— Да, хотелось бы. Мне это было бы приятно.
— Вам удалось! Вы мне нравитесь.
Она наклонилась и коснулась его губ.
— Я брежу или вы меня поцеловали?
— Бредите!
Весь день она чувствовала на губах отпечаток этого прикосновения. Даже странно, насколько это было приятно.
Хотя она и заставляла себя заниматься другими больными, но все-таки проводила больше времени в палате Карла, а может, там просто время пролетало быстрее. Перешагнув порог 221-й, она словно переступала невидимый барьер и оказывалась в ином мире.
Днем, когда разговор у них шел о каких-то невинных вещах, Карл вдруг сменил тему:
— А как вы одеваетесь, когда не на работе?
Она решительно отбросила мысль ответить правду — о тех бесформенных тряпках, которые ждали ее в раздевалке и в шкафу дома, — и начала врать:
— Ношу юбки…
— О, вот хорошо.
— Ну да, юбки, блузки. Обычно шелковые… Иногда юбку с пиджаком. Летом — легкие платья…
— Прекрасно. А зимой?
Стефани аж покраснела от той невероятной лжи, которую собралась произнести:
— Я люблю кожаные вещи. Не такие, как у рокеров, а что-нибудь поизящнее, стильное, ну, знаете, всякие модные кожаные штучки?
— Обожаю это! Как жаль, что я не могу вас увидеть!
— В больнице мы ходим в брюках и халате. Не очень-то сексуально.
— Даже на вас?
— Даже на мне.
— Не уверен. И потом, вы берете свое после работы.
— Вот именно… Я беру свое…
Вечером, выйдя из больницы, она решила реализовать то, что еще утром было ложью, и направилась в сторону больших магазинов на бульваре Османн.
Она даже села в метро, что с ней бывало редко: Стефани всюду ходила пешком. Она уже много лет жила «сзади, за больницей». Человек новый в Париже не понял бы этой фразочки «сзади, за больницей», потому что у больницы Сальпетриер было два одинаковых входа, с двух бульваров, ограничивающих ее территорию: как решить, какой из них сзади, а какой спереди? Чтобы это понять, надо привыкнуть к особой геометрии Парижа — город вписан в круг, но у него тем не менее есть задняя и передняя часть… «Спереди» — считается то, что ближе к центру, к Нотр-Дам, а «сзади» — то, что ближе к внешней кольцевой дороге. То есть Стефани, которая жила в китайском квартале, в верхнем этаже высотного дома, неподалеку от пригородной зоны, оказывалась «сзади».
Спуститься под землю, сесть в набитый вагон, вариться там в сутолоке и запахе пота, вывалиться на нужной станции и опять нырнуть в толпу — для нее это было целым приключением. На бульваре, в этом торговом царстве, каждое здание имело какую-то свою специализацию; несколько раз она попадала не туда и вот наконец, слегка одурев от поисков, очутилась в магазине женской одежды.
Преодолев смущение, она попросила совета у продавщиц и после одной-двух неудачных попыток обзавелась несколькими нарядами, похожими на те, что она описала Карлу; к ее большому удивлению, они как будто даже были ей к лицу…
В среду утром Стефани вошла в раздевалку в кожаном пиджаке; коллеги засыпали ее комплиментами. Она раскраснелась, набросила свой всегдашний халат, но, чувствуя себя теперь немного иначе, оставила незастегнутыми две верхние пуговицы.
В кабинете старшей сестры Стефани узнала, что Карла Бауэра, пациента из 221-й, готовят к операции.
Когда она вошла, Карл сиял от счастья.
— Представляете, Стефани? Наконец-то я смогу видеть!
У Стефани перехватило горло. Видеть — да, конечно, но тогда он увидит и ее! И все, пиши пропало, конец их отношениям, катастрофа…
— Эй, Стефани, вы меня слышите? Вы еще тут?
Она попыталась говорить весело:
— Да-да, слышу. Я очень рада, что вы будете видеть. Это замечательно. Рада за вас.
Про себя она добавила: «А за себя — нет». Но больше она не позволяла своей тоске прорываться наружу и поддерживала, как могла, наивную радость Карла.
Вечером она сменилась с дежурства в четыре часа — как раз в этот момент его, под наркозом, ввезли в операционную.
В четверг утром, после ночи, проведенной почти без сна, она с тяжелым сердцем направлялась к больнице.
Шел дождь.
Утром Париж шумно сбрасывал с себя ночное оцепенение. Улицы заполняли гиганты, которые днем где-то прятались: грузовики, мусоровозы. Проезжая, они обливали ее водой из луж.
Но ей не было дела до капризов погоды. Она шагала под дрожащими опорами наземной линии метро, здесь дождь ее не мочил, а она бормотала себе под нос: «Какая разница! Какой бы он меня ни увидел: сухой, промокшей, — все равно это его оттолкнет. Нечего и стараться». Не сводя глаз с мокрого асфальта, она думала о том, что теперь ей придется вернуться в свое никчемное тело, которое никому не могло нравиться. Ее красота просто мыльный пузырь. Тоже мне «Завтрак на траве»! Была уродина и осталась, только уродство ее как будто съездило в отпуск, но какой недолгий…
И в то же время она ругала себя за эту тоску. Эгоистка! Вместо того чтобы думать о нем, о его счастье, думает только о себе. Выискалась любовница: страхолюдина и медсестра никудышная, нет, правда, недоразумение, да и только. Вообще все в ней сплошное недоразумение!
Разбитая, измотанная, она толкнула дверь больницы — шла, опустив плечи, раздавленная неизбывной печалью.
Сумрачный коридор, ведущий к 221-й, никогда не казался ей таким длинным.
Снаружи косой дождь лупил по стеклам.
Переступив порог, она сразу заметила, что Карлу еще не сняли повязку. Она подошла, он вздрогнул:
— Стефани?
— Да, это я. Как дела?
— Похоже, операция не удалась.
Она вспыхнула. Какое счастье: он не увидит ее никогда! Теперь она готова посвятить ему всю жизнь, если он этого захочет. Да-да, она станет его личной медсестрой, особенно если время от времени оттуда, из своей слепоты, он будет говорить ей, что она красива.
В следующие дни она чего только не придумывала, чтобы утешить, — в ней ключом била энергия: после краха она вновь обрела надежду.
Больше недели она ходила в приподнятом настроении, так что ей даже удавалось облегчить его страдания.
Как-то раз, это было в среду, он вздохнул:
— А знаете, что меня здесь, в больнице, больше всего мучает? То, что я не слышу стука женских каблуков.
— У нас такие правила.
— Но они не дают мне поправиться, эти ваши правила! Не могу я выздоравливать под шебуршание тапочек и бахил. Мне надо, чтобы со мной обращались не просто как с человеческой особью, а как с мужчиной.
Она сразу испугалась его следующей просьбы, потому что предчувствовала, что отказать не сможет.
— Стефани, пожалуйста, не могли бы вы нарушить правила и несколько минут побыть тут в палате в ваших обычных туфельках, а не в этих, больничных, — ну ради меня?
— Но ведь… Даже не знаю…
— Вас могут за это выгнать?
— Нет…
— Умоляю вас, доставьте мне такое удовольствие.
— Я подумаю.
Стефани действительно не переставая думала — но прежде всего о том, что, собственно, она могла бы надеть. Если она влезет в свои всегдашние кроссовки, вряд ли Карла это порадует.
В свободную минуту она расспросила самых элегантных медсестер, и они посоветовали ей несколько магазинов.
Ее сослуживицы почти все были мартиниканки, поэтому Стефани, выйдя из больницы, спустилась в метро и поехала на север Парижа, на Барбес, в африканский район столицы, где в витринах теснилось множество туфель — попроще и поизысканнее, — и все не слишком дорогие.
Несколько раз ей хотелось развернуться и уйти: очевидно было, что многие из здешних магазинов рассчитаны только на проституток, — такие в них царили откровенные, агрессивно-броские формы, материалы и расцветки.
Как ей и советовали, она зашла в «Grand chic parisien» — неоновые лампы, нагромождение обувных коробок, продавленные, с вытершейся обивкой банкетки, залатанный линолеум выглядели непрезентабельно: магазин явно недотягивал до своего гордого названия.
Она все же настроилась, что не уйдет отсюда без покупки; правда, необходимость примерять туфли на каблуках пугала ее так же, как если бы пришлось, к примеру, отправиться на стажировку на дальние пастбища департамента Ланды. Однако с помощью продавщицы ей удалось подобрать каблуки такой высоты, чтобы ее не качало, и она решила купить две пары.
— Как вам эти?
Стефани прошлась в очередной паре.
— Эти не понравятся мужу.
— Не любит лакированную обувь?
— Нет, он слепой. Звук не подходит… они стучат так, будто школьница спешит к первому причастию… мне нужен более сексуальный звук.
Заинтригованная продавщица принесла несколько пар туфель более изысканной формы.
— Отлично, — похвалила Стефани, ошеломленная тем, что обнаружилась связь между видом туфель и звуком их каблуков. — Теперь мне нужно только подобрать цвет.
— С цветом будет проще, вы же его выбираете только для себя.
Эта идея подбодрила Стефани, подходящая модель уже была выбрана, и она купила две пары: черные и красные. Конечно, покупка лодочек карминного цвета ее немного смущала: Стефани сомневалась, что решится их носить, но в тот день благодаря Карлу она позволила себе запретное удовольствие, словно девочка, которая мечтает тайком от матери прогуляться в ее вечернем платье.
В четверг она сложила свои обновки в старую спортивную сумку и отправилась в больницу.
В десять минут одиннадцатого — момент, когда, она была уверена, ни один врач не зайдет в палату, — Стефани объявила на ухо Карлу:
— Я принесла.
Она прикрыла дверь, поставила у входа свои сандалеты-размахайки, чтобы можно было быстро в них запрыгнуть, если кто-то войдет, и надела черные лодочки.
— Займемся процедурами.
И она принялась за дело, порхая вокруг его кровати. Острые каблучки энергично постукивали по полу, замирали, когда она останавливалась, а потом легко скользили дальше.
Карл улыбался во весь рот.
— Какое счастье, — прошептал он.
Вдруг Стефани захотелось попробовать красную пару: