ILL BE BACK
Вот я и вернулся, как обещал, думал я. Дом все тот же, и даже лето все то же, только мы стали другими.
Теперь было бы, наверно, совершенно неуместно обнять свою девушку прямо там, на последнем этаже, не дожидаясь, пока она обернется, чтобы ты ее обнял. Было бы излишним в темной прихожей прижаться к дверям старинного шкафа (откуда по-прежнему торчит адский ключик), потому что идти до гостиной слишком далеко. Просто расцеловать ее и беззаботно рассмеяться, как раньше, – даже это невозможно. Мы не сделались чужими, нет. Мы остались слишком разными. Я видел это просто потому, что я… видел.
Медная картина с голой теткой у моря висела на своем месте, на стене. Таня нашла ее и легонько провела по поверхности ногтями: щелк-щелк-щелк. Она как будто заново знакомилась со своим старым домом. Со своим привычным миром, из которого больше не было выхода.
– Помнишь мою дурацкую сказку про слепую принцессу? – спросила она. – Которая могла видеть только на своем волшебном острове? Так вот, финал уже почти готов. Принцесса выросла и поумнела. Она вдруг поняла, что все это время сама придумывала себе и этот остров, и львов с единорогами, и принца…
– Просто этот принц забыл ее поцеловать, – сказал я. – Тупой был. Непонятливый.
Стараясь ступать как можно мягче, я шагнул вперед.
– Не надо, – сказала Таня.
В большой комнате, залитой утренним солнцем, пахло пылью, и книгами, и еще чем-то приятным и приторным – оказывается, это зацвело белыми цветочками большое лимонное дерево. Таня устроилась за столом, у высокого окна, как когда-то, в день нашей первой встречи. Я сел напротив. Было очень тихо: скейтеры еще дрыхли, машины пролетали по проспекту изредка и бесшумно. Я заметил, что старинные часы стоят.
Должно быть, Таня тоже услышала это. Потому что она слабо улыбнулась и сказала:
– Время кончилось. Все глухо.
– Не шути так.
Она вздохнула:
– Я еще никогда не говорила так серьезно.
– Тогда и не начинай. В смысле, не начинай говорить серьезно. Ты просто устала. Надо было поездом ехать, там хоть поспать можно.
Она снова улыбнулась, еще грустнее, чем раньше.
– Это было глупо – верить в чудо. И теперь, когда все кончилось, ничего не остается, как поумнеть.
– Теперь моя очередь быть глупым, – возразил я. – Я буду верить в твое чудо. Вместо тебя. Ты согласна?
– Нет. У тебя должна быть своя мечта. Ты говорил, ты хотел поступить на судовождение? Вот и подумай об этом. Ты сильный, у тебя все получится.
При этих ее словах я почему-то вспомнил наш последний разговор с уважаемым телепродюсером. Костяшки пальцев побаливали до сих пор. И еще: я не испытывал к нему ни малейшей жалости.
Да, я стал сильным, думал я. Сильным и жестоким. И еще каким-то, я не знал. Каким-то новым.
И мне было наплевать на судовождение. Я больше не хотел быть мячиком, который плывет по речке, пока Таня плачет на берегу.
– Нет, – сказал я. – Моя мечта совсем другая.
Ее руки лежали на белой скатерти, и мне вдруг пришло в голову накрыть ее ладонь своей – как тогда, в первый день. Но я на этом не остановился. Взял ее ладошку и принялся рисовать на ней буквы указательным пальцем, как стилусом, – одну за другой.
– Не спеши… – кажется, она смутилась. – Я не понимаю так быстро…
– Я люблю тебя, – повторил я вслух. – Очень сильно. Как ни один идиотский принц не любил свою принцессу. И что бы ты мне сейчас ни ответила, я все равно буду тебя любить.
– Но я никогда не увижу тебя, – сказала она.
– Я буду твоими глазами. Я-то себя видел… и скажу по секрету, не на что там особо и смотреть… Вот на тебя я смотрел бы бесконечно. Нет никого лучше тебя. Когда я в первый раз тебя увидел, я подумал, что так не бывает. Таких, как ты, не бывает. Только на картинках в старых сказках… где всякие там спящие красавицы… проснись, пожалуйста, и посмотри на меня.
Таня (я клянусь) послушалась. Мое лицо было освещено первым солнцем – я-то не боялся солнечных лучей. Она смотрела на меня, но вряд ли могла меня ясно видеть, потому что даже самые лучшие девчонки не могут ничего видеть, когда они плачут. Но я согласен был быть даже всего лишь одним светлым пятном на фоне темных книжных шкафов с Тургеневым и Чеховым, только бы она смотрела на меня так, как сейчас.
– Я не хочу больше мечтать, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы. – Я не хочу ничего придумывать. И мне не нужен волшебный остров. Я буду сочинять только одного тебя, если ты не против. Если ты хочешь, будь моими глазами, и не вздумай тоже ослепнуть, пожалуйста… Если хочешь, будь моим сердцем. Моим всем. Но если ты уйдешь, от меня тоже ничего не останется, даже тени… ты не уйдешь?
– Уйду, только если прогонишь, – сказал я. – Помнишь, как в первый раз?
Мне кажется, она не очень-то поверила, но ее слезы заблестели как-то необычно весело.
– Да-а… – сказала она. – Конечно, помню. И если уж опять говорить по секрету, то… когда ты спрятался в тот шкаф, в прихожей… а я открыла дверцу… мне больше всего хотелось тоже быть там, с тобой. И запереться изнутри. Такое вот было сказочное желание…
– Там страшно воняло какой-то химией, – припомнил я.
– Теперь не воняет. Шубу мы продали, чтоб в Москву съездить. А что-то и выбросили.
– Ну так пошли?
– Ты самый понятливый принц на свете, – сказала она, и я рассмеялся.
Внутри шкафа было волшебно, но подробностей вы снова не услышите. В отличие от Тани, я не умею рассказывать сказки. К тому же сказка в очередной раз кончилась.
Потому что в полдень в дверь требовательно позвонили.
Я проснулся (конечно, уже ни в каком не в шкафу). С минуту соображал, что же именно я слышал. И тогда в дверь позвонили снова.
Оставив Таню в ее комнате, я босиком вышел в прихожую. В этой старинной квартире в двери даже не было глазков. В моей голове еще вертелись обрывки вчерашних событий, а может, они мне еще снились. Так или иначе, я подошел к двери и хрипло спросил, кто там.
– Электросбыт, – сказали оттуда женским голосом. – Плановая проверка счетчиков.
На двери болталась тяжелая кованая цепочка. Пару секунд я смотрел на нее, не слишком ясно представляя, зачем она и как ею пользоваться.
– А-а, плевать, – сказал я сам себе и открыл замок.
Дверь вырвалась из моих рук, а сам я наполовину вылетел на лестничную площадку. Там стояли трое, из них двое – крепкие мужчины вдвое постарше и потяжелее меня, в балаклавах (я удивился), а одна – вертлявая хрупкая девица с открытым птичьим лицом, и вот на нее-то было еще страшнее смотреть. Может быть, потому что в руке у нее был баллончик. Пш-ш, – сказал баллончик, и на некоторое время я улегся прямо тут, на белой плитке с голубыми ромбиками, скорчившись от боли.
Но за несколько секунд, предшествующих этому, я успел подумать про себя, какой же я идиот.
Вслух же только выругался.
Прошло несколько минут, пока я лежал на площадке под присмотром тощей птицы с баллончиком наготове, а потом гости вернулись.
– Э-э, ты, давай вставай, пошел, – велели они мне и вволокли под руки обратно в квартиру. Опустили на диван в гостиной. Там уже была Таня – так же, как и я, босиком, но все же в халатике. Так мы и сидели, понурив головы. Было не страшно, а почему-то скучно.
– Где деньги? – последовал вопрос.
Таня посмотрела в мою сторону, а я посмотрел на нее.
– Какие деньги? – спросил я.
– Которые по телевизору. Девушка на телешоу победила? Победила. Деньги получила? Получила. Адрес пробить – пять минут.
Я едва не рассмеялся:
– Нету денег. Кинули нас на деньги. Так понятно?
– Ты чего? – не поверил один в балаклаве. – На телевидении не кидают. Все видели, да?
– Не придумывай, врунишка, – ласково пропела и тощая птица. – А может, денежки у вас на карте? Давай мы сами в телефончике посмотрим. У девочки есть онлайн-банк?
– Какой онлайн-банк? – сказал тот, что в балаклаве. – Она слепая. Где-то здесь спрятали, отвечаю…
Он повернулся к шкафу и раскрыл стеклянные створки. Там, в старых книгах, люди любят прятать деньги. Конечно, в том случае, если книги у них есть.
Так вот, этот черт в балаклаве профессионально провел пальцем по полке.
– Пыль, – покачал он головой.
– Часы смотрел?
Старинные часы на стене выглядели очень таинственно. Они могли бы скрывать в себе не один миллион. Безжизненный маятник поблескивал за стеклянной дверцей. Тот, в балаклаве, привстал и попробовал снять часы со стены. Маятник качнулся, и внутри часового шкафа что-то мелодично зазвенело. От неожиданности вор вздрогнул и разжал руки. Часы обрушились на пол, и их история закончилась.
– Тише, тише, э, – прошипел второй и добавил еще несколько каких-то слов.
Второй нагнулся и пошевелил обломки:
– Ничего нет, пусто.
– Этим часам сто лет было, – сказала Таня сердито.
– Да, а если девочку хорошо спросить? – просвистела тут птица. – Сразу вдвоем спросить? Тогда мальчик скажет?
– Зачем вдвоем? – не понял другой в балаклаве. – По очереди.
Я вскочил. В следующую минуту, в то время как первый удерживал меня за шею болевым приемом, второй взял Таню за руку, стащил с дивана и как-то очень буднично вывел из комнаты. («Оставь ее», – прохрипел я, но он будто и не слышал). Я видел, как он намотал на руку ее золотые волосы. Тем временем девица с птичьим лицом заливисто хохотала. Они же все на приходе, понял я, и мне стало еще противнее. Первый, что держал меня, затолкал меня в угол и сам встал напротив, отрезав мне дорогу к выходу.
– Теперь говори, да? – напомнил он.
Девица залилась смехом еще громче.
Я попятился и ухватился за книжный шкаф.
Шкаф был таким старым, что стоял как влитой, но зато его не надо было привинчивать к стене, как эти икеевские стеллажи из опилок. Он медленно начал клониться вперед, стеклянные дверцы распахнулись одна за другой – бах! бах! – и Чеховы с Тургеневыми тяжело посыпались на пол.