В больнице мы потолкались минут двадцать в регистратуре, пока нам наконец не выдали халаты и не пропустили на этаж. По коридору слонялись угрюмые больные; все они чем-то неуловимо напоминали Стасова отчима. Вокруг воняло озоном и лекарствами. Нам пришлось еще подождать, пока наконец серьезная медсестра (или кто она там) не отвела нас в отделение реанимации. Она что-то тихо сказала отчиму, тот даже присвистнул и помрачнел еще больше.
Стас лежал в ослепительно белой постели, его перебинтованная голова покоилась на низенькой подушке, глаза были закрыты, а в руку была воткнута игла капельницы.
– Из машины полчаса выковыривали, – пояснил отчим. – Вот оно как – брать тачку без спросу…
Тут он заткнулся, и я наконец понял, что́ мне не нравится в этой фигуре под простынкой.
– Кости стоп полностью размозжены, – пояснила медсестра. – Если даже как надо срастутся, он будет хромать всю жизнь.
– А плавать? – вдруг спросил я.
– Какое там плавать… хорошо, если ходить без палочки сможет.
– Что за дерьмо, – проговорил я.
– Двигатель в ноги ушел, – пробормотал отчим. – Жаль не в голову.
– Голове тоже досталось. И передние зубы обломаны, вероятно, при ударе об руль. В общем, сейчас он еще спит, но пробуждение будет нелегким. Действие наркоза кончается. Будет больно.
– Вот ведь, – выругался отчим. – А кто мне на вопросы ответит?
Медсестра нахмурилась.
– Подождите, – сказала она. – Сейчас придет завотделением. Или вам нужен полицейский протокол? Тогда это не к нам.
– Да я из него и без протокола все вытрясу, – сказал отчим.
– Постарайтесь сдержаться. Хотя я понимаю…
– Что ты понимаешь, – сказал отчим.
– Давайте я с ним поговорю, – вмешался я. – Не надо его мучить.
– Чего-о? – вскинулся отчим, но тут Стас вздохнул и приоткрыл глаза.
Перевел взгляд с медсестры на отчима – и потом на меня. И проговорил чуть слышно и не очень разборчиво:
– Дениска. Ты здесь.
– Все мы тут, – сказал отчим нетерпеливо, но я так на него посмотрел, что он умолк.
– Дениска, – повторил Стас, будто забыл, что уже называл мое имя. – Все-таки хреновый из меня гонщик.
– Потому что не надо в телефон играться на ходу, – вставил отчим. Видимо, от полицейских он узнал еще что-то, чего не знали мы.
– Дэнчик, – сказал Стас. – Ты Кристинке напиши, чтоб не волновалась. Я хотел ей селфи послать из тоннеля. Наверно, не дошло. Как Таня? У вас все получилось?
– Все хорошо, – сказал я. – Ты лежи спокойно.
– Что-то ноги болят. И не шевелятся вообще. Крепко забинтовали, наверно. Попроси, пусть доктор ослабит…
Я чувствовал, как на лбу у меня выступает пот.
– Ты лучше скажи, куда ездил, – выпалил отчим. – Проституток возил? Сигары почему в салоне валяются?
Глаза у Стаса нехорошо сузились. Таким я его никогда не видел.
– По себе не суди, шнырь, – сказал он не очень-то родному папе.
Что такое шнырь, я не знал, но догадывался. Меня изумило то, что отчим с этим и не спорил. Только ухмыльнулся щербатым ртом.
– Ты мне теперь тачилу новую купишь, – сказал он. – Ты теперь на счетчике. Я не посмотрю, что ты инвалид укороченный…
– Что? – не понял Стас. – Что?
В это мгновение я поступил не вполне адекватно. Наверное, не стоило так делать, но я сделал. Я сгреб тщедушного отчима за воротник халата и выпер вон из комнаты, причем медсестра охотно распахнула дверь. За дверью продолжалось еще что-то, но я смотрел только на Стаса.
– Что он сказал… – прошептал Стас, силясь приподнять голову и посмотреть. – И правда… ноги так болят…
– Стас, – позвал я.
– Ты мне скажи… почему он так говорит? Что у меня с ногами? Подними меня, я посмотрю…
– Стас, – сказал я, чувствуя комок в горле. – Все будет нормально. Все твои ноги на месте… Пару пальцев ампутировали, ну, и еще… немножко… потом срастется, ты не думай… – Я нес эту ахинею, чтобы хоть что-то говорить, потому что видел, как его глаза расширяются от ужаса.
– Черт, черт, черт… – пробормотал он (это я еще смягчаю слова, которые он сказал). – Что же это такое… что я наделал… чертов урод… как же я теперь плавать буду…
Тут слезы сами собой полились из его глаз. Я не видел его плачущим лет десять, да и он меня тоже. Он изо всех сил попытался подняться, но не смог – кажется, это было предусмотрено конструкцией кровати. Я еле удержал его руку, чтобы он не выдернул иголку или не уронил капельницу.
– Успокойся, – говорил я ему. – Все будет в порядке, я тебя не брошу… это я урод, что тебя оставил… но ты мой лучший друг, Стас, ты же знаешь… и так будет всегда.
Я говорил что-то еще и держал его руки, пока он не перестал дергаться. Возможно, в капельнице все же было успокоительное. Мало-помалу он затих и только изредка всхлипывал.
– Ты мой тоже лучший друг, – сказал он не вполне внятно и умолк.
Тут дверь отворилась, и вошел завотделением – рослый мужик, больше похожий на переодетого военного.
– Ну и что там с нашим Шумахером? – спросил он бодро. – Пусть радуется: могло быть и хуже, как у того гонщика… а тут – живой, местами здоровый и красивый. Все сестрички на тебя заглядывались, Станислав… хотя при такой кровопотере реакция с твоей стороны могла быть сугубо платонической.
Я клянусь: услышав все это, Стас даже улыбнулся. Доктор явно знал, как найти подход к пациентам.
– И еще скажу тебе с огорчением, Станислав, – продолжал доктор с притворной строгостью. – Страна потеряла в лице тебя прекрасного пехотинца. Но в танкисты еще могут взять, так и знай!
Стас еще раз улыбнулся.
– Вот и отлично, – сказал доктор. – Может, принести тебе свежую прессу? Или твой телефончик с интернетом?
– Хорошо бы, – сказал Стас. – Почитаю соболезнования во «ВКонтакте».
– Ах да, – врач сделал вид, что вспомнил. – Там на отделении еще один посетитель дожидается. Точнее, посетительница. Уверяет, что наш потерпевший будет рад ее видеть. Приглашать?
В глазах Стаса снова засветилась жизнь.
– Кристинка? – спросил он. – Она вернулась?
Мы вышли, а Кристинка вошла. Над этой сценой я опущу занавес, даже не ожидая услышать ваши аплодисменты.
Забавную историю про шведского бойфренда я расскажу когда-нибудь потом, если будет настроение. А в тот день я просто был очень рад, что они встретились и у них все получилось.
Только одна мысль не оставляла меня: если бы я поехал с моим другом в тот вечер, я не дал бы ему делать селфи в тоннеле. И уж точно заставил бы снять идиотские хипстерские очки, в которых он ничего не видел, особенно в темноте.
Хотя нет, была и вторая мысль. Мы могли убраться оба.
Остаток дня я слонялся по городу. Я никого не ждал, идти мне было некуда, и домой не хотелось.
Я погулял по мегамоллу в Купчино. Съел отвратительный бургер. Посмотрел на беззаботных людей, которые ходили, стояли и сидели уткнувшись в свои телефоны. Все у них было в порядке и с ногами, и с глазами, и с видами на будущее.
Мой друг Стас прислал мне сообщение:
«Смотри, это мы с Крыской».
На приложенной фотографии они были запечатлены в профиль, нос к носу. Вот только поцелуй у них вышел смазанным, потому что Стас с непривычки косился на камеру.
«Какие вы классные, – написал я. И постарался вспомнить что-нибудь простое и понятное, что понравилось бы и Кристинке, все равно же он ей покажет. И вспомнил. – Вы такие разные – и все-таки вы вместе».
«Это точно, мы разные, – ответил он. – Теперь я короче нее на десять пальцев… ладно, пофиг, будем привыкать к новой реальности».
И поставил ряд забавных смайликов с черепушками.
Я забыл рассказать об еще одном важном событии этого дня. Пока я прохлаждался в кафе мегамолла, мне позвонил Игорь Трескунов по прозвищу Скунс.
«Привет, Брусникин, – сказал он. – Деньги-то думаешь возвращать?»
Вместо ответа я послал ему фотографию «Приоры» на парковке у офиса. Кто-то сидел в ней сзади – наверняка та самая гипножаба с макияжем и золотыми кольцами.
Возможно, аппарат в подарочном пакете попросту вернулся к Трескунову на склад, до следующей продажи. Возможно, схема была хитрее. Но идея была проста как все гениальное: любого менеджера, который надоел, можно было подставить на любую сумму, не теряя ровным счетом ничего.
Мое письмо должно было показать мошенникам и негодяям, что их игра разгадана.
Ответом было зловещее молчание.
К вечеру я вернулся на остров, усталый и грустный. Выходя из желтого автобуса, я смотрел под ноги и поэтому не заметил многих интересных вещей.
Белая «Лада-Приора» была припаркована невдалеке от нашего дома, в стороне от фонарей. Если бы я не так устал, разглядел бы знакомый номер.
Четверо крепких молодых людей стояли у продуктового, и никого из этих четверых я никогда раньше не видел. Это было нетипично для Канонерки. Если бы я был внимательнее, сразу понял, что к чему.
То есть я это понял, когда было поздно. Все четверо уже двинулись ко мне. Нет смысла рассказывать, какими они были. Наши местные гопорезы были не такие породистые. И не носили нунчаки в карманах.
Меня били за автобусной остановкой, методично и умело. А главное, очень больно. После первых же ударов моя куртка лопнула в нескольких местах. Телефончик вылетел из кармана и только пискнул, когда кто-то из моих вечерних гостей втоптал его в грязь. Мне прилетело также и по морде, и вот эти-то удары были наиболее убедительны. Вы должны простить мне эту горечь и этот сарказм. Это я сейчас так рассказываю, а тогда мне просто было очень и очень больно.
Они отстали от меня, когда чей-то знакомый голос со стороны нашего подъезда настоятельно потребовал разойтись. Что-то дважды хлопнуло, и мои экзекуторы разбежались. Хлопнули дверцы, и я услышал, как их машина уезжает.
Я поднял голову.
Я даже не знал, что отцовский пистолет еще способен стрелять. Раньше он брал его, когда ему приходилось возвращаться с работы поздно ночью, на служебной развозке.