерялся в собственном восторге от происходящего. Юноша вдыхал ее запах, пробовал на вкус и трепетал, когда ее пальчики прошлись вверх по рукам к его шее. Девушка зарылась ими в его волосах и пробудила новое ощущение, пламя удовольствия, текущее вниз по плечам и вверх в голову, подталкивая эту дразнящую дверь со всеми ее сияющими секретами. Когда Лазло наконец нарушил поцелуй, то сделал это лишь для того, чтобы прижаться к Сарай лицом. Изгибы бровей соединились, его грубые щеки коснулись ее мягких.
– Сарай, – выдохнул Лазло. Такое впечатление, что он – стакан, наполненный величием и удачей. Его губы изогнулись в улыбке, и он прошептал: – Ты испортила мой язык для всех других вкусов.
Наконец-то он понял значение этой фразы.
Сарай слегка отпрянула, чтобы они могли посмотреть друг другу в глаза. Ее изумление отражало его собственное, взгляд приравнивался к нашептанному «Ох» – хриплому, потрясенному и бодрому.
Сперва их нагнал смех – детский смех, – а затем и цвет. Они отвлеклись друг от друга, чтобы осмотреться, и увидели, что город наконец обрел дыхание. На куполах развевались флаги, напоминавшие ласточкин хвост, рыночные палатки уже не пустовали, а возрождались, готовясь к утреннему наплыву покупателей, торговцы в длинных передниках раскладывали свое добро. В амфитеатр залетело скопище разноцветных бабочек, парящих в воздухе как стая рыбок, а верхние ряды украсились шпалерами драгоценных фруктовых деревьев.
– Так-то лучше, – вздохнула Сарай. Наверху в цитадели ее слезы на щеках быстро высохли. Кулаки и живот расслабились.
– Гораздо лучше, – согласился Лазло. – Как думаешь, это мы сделали?
– Несомненно.
– Какие мы молодцы, – сказал он, а затем добавил с напускным безразличием: – Интересно, что произойдет, если мы продолжим целоваться?…
Тоже изобразив равнодушие, Сарай пожала плечами:
– Ну, можем узнать.
Они понимали, что не мешало бы обсудить произошедшее за день, их будущее, и ненависть, и отчаяние, и беспомощность, но… не сейчас. То место в их разуме, отвечавшее за трансформацию махалата, раскрашивало Плач Мечтателя в обрывки их счастья. Все остальное могло и подождать.
– Лазло, – прошептала Сарай и задала вопрос, на который у него уже имелся ответ: – Ты все еще готов принять меня в своем сне?
– Сарай, я хочу… – Его руки уже сомкнулись вокруг нее, юноша привлек ее еще ближе, – …тебя в своих снах.
– Хорошо. – Сарай закусила губу, и вид ее прекрасных белых зубов, впившихся в изящную губу, поселил в его разуме как минимум подсознательную идею о потенциале зубов в поцелуе. – Я собираюсь спать. Уже лежу в кровати.
Она не хотела звучать соблазнительно, но из-за внезапной стеснительности ее голос понизился до шепота, и для Лазло он прозвучал как мурлыканье.
Он с трудом сглотнул.
– Тебе нужно прилечь? – Он имел в виду во сне, поскольку в прошлый раз ей понадобилась кровать.
– Не думаю. Теперь мы знаем, как все работает, поэтому, надеюсь, будет легче. – Она коснулась кончика его носа. «Вылепленного сказками», – подумала девушка, и это делало его нос лучше любого другого в мире. – Но кое-что ты все-таки можешь для меня сделать.
– Что? Что угодно.
– Можешь снова меня поцеловать?
Тем он и занялся.
Наверху в цитадели тело Сарай уснуло, и в ту же секунду она перестала быть девушкой, лежащей на кровати, и мотыльком, сидевшим на лбу Лазло, а осталась только собой в его восхитительных объятиях.
Как оказалось, поцелуи – это одно из тех занятий, которые с практикой только совершенствуются и становятся более… любопытными… с приобретаемой уверенностью. О, сколько же существует способов, чтобы познать друг друга губами, а языки – как они могли дразнить, щекотать!
Сарай подумала, что некоторые вещи слишком хороши, чтобы их поглощать, в то время как другие слишком хороши, чтобы их не поглощать.
Вместе они узнали, что для поцелуев отведен не только рот. Это оказалось чуть ли не сенсацией. Нет, конечно, один рот был необходим. Но он мог отправиться в небольшое путешествие к мягкому местечку под подбородком или к нежному, притягательному месту прямо под ухом. Или к его мочке. Кто знает. Или к шее. Ко всей шее! А вот еще одна хитроумная причуда физиологии: Сарай обнаружила, что может целовать шею Лазло, пока он целует ее. Чем не удача? А какая безмерная награда: чувствовать его трепет, когда ее губы нащупывали особо приятные местечки. Почти так же, как когда его губы находили такие места у нее. А если не губы – ох…
Зубы.
Даже в цитадели его зубы вызывали дрожь.
– Никогда не подозревала насчет шеи, – прошептала Сарай между быстрыми жаркими поцелуями.
– Как и я, – ответил Лазло, пытаясь отдышаться.
– Или ушей.
– И не говори! Кто же знал насчет ушей!
Все это время они продолжали пребывать на рынке в Плаче Мечтателя. Где-то на раннем этапе поцелуя из расщелины в брусчатке выросло очень удобное деревце – высокое, гладкое и изогнутое как раз под таким углом, чтобы к нему можно было прислониться, когда головокружение начинало валить с ног. Дальше ребята заходить не стали. Даже в их наслаждении шеей чувствовалась невинность, порожденная совершенной неопытностью и… учтивостью. Их руки горели, но ниже безопасных мест не опускались, а тела, хоть и находились близко, сохраняли целомудрие.
Что ж.
Что тело может знать о целомудрии? Только то, на чем настаивает разум, а если разумы Сарай и Лазло на этом и настаивали, то отнюдь не потому, что их тела не могли предоставить убедительный аргумент. Просто от всего этого веяло такой новизной и возвышенностью… В конце концов, даже на то, чтобы овладеть искусством поцелуев в шею, могут уйти недели. В какой-то момент безрассудного потока времени сна пальцы Сарай все же скользнули под кромку рубашки Лазло, чтобы легонько пробежаться по голой коже его талии. Она почувствовала, как юноша вздрогнул, и обоих накрыла мысль: сколько же еще их ждало открытий! Сарай намеренно пощекотала его, и поцелуй прервался смехом. Лазло, осмелев, пощекотал ее в ответ, и их смех наполнил воздух.
Они с головой погрузились в сон, не думая о реальности – о комнатах, кроватях, мотыльках или лбах. И так уж случилось, что в этом головокружительном, знойном мире их объятий настоящий Лазло – спящий в городе Плач – повернул голову на подушке, раздавил мотылька и прервал сон.
55. Неверие
В настоящем городе Тион Ниро шел к якорю, закинув сумку через плечо. Прошлой ночью он уже совершал подобную прогулку. Тогда он был слишком усталым и думал о сне. Сейчас же он должен быть даже более усталым – но нет.
Его пульс отбивал барабанную дробь. Дух, истощенный собственными бесчинствами, слишком быстро курсировал по венам, породнившись с треском и диссонирующим бренчанием… недоверия, бьющегося о факты и преобразующегося в неверие.
Тион наткнулся на нечто, во что невозможно поверить. Его разум боролся сам с собой. Алхимия и волшебство. Мистическое и материальное. Демоны и ангелы, боги и люди. Что такое мир? Что такое космос? Были ли там, в черноте, звездные тропы, по которым путешествовали невероятные создания? Во что он вмешался, проделав путь через весь мир?
Тион дошел до якоря. Широкий корпус строения был виден любому прохожему – не то чтобы в такое позднее время на улицу мог кто-то выйти, – а сбоку вел проулок с настенным рисунком, изображающим проклятых окровавленных богов. В том проулке алхимик и проводил свои опыты – где никто его не увидит, если уж решит прогуляться. Если бы он мог добыть кусочек мезартиума, чтобы экспериментировать в своей лаборатории, то тотчас бы прекратил ночные вылазки и избавился от риска, что его рассекретят. Но кусочков не существовало по простейшей причине: мезартиум не отломаешь. Он не крошился. В распоряжении алхимика имелась только эта гигантская плита – и три точно такие же на южном, восточном и западном краях города.
Тион вернулся к своему месту в проулке и переложил обломки, специально скрывавшие из виду его открытие. Там, у основания неприступного якоря, где гладкий мезартиум соединялся с камнями, которые он раздавил две сотни лет назад своим жутким весом, находилось решение проблемы Плача.