и рухнул на кровать в чем был.
Дафнис лежал ничком на полу конюшни.
Первое время он пытался подняться. Потом обессилел и остался лежать, уткнувшись носом в сырую солому.
Кто-то прикрыл его спину старой рогожкой – от мух. Рогожка пропиталась кровью. Вся спина Дафниса была исполосована глубокими рубцами. Раны почти перестали кровоточить, но каждое движение доставляло адскую боль.
Иногда ему удавалось забыться, и тогда – по необъяснимому капризу памяти – ему чудился морской берег, соленые брызги и шум прибоя. Мерцающий во тьме остаток сознания уже готов был погаснуть, но всякий раз новый взрыв боли, словно злобный окрик, возвращал Дафниса к жизни.
Его били ивовыми прутьями, специально размоченными в соленой воде. Он насчитал полсотни ударов, затем сбился со счета. Перед тем же, как начать экзекуцию, его шею и руки крепко зажали в колодки, вероятно предназначенные специально для этого. Он не мог ни шевельнуться, ни прикрыться. Даже разбить голову о пол не получалось.
Потом его вынули из колодок, принесли сюда и бросили на солому. Кто-то из слуг, что его били, склонился и произнес негромко:
«Не вздумай подохнуть. Такого приказа не было».
Кто-то другой, добрая душа, накрыл его холстиной – и Дафнис остался один.
День клонился к вечеру.
Избитый парень снова очнулся, когда часы на башне прозвонили то ли шесть, то ли семь. Голова кружилась. Нестерпимо хотелось пить.
Желание Дафниса было услышано. Кто-то с хрустом сорвал рогожку и щедро окатил его изувеченную спину водой из ведра. Он застонал и выругался, стиснув зубы.
– Что ты сказал, поганец? – раздался над ним голос королевы. – Повтори.
Но Дафнис промолчал.
– Тебе не нравится мое справедливое наказание?
Дафнис не ответил.
– Ты знаешь нечто, чего не знаю я и что могло бы заставить меня проявить милосердие?
Увы, Дафнис не мог уяснить, о чем говорит эта злая женщина. Быть может, если бы он понял вопрос, он бы ответил, что любовь – удивительная штука и что любовь – единственное преступление, которое должно быть прощено целиком и полностью… но он мог только лежать и стонать.
Королева окинула его долгим взглядом. По-хозяйски оценила мускулистые ноги этого парня (в потертых холщовых штанах). Иссеченные розгами плечи и руки, которыми он, должно быть, совсем недавно обнимал ее дочку. Этот Дафнис был высоким и сильным, хотя еще не имел стати взрослого мужчины.
«Все это уже не имеет значения», – оборвала королева свои мысли.
– Ты никогда больше не увидишь принцессу, – сказала она вслух.
– Но п-почему… – выдавил из себя Дафнис.
– Ты все узнаешь утром.
Сказать по правде, королева колебалась. То, что она задумала сделать, было жестоко даже для нынешних темных времен. Добряк Ричард не одобрил бы ее решение. Но король умер, и его наследие пошло прахом из-за его же долгов. На короля можно было не оглядываться.
Если бы сейчас мальчишка расплакался, попросил бы пощады, его участь еще могла быть пересмотрена. Королева была не прочь припугнуть вилланов, но вовсе не желала прослыть чудовищем. На свою беду, Дафнис не плакал.
Хуже того. Он приподнялся на локтях и обернулся. Его лицо было бледнее самой смерти, но он не просил прощения.
– Ваше в-величество, – проговорил он. – Я люблю Хлою. И Хлоя любит меня. Я прошу ваше в…
Никто не узнал, о чем он хотел попросить, потому что ее величество нетерпеливо махнула рукой. Слуга подскочил к лежавшему и пнул так, что тот уронил голову на землю и больше не поднял.
Королева поморщилась.
– Как рассветет, принесешь жаровню и железо, – сказала она услужливому лакею. – И покончим с этим.
Она развернулась и вышла, слуга последовал за ней. Другой же остался навести порядок в конюшне. Он, собственно, и служил конюхом. Звали его Жан. В свое время король Ричард держал превосходных лошадей, но с тех пор его двор обеднел, и работы у слуг поубавилось.
Конюх Жан поднял ведро: в нем еще оставалась вода. Он потрепал Дафниса по плечу. Приподнял голову. Дал напиться.
– Слыхал? – спросил он вполголоса. – Дело дрянь.
– Почему д-дрянь? – спросил Дафнис, стуча зубами по медному краю ведерка.
– Разве ты не понял? – сказал конюх. – Не видать тебе больше твоей девчонки.
Дафнис заскрипел зубами.
– Что… – начал он. – Что она хочет сделать?
– Да уж, дай бог, не то, что учиняют с иными жеребцами… Ее величество велит тебя ослепить, и вся недолга. Вот и не увидишь ты принцессу.
– Н-нет, – промычал Дафнис, пытаясь встать на четвереньки.
– Куда пополз, черт тебя дери? Мне велено тебя сторожить. Да и со двора тебя никто не выпустит.
– Помоги мне, Жан… я тебе всегда помогал, пока ты ходил за лошадьми… воду тебе таскал… помнишь? Вытащи меня отсюда.
– Не могу, парень. Оно, конечно, не по-людски так поступать. Но не могу. Мне семью кормить. Тебя все равно схватят, а там и про меня дознаются.
– Жан… дружище… ну сделай хоть что-нибудь. Буду всю жизнь за тебя молиться.
Жан посопел носом.
– Никудышная сделка, – заметил он. – За побег тебя вздернут на ближайшем суку. Вот и конец твоим молитвам.
– Не шути так, Жан. Ты лучше вот что: расскажи принцессе… про меня.
– Вот ты придумал. Она же весь день сидит взаперти. Да и почем ты знаешь – может, она сама жалеет, что с тобой связалась?
– Нет, Жан. Она меня любит.
– Ты сам-то в это веришь?
Дафнис ответил не сразу.
– Да, я верю, – сказал он. – Я верю… что у нас все будет хорошо. Так ей и передай… прошу тебя.
– Уже бегу со всех ног, – проворчал конюх.
Дверь за ним закрылась. Лязгнул засов.
«Кто его знает, чем оно обернется, – думал Жан, прохаживаясь взад и вперед у двери. – Может, он везучий, этот чертов бродяга? Не у каждого крестьянина принцесса ходит в подружках».
«Кончилось его везение. Пусть теперь помучится, – ответил он сам себе. – Пусть знает свое место».
«Ну ты и свинья, Жан, – думал он дальше. – Готов носом землю рыть для королевы. Только что ты с нее получишь за свое усердие? Ведро помоев к празднику? Вспомни старика Ричарда: тот нашего брата жалел. Даже не порол никого».
«Не наше это дело – обсуждать господ», – возразил Жан сам себе.
«А вот и наше. Нам с ними жить да жить. А теперь смекни, Жан: если парнишка вдруг да остался у принцессы в фаворе… тогда ведь, если дело выгорит, не прилетит ли нам парочка золотых от девчонки, а?»
«И парочка горячих от мамаши».
«Проглотим, не впервой. А денежки останутся».
«Может, ты и прав, Жан».
«Тогда действуем».
Согласившись сам с собой, конюх приободрился. Он проверил засов, огляделся по сторонам и не спеша направился к башне.
Утром на моем пороге возник отец. И сказал:
– Вчера твой друг разбился на машине.
Я спустил на пол ноги в носках и увидел, что мои кеды кто-то аккуратно поставил рядышком возле самой кровати.
– Стас? – переспросил я зачем-то. – Как разбился? Когда? Он жив?
– Объясняю по пунктам, – сказал отец хмуро. – Разбился в полдвенадцатого ночи, в нашем вонючем тоннеле. Фуру догнал. Машина в хлам. Сам жив, но в реанимации. Движение остановили на полчаса, пока его из-под обломков вытаскивали.
– Откуда ты знаешь?
– Галя ночью звонила. Его мать. Тебя тоже спрашивала, но ты валялся без задних ног. Я не стал будить.
– Без задних ног, – повторил я.
– Я все же хотел бы знать, где ты был. И почему такой вернулся. Вы же вместе уехали?
Мой отец редко задает такие вопросы. Поэтому если задает, я всегда отвечаю.
– Мы сперва катались, – сказал я. – Поехали на дамбу. Потом… отвезли девушку на Петроградскую. И расстались. Я думал, он домой поедет.
– Девушку? Это какую же? Его Кристину?
– Нет. Мою.
Отец наморщил нос. Так он скрывает, что недоволен.
– Твою девушку? Ту, которая…
– Да. Ее зовут Таня, – сказал я.
– Вы вдвоем катали одну девушку? А потом ты завис где-то и вернулся… очень усталый?
Я не отвечал. Он тоже умолк. Потом покачал головой:
– Как-то хреново вы расстались, как я посмотрю. Да и водитель он неопытный. Может, лучше было с ним поехать? Присмотреть за ним?
– Я тогда об этом не думал, – признался я.
– Пил-то с кем? Неужели с Таней?
– Нет. С одним художником.
– Еще не легче. Выдрать бы тебя… но ты и так все понимаешь. Думай сам, что теперь делать.
Я кивнул. Отец вышел и прикрыл дверь. Мне стало тоскливо.
Я достал телефон и увидел то, что боялся увидеть. Два непринятых звонка от Стаса. Один вчера в одиннадцать ночи, другой через десять минут после первого.
За четверть часа перед въездом в тоннель.
«Думай сам», – говорит отец. А откуда я знаю, что делать?
Хотя нет. Знаю.
Я вышел в прихожую. В старой телефонной книжке (там половина номеров написана еще маминой рукой) нашел городской номер Стаса.
Ответил его отчим. В первый момент я хотел повесить трубку, но не стал. Или не успел.
– Я, короче, сейчас еду в больничку, – сказал отчим. – На такси, потому что больше не на чем. – Тут он выругался в сторону. – Если хочешь, спускайся, вместе поедем. Но я ждать не буду. На такси счетчик тикает.
Я даже порадовался, что спал в одежде. И через пять минут уже был внизу.
Отчим у Стаса был хилым и нервным мужиком на полголовы ниже меня, с недостатком зубов и полустертой татуировкой на руке. Не знаю, зачем его мама живет с таким. Хотя, как я упоминал, это семейное счастье у нее не первое, и она вполне могла привыкнуть. Отчим сунул мне клешню для пожатия, велел сесть вперед, сам развалился на заднем диване, закурил и всю дорогу ни о чем меня не расспрашивал.