Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов — страница 28 из 99

Гонкур любил выражение «вечная японщина». Так вот, здешние доки и есть та самая знаменитая «японщина», причудливая, своеобразная, неслыханная, – по крайней мере, такими их можно увидеть.

Мне бы хотелось когда-нибудь походить здесь с тобой, чтобы узнать, одинаково ли мы все это видим.

Тут можно писать и рисовать буквально все: виды города, фигуры самого разного рода, корабли в окружении воды и неба тонкого серого цвета, но главное – всяческую японщину.

В том смысле, что фигуры постоянно находятся в движении, так что их видишь в самом удивительном антураже, тут все причудливо и интересные контрасты возникают сами собой.

Белая лошадь в уличной грязи, в углу, где лежат горы товаров, прикрытых брезентом, на фоне старых, черных от копоти складов. Все совершенно просто, но создается эффект Black & White.

Из окна сверхэлегантного английского бара открывается вид на страшную грязь на улице и на корабль, с которого монстроподобные портовые рабочие или иностранные матросы сгружают такие изящные товары, как шкуры или рога буйволов; на них или на что-то другое смотрит, стоя у окна, очень белолицая, очень изящная юная англичанка. Интерьер и фигура полностью совпадают по тону, освещение – серебристое небо над этой грязью и рогами буйволов: снова ряд контрастов, весьма разительных. Или вот фламандские матросы с необычайно здоровыми лицами, сильные, широкоплечие, плотного телосложения, антверпенцы до мозга костей; они стоят и пьют пиво, закусывая мидиями, все это сопровождается большим шумом и непрерывным движением. Контраст: беззвучно крадучись вдоль серых стен, прижав руки к телу, приближается маленькая фигурка в черном. В обрамлении черных как смоль волос маленькое овальное лицо, коричневое? оранжево-желтое? – не знаю.

Она на миг приподнимает ресницы и бросает на тебя косой взгляд черных как смоль глаз. Это девушка-китаянка, таинственная, тихая как мышка, маленькая и неприметная, подобно клопу. Какой контраст с группой фламандских едоков мидий!

Другой контраст: идешь по узенькой улочке между высоченными домами. Это склады и пакгаузы. Но в нижнем этаже кабаки для людей со всего света, а в них – соответствующие типажи мужского и женского пола. Лавки, где продается съестное, одежда для моряков, все пестро и полно движения.

Улица длинная, то и дело видишь на ней что-нибудь характерное для Антверпена, а время от времени поднимается суматоха, если возникает ссора более бурная, чем где бы то ни было. Например, иногда идешь, глядя по сторонам, и вдруг слышатся гвалт и крики. Средь бела дня девицы выталкивают из публичного дома матроса, в погоню за ним устремляется разъяренный детина и целый хвост девиц. Матросу явно очень страшно, во всяком случае, я видел, как он перелез через груду мешков и залез в окно одного из складов. Если же шум надоедает, можно пройти мимо причалов, у которых пришвартованы суда из Гарвича и Гавра, город останется позади, а впереди будет виден только плоский, наполовину залитый водой луг, удивительно грустный и мокрый, колышущийся сухой камыш, мокрая земля – и река, а на ней какая-нибудь черная лодка, вода на переднем плане серая, небо туманное и холодное, серое; все тихо, как в пустыне.

Общая картина порта или дока иногда создает ощущение чего-то еще более перемешанного и переплетенного, чем колючая живая изгородь, переплетенного до такой степени, что глазу не на чем отдохнуть, до головокружения, и тогда из-за мельтешения цветов и линий приходится смотреть то сюда, то туда, и даже если долго смотреть в одном направлении, невозможно разобрать что, где и как.

Но если пойти на такое место, где на переднем плане – какой-нибудь неотчетливый участок земли, снова увидишь прекраснейшие, спокойнейшие линии и такие эффекты, которые часто видны, например, у Молса. То встречаешь девушку, пышущую здоровьем и – по крайней мере, с виду – очень искреннюю и наивно-веселую, то попадается физиономия настолько хитрая и фальшивая, что от нее становится страшно, как при виде гиены. Не говоря уже о лицах, изуродованных оспой, имеющих цвет вареных креветок, с бледно-серыми глазками без бровей и жидкими прилизанными волосами цвета свиной щетины или немного желтее: шведские или датские типы. Здесь было бы интересно поработать – но как и где? Ведь того и гляди можно попасть в переделку. Но все же я исходил вдоль и поперек множество улиц и переулков без приключений и даже запросто поболтал с несколькими девицами, которые приняли меня, как выяснилось, за шкипера.

Очень может быть, что, если я займусь писанием портретов, у меня появится возможность работать с хорошими моделями.

Сегодня я получил свой багаж с красками, кистями и всем прочим, чего ждал с таким нетерпением. Так что с мастерской все в порядке. Если бы я мог еще без лишних затрат найти хорошую модель, то ничего бы не боялся. Я считаю, это не беда, что у меня нет денег, то есть в таком количестве, чтобы я мог платить моделям и ускорять события.

Возможно, идея писать портреты и вместо платы за них просить мне позировать – более верный путь. Ведь в городе все совсем не так, как у крестьян. Ладно, поживем – увидим. Для художника Антверпен, несомненно, красив и занятен.

У меня вполне сносная мастерская, особенно теперь, когда я развесил по стенам серию маленьких японских гравюр, которые меня очень забавляют. Ты ведь знаешь: маленькие женские фигурки в садах и на морском берегу, всадники, цветы, корявые терновые ветки.

Я не расстраиваюсь, что поехал сюда, и надеюсь, что зимой не буду сидеть без дела.

Моя душа спокойна: у меня есть закуток, где я смогу работать в плохую погоду.

То, что эти последние дни я не буду жить в особой роскоши, – дело понятное.

Постарайся послать письмо первого числа, потому что я запасся хлебом на ближайшие дни, а после первого уже будет совсем беда.

Комнатка моя мне очень нравится, она совсем не унылая.

Поскольку я привез сюда три этюда, надо будет сходить к торговцам картинами, которые, как я понял, в большинстве своем живут в обычных домах, без витрин со стороны улицы.

Городской парк тоже красив, однажды утром я там сидел и рисовал.

Так вот – пока у меня не было неудач; что касается жилья, то все в порядке, потому что, заплатив несколько франков вперед, я получил печку и лампу. Скучать я точно не буду, уверяю тебя. Я нашел «Октябрь» Лермита, женщины на картофельном поле вечером, великолепно. «Ноября» я пока не нашел. Может быть, он есть у тебя? Видел, что в «Figaro illustré» напечатан красивый рисунок Рафаэлли.

Знай, что мой адрес – Rue des Images, 194. Туда, пожалуйста, и пошли свое письмо, а также второй том Гонкура, когда дочитаешь его.

Кланяюсь.

Всегда твой

Винсент

Примечательно, что мои масляные этюды здесь, в городе, выглядят более темными, чем в сельской местности, – может быть, оттого, что в городе везде меньше света? Не знаю, но разница может оказаться еще существеннее, чем видится с ходу. Меня это поразило, могу себе представить, что и у тебя мои работы тоже кажутся более темными, чем я думал, глядя на них в деревне. И все же те, что я сейчас привез с собой, при всем том совсем не плохи: мельница, аллея с осенними деревьями, натюрморт и еще несколько мелких вещиц.

550 (442). Тео Ван Гогу. Антверпен, понедельник, 28 декабря 1885

Дорогой Тео,

уже более чем пора поблагодарить тебя за присланные 50 франков, которые позволили мне прожить месяц, хотя начиная с сегодняшнего дня все примерно так же, как было.

Но я написал еще несколько этюдов, а сколько работ я напишу, настолько и продвинусь вперед. Как только я получил деньги, я пригласил хорошую модель и написал ее голову в натуральную величину. Все светлое, кроме черных волос. И тем не менее само лицо по тону отличается от фона, в который я попытался добавить золотистый отблеск света.

Кстати, вот такая там цветовая гамма: тональный телесный цвет, на шее чуть-чуть с бронзовым оттенком. Черные как смоль волосы (черный пришлось составить из кармина с прусской синей), не совсем чистый белый для блузки, светло-желтый, намного светлее, чем белый цвет фона.

Огненно-красная нота в черных как смоль волосах и второй огненно-красный бант на белом, не совсем чистом. Это девица из кафешантана, но выражение, которое я стремился передать, – немного в духе ecce homo. Поскольку именно выражение я стараюсь показать правдиво, хотя немного домысливаю, – вот чего я хотел добиться. Когда эта модель ко мне пришла, стало видно, что несколько ночей она была сильно занята. И она сказала довольно-таки характерную фразу: «Шампанское меня не веселит, мне от него становится грустно».

И тогда я поймал то, что хотел поймать: попытался изобразить ее одновременно сладострастной и печальной. Сейчас я начал писать второй этюд с этой же модели, в профиль.

Еще я написал тот самый портрет, о котором рассказывал, что у нас идет спор о нем, и этюд той же головы для себя.

А теперь, в оставшиеся дни месяца, я надеюсь написать мужскую голову. Что касается работы, я полон оптимизма, мне очень полезно быть здесь.

Я представляю себе так: кем бы ни были эти девицы, на них можно заработать скорее, чем другим способом. Невозможно отрицать, что они бывают чертовски красивыми и что в соответствии с духом нашего времени именно такого рода живопись одержит победу.

Против такого рода живописи невозможно возразить и с точки зрения самого высокого искусства: изображать человека – этим занималось старое итальянское искусство, это делал Милле и делает Бретон.

Вопрос только в том, брать ли за отправную точку душу или одежду, служит ли форма тебе вешалкой для бантиков и ленточек, или ты рассматриваешь форму как средство для выражения впечатлений и чувств или же моделируешь ради моделирования, потому что это бесконечно красиво само по себе. Только первое недолговечно, а второй и третий случай – высокое искусство.

Меня очень порадовало, что девица, которая мне позировала, захотела иметь свой портрет моей работы. Точно такой же, как тот, что я сделал для себя.