К примеру, этого высокомерного чужака, вторгшегося к ним на крылатом металлическом монстре.
Он осмелился явиться сюда и отвлечь ее, чтобы приказать сделать то, чем она и так занималась!
Будто если бы не он, она бы позволила Сарай исчезнуть!
– Да кем ты себя возомнил?! – прошипела Минья сквозь стиснутые зубы.
А кем Лазло себя возомнил? Сиротой, божьим отпрыском, библиотекарем, героем? Может, он все в совокупности, но единственный ответ, пришедший в голову, и единственно важный в данном контексте был «Сарай»: кем она ему приходилась, а он – ей.
– Я… Сарай моя… – начал он, но не закончил. Для них не было подходящего слова. Не супруги, не жених с невестой – когда бы они успели принести друг другу клятву? Еще не любовники – но уже и не друзья. Поэтому он замялся с ответом, оставив его незаконченным, по-своему простым и совершенно правдивым. Сарай – его, а он – ее.
– Сарай твоя кто? – требовательно спросила Минья с нарастающим гневом. – Ты ее защитник? Против меня? – Ее выводило из себя то, как Лазло держал тело девушки – словно та принадлежала ему, словно он мог дорожить ею больше, чем собственная семья. – Оставь ее и уходи, – прорычала девочка, – если хочешь жить.
Жить? Лазло ощутил прилив смеха. В нем бурлила новая сила. Такое впечатление, будто внутри него бушевала буря, готовясь прорваться сквозь плоть.
– Я никуда не уйду, – заявил он с ничуть не меньшей яростью. Для Миньи это прозвучало как вызов, брошенный ее родным и дому – всему, на что она потратила свою жизнь, во что вкладывала душу – каждую секунду каждого дня, с тех пор как хлынула божественная кровь и она спасла тех, кого могла унести.
Но спасение было только началом. В них нужно было поддерживать жизнь – в четырех младенцах на ее попечении, когда она сама была всего лишь травмированным ребенком, живущим на месте преступления вместе с трупами и призраками. В те ранние недели и месяцы ее разум формировался по отчаянному образцу, с единственной целью – сохранить жизнь, пока она отдавала себя целиком и постепенно сгорала изнутри. Другого пути Минья не знала. От нее ничего не осталось, ничего, даже сил на рост. Посредством чистой свирепой воли Минья вложила все, даже свою жизненную силу, в эту колоссальную магию, необходимую для того, чтобы сдерживать призраков и обеспечивать безопасность своим подопечным – и не только безопасность, но и любовь. В лице Старшей Эллен она подарила им мать, насколько это было возможно. Вкладывая в эту задачу всю свою сущность, девочка затормозила, очернила себя, извела до костей. Минья уже не ребенок. Она вряд ли человек. Минья – цель, и она не шла на такие жертвы, не отдавала всю себя ради того, чтобы потерять контроль сейчас.
Ее тело источало силу. Руби, Ферал и Спэрроу вскрикнули, когда дюжина призраков, остававшихся в саду – среди них и Старшая Эллен, – очнулись и кинулись на Лазло с ножами и мясными крюками. Руки Старшей Эллен превратились в когти, а зубы выросли в клыки, которые нагнали бы страх даже на Разаласа Скатиса.
Лазло не тратил времени на размышления. От высоченной металлической стены, огораживающей сад – и составляющей плечи и шею серафима, – начала опадать огромная волна жидкого металла и литься вниз, сверкая в первых лучах восходящего солнца. Она сформировала барьер между Лазло и основным натиском врагов. В ту же секунду Разалас прыгнул. Существо не разменивалось на мелочи с призраками, а сразу сбило Минью с ног, как котенок игрушку, прижав ее грудь к земле металлическим копытом.
Все произошло так быстро: блеснуло голубое пятно – и вот она уже повержена. Из Миньи вышел весь воздух, а из Лазло… вся ярость. Кем бы ни была эта жестокая маленькая девочка – его несостоявшейся убийцей минимум, – вид того, как она распласталась под Разаласом, устыдил юношу. Ее ноги были невероятно тонкими, одежда – такой же рваной, как у нищих в Грине. Она не сдавалась. Ее призраки продолжали наступать, но металл двигался одновременно с ними, блокируя, выхватывая оружие и смыкаясь вокруг них. Они не могли приблизиться.
Лазло присел рядом с Миньей. Она брыкалась, и Разалас увеличил натиск своего элегантного копыта на ее грудь. Достаточно, чтобы удержать, но не причинить вреда. Глаза Миньи горели черным. Она ненавидела жалость, читающуюся на лице Лазло. Это в тысячу раз хуже, чем его ярость. Минья сцепила зубы, остановила нападение призраков и сплюнула:
– Ты хочешь, чтобы я ее спасла, или нет?
Он хотел. Разалас поднял копыто, и девочка выскользнула из-под него, потирая ноющую грудь. Как же она ненавидела Лазло в эту секунду! Принудил ее силой сделать то, что она и так планировала и казалось, будто он что-то выиграл, а она – проиграла.
Проиграла что?
Битву за власть.
Королева уязвима, если рядом нет пешек, чтобы защитить ее. Новый противник обладал даром, которого она жаждала почти всю свою жизнь, и Минья против него ничто. Его сила смела ее, как рука – крошки со стола. Контроль над мезартиумом давал им свободу во всем, о чем они когда-либо мечтали, но Минья даже не знала, будет ли она среди них, или же ее отметут, как магию и призраков. Они могут попросту избавиться от нее, если захотят или решат, что ей не стоит доверять – или если она им просто не нравится, – и что тогда делать? А как же люди, Богоубийца, отмщение?
Минье казалось, что цитадель закачалась под ней, но та не двигалась. Покачнулся ее мир, и только она могла это почувствовать.
Девочка встала. Пульс отдавался в висках. Закрыла глаза. Лазло наблюдал за ней. Внутри него внезапно проснулась нежность к этому маленькому созданию, хотя причин для нее не было. Может, дело в том, что когда она закрыла глаза, то стала походить на шестилетнего ребенка, и это напомнило ему, что однажды она действительно им была – просто шестилетним ребенком с непосильным бременем ответственности.
Когда Минья замерла и сильно сосредоточилась, юноша позволил себе надеяться на то, о чем пока только мечтал: что, возможно, Сарай еще не потеряна.
Она даже сейчас парит – как цветок улолы, катающийся на ветру. Где она? Казалось, сам воздух наполнился возможностями, зарядился душами и волшебством.
Однажды жил молодой парень, который влюбился в луну, но всякий раз, как он пытался ее обнять, она рассыпалась на тысячу осколков и оставляла его мокрым и с пустыми руками.
В конце концов Сатаз понял – если залезть в озеро и не шевелиться, луна сама придет к нему и позволит быть рядом. Только рядом, без прикосновений. Он не мог коснуться ее и не потерять, и посему – как Лазло сказал Сарай – он смирился с невозможным. Довольствовался тем, что было.
Лазло любил иллюзорную Сарай, полюбит и призрачную.
Он наконец-то признал, что тело в его руках не Сарай, а просто оболочка, опустевшая от разума и души, которыми они соприкасались во снах. Лазло осторожно уложил ее на садовые цветы. Те обволокли ее как беседку. Безжизненные глаза девушки оставались открытыми. Ему хотелось закрыть их, но руки были липкими от крови, а ее лицо – нетронутым, даже безмятежным, поэтому он наклонился и сделал это губами: легчайшее касание медово-красных ресниц, довершенное поцелуем в веки, чтобы разгладить их, а затем в щеки и наконец в губы. Легкое, как прикосновение крыльев мотылька к сладким спелым фруктам со складочкой посредине, мягким, как абрикос. И наконец – уголки, острые, как кончики серпа луны, где раньше жила улыбка.
Остальные наблюдали со смягчившимися или ожесточившимися сердцами, и когда Лазло поднялся и повернулся к Минье, то почувствовал себя Сатазом в озере, ожидающим луну.
Он не знал, как это работает. Не знал, что искать. На самом деле это не так уж отличалось от ожидания Сарай во сне, когда она могла появиться в любом месте и все его естество сжималось от нетерпения. Лазло наблюдал за лицом Миньи, за каждым изменением, но его не было. Ее маленькое грязное лицо ничего не выдавало, пока она не открыла глаза.
В них горел свет. «Ликование», – подумал Лазло, и его сердца радостно встрепенулись – ведь он трактовал это как то, что Минья поймала Сарай.
Так и было.
Подобно гравюре в воздухе, плавно наполняющейся красотой, Сарай материализовалась из ниоткуда и вернулась к существованию. На ней была розовая сорочка, не запятнанная кровью. На гладкой коже груди не осталось раны от железного флерона, волосы до сих пор были украшены цветами.
Для Сарай чувство перевоплощения было сродни тому, как если бы ее спасли от утопления, и первые глотки воздуха, наполнившие фантомные легкие – что, как и все остальное в ее новом состоянии, было иллюзией, но обретшей форму, – были самыми сладкими в ее жизни.
На самом деле она не жила, и девушка это знала, но… чего бы там ни хватало ее новому образу, это гораздо предпочтительнее развоплощению, которое чуть ее не поглотило. Сарай рассмеялась. Звук прозвучал как настоящий, и ее тело обрело массу, как настоящее – хотя и следовало менее строгому своду правил. Любая жалость и гнев, которые она испытывала к Минье и ее действиям с призраками, покинули девушку. Как она могла думать, что исчезновение – лучшая перспектива? Минья спасла ее, и душа Сарай текла к ней как музыка.
Вот как себя чувствовала Сарай при движении. Как ожившая музыка. Она крепко обняла Минью и, прошептав «Спасибо!», отошла.
Минья никак не отреагировала – ни телом, ни словом. Сарай бы заметила ее расчетливый взгляд, если бы не была так поглощена моментом. Ни один из ее бывших страхов не мог сравниться с мучительной потерей, которой ей удалось избежать.
А еще с ними Лазло!
Сарай замерла. Ее призрачные сердца бились как настоящие, щеки покраснели – все старые привычки живого тела укоренялись в фантомном. Лазло. На его груди была кровь, а в глазах – колдовской свет. Юноша был голубым и светился от могущества и любви. Сарай кинулась к нему в объятия.
По его щекам текли слезы. Она преградила им путь поцелуями.
«Я мертва», – подумала девушка, но не почувствовала в этом правды, как и в том, что ее сны с Лазло были ненастоящими. Он считал так же. В его объятиях Сарай была такой же, как в его разуме: утонченной. Все, о чем он думал, это о своей радости, вторых шансах и волшебстве возможностей. Лазло познал касание ее иллюзорных губ и даже нежно поцеловал на прощание ее мертвое личико. Теперь юноша склонился и, поцеловав призрака, обнаружил, что губы Сарай такие же полные, сладкие и улыбающиеся.