как папаша Танги. Черт возьми, какой сюжет для Домье! Он был слишком зажат, пока позировал, а потому пришлось писать его дважды, во второй раз – за один сеанс: белый холст, синий, почти белый фон, лицо все в неровных тонах, желтых, зеленых, лиловых, розовых, красных, мундир цвета берлинской лазури с желтой отделкой.
Если сердце велит тебе, напиши мне сразу же; я очень занят и пока не нашел времени для набросков фигур. Жму руку.
Сезанн – именно что человек, почтенно женатый, как старые голландцы, и если он как следует возбуждается на свое творчество, это потому, что он не слишком изнурен разгулом.
Дорогой Тео,
я только что отправил 3 больших рисунка и несколько других, поменьше, а также две литографии де Лемюда.
Из трех больших мне кажется лучшим крестьянский садик вертикального формата. Тот, что с подсолнухами, – это садик рядом с баней.
Третий сад, горизонтального формата, я изображал также в живописных этюдах.
Оранжевые, желтые, красные пятна цветов приобретают под синим небом поразительную яркость, а в прозрачном воздухе есть нечто более счастливое и склоняющее к любви, чем на севере. Он подрагивает – как и букет Монтичелли, который есть у тебя. Жалею, что не пишу здесь цветов. Как бы то ни было, хоть я и изготовил здесь с полсотни рисунков и живописных этюдов, мне кажется, будто я совсем ничего не сделал. Я бы с радостью согласился лишь прокладывать дорогу для будущих художников, которые станут работать на юге. Жатва, сад, сеятель и две марины – это наброски с живописных этюдов. Думаю, все эти идеи хороши, но живописным этюдам не хватает четкости мазка. Это еще одна причина, по которой я почувствовал необходимость сделать с них рисунки.
Я хотел написать старого небогатого крестьянина, чертами страшно напоминающего нашего отца. Правда, он выглядел более обыденно и почти карикатурно. И все же я очень хотел бы изобразить его таким, каков он есть, крестьянин как крестьянин. Он обещал прийти и затем сказал, что ему самому нужна картина, так что я должен сделать две одинаковые – для него и для себя. Я ответил отказом. Может быть, он еще вернется. Интересно, знаком ли ты с работами де Лемюда.
Сейчас еще можно приобрести прекрасные литографии, Домье, репродукции Делакруа, Декана, Диаса, Руссо, Дюпре и т. д. Но скоро все закончится, и как жаль, что это искусство понемногу исчезает.
Почему мы не держимся за то, что имеем, наподобие врачей и механиков? Однажды открыв – найдя – что-нибудь, они хранят знание об этом, а в проклятых изящных искусствах всё забывают и ни за что не держатся.
Милле дал собирательный образ крестьянина, и сейчас, конечно, у нас есть Лермит, есть пара других, Менье… Но в целом научились ли мы теперь видеть крестьян? Нет, черт нас дери, никто не сумеет изготовить ни одного.
Не лежит ли часть вины на Париже и парижанах, изменчивых и вероломных, как море? Словом, ты чертовски прав, говоря: будем спокойно идти своим путем, работая на себя. Как ты знаешь, что бы там ни было со священным импрессионизмом, мне все же хочется делать то, что предыдущее поколение – Делакруа, Милле, Руссо, Диас, Монтичелли, Изабе, Декан, Дюпре, Йонгкинд, Зим, Израэльс, Менье, множество других, Коро, Жак – могло бы понять.
О да, Мане был очень, очень близок к этому, как и Курбе: сочетать форму и цвет. Я очень хотел бы молчать 10 лет, делая только этюды, потом написать одну-две картины с фигурами.
Старый план, столько раз рекомендованный и так редко выполняемый.
Если посылаемые мной этюды слишком грубы, это оттого, что я намеревался – если они останутся здесь – использовать их как источник сведений для картин.
Крестьянский садик вертикального формата в натуре великолепен. Георгины – насыщенного и темного пурпурного оттенка, цветы в два ряда – розовые и зеленые с одной стороны и оранжевые, почти без всякой зелени – с другой. В середине – низенький белый георгин и небольшое гранатовое дерево в цвету, самого что ни на есть яркого оранжево-красного цвета, с желто-зелеными плодами, серая земля, высокий сине-зеленый тростник, изумрудные фиговые деревья, синее небо, белые дома с зелеными окнами и красными крышами. Жарким солнечным утром, вечером, полностью погруженные в тень от фиговых деревьев и тростника. Будь там Квост или Жаннен… Ничего не поделаешь, чтобы охватить всё, нужна целая школа художников, работающих вместе, в одной стране, и дополняющих друг друга, как старые голландцы – портретисты, жанристы, пейзажисты, анималисты, натюрмортисты.
Нужно еще сказать, что я совершил очень любопытную поездку по фермам со знатоком здешних краев. Но знай, что в подлинном Провансе больше мелких крестьянских ферм в духе Милле, чем чего-то еще.
Макнайт и Бош почти, а вернее, совсем не видят этого. А я начинаю лучше разбираться в этом, но, чтобы все получилось, нужно остаться здесь надолго.
Порой я думаю, что мне придется ехать самому, если Гоген не выпутается из передряг – если мы намерены осуществить свой план. Как бы то ни было, я остаюсь среди крестьян, это одно и то же. Я даже полагаю, что мы должны быть готовы отправиться к нему, – по-моему, вскоре он вновь может оказаться в отчаянном положении, если, например, хозяин откажет ему в кредите.
Это настолько предсказуемо, а его уныние может быть таким глубоким, что придется спешно прибегнуть к нашей комбинации. Для меня это всего лишь поездка в один конец, а тамошние цены, о которых он говорил, в любом случае намного ниже тех, которые вынужденно приходится уплачивать здесь.
Надеюсь получить твое письмо в субботу утром. Я купил еще два холста, и сейчас, в среду вечером, у меня остается лишь 5 франков.
В безденежные дни у здешних краев есть только одно преимущество перед севером – хорошая погода (ибо даже мистраль – это хорошая погода, чтобы смотреть).
Воистину превосходный закат, на котором подсушивался Вольтер, попивая свой кофе.
Здесь все невольно напоминает о Золя и Вольтере. Все такое живое! В духе Яна Стена, в духе Остаде.
Конечно, здесь можно устроить школу живописи. Но ты скажешь, что природа прекрасна везде, если проникать в нее глубоко.
Прочел ли ты «Госпожу Хризантему»? Познакомился ли с господином Кенгуру, этим «поразительно любезным» сводником? А также с засахаренным перцем, жареным мороженым и солеными сластями?
Я чувствую себя в эти дни прекрасно, просто прекрасно, и думаю, что со временем сделаюсь настоящим местным жителем.
В саду одного крестьянина я видел вырезанную из дерева женскую фигуру с носа испанского корабля.
Это было в кипарисовой роще – чистый Монтичелли.
Ах эти сады на фермах, с прекрасными большими провансальскими розами красного цвета, с виноградниками, фиговыми деревьями, такие поэтичные, – и это неизменное жаркое солнце, несмотря на которое зелень остается ярко-зеленой.
Из резервуара вытекает прозрачная вода, орошающая земли фермы через небольшую систему желобов. Механизм приводится в движение конем, старым камаргцем, совершенно белым. На этих маленьких фермах совсем нет коров.
Мой сосед с женой (бакалейщики), например, невероятно похожи на супругов Бюто[34].
Но здесь фермы и кабаки выглядят не так мрачно, как на севере, не так трагично, ибо жара и т. д. делают бедность не столь жестокой и печальной. Я очень хотел бы, чтобы ты увидел эти края. Но сперва нужно посмотреть, как повернется дело с Гогеном.
Я еще не сказал тебе, что получил письмо от Конинга; я писал ему 8 дней назад. Видимо, он еще вернется сюда. Что Мурье – все еще там?
Буду очень удивлен, если этой книги Кассаня больше не существует. О ней наверняка должны знать у Латуша или у того торговца красками на Шоссе д’Антен – или знать, где ее искать.
Если мне вдруг случится давать уроки рисования или разговаривать с художниками об основах техники, надо иметь ее под рукой.
Это единственная известная мне книга с действительно практическим подходом, и я по своему опыту знаю, насколько она полезна.
Мурье, Макнайт, даже Бош – она требуется всем им и скольким еще! Макнайт по-прежнему заходит ко мне.
Я также работал над фигурой зуава, сидящего на скамье, на фоне белой стены: это уже пятая фигура.
Сегодня утром я был у места стирки белья, где женщины обширны, как гогеновские негритянки.
Особенно одна, в бело-черно-розовом наряде.
Другая – вся в желтом, а всего их около тридцати, молодых и старых. Рассчитываю послать тебе и другие наброски, а также живописные этюды.
Надеюсь вскоре получить от тебя известия. Жму руку.
Дорогой Тео,
вчерашний вечер я провел с тем самым младшим лейтенантом. Он собирается уехать отсюда в пятницу, затем остановится на ночь в Клермоне и из Клермона пошлет тебе телеграмму, чтобы сообщить, каким поездом прибудет. По всей видимости, в воскресенье утром.
В рулоне, который он привезет тебе, – 36 этюдов, там есть и те, которыми я безнадежно недоволен, но все же посылаю их тебе, чтобы дать хотя бы отдаленное представление о прекрасных сюжетах в сельской местности.
Есть, например, набросок, сделанный с меня самого, нагруженного коробками и палками, на залитой солнцем Тарасконской дороге; есть вид Роны – небо и вода цвета абсента, синий мост и черные фигуры воришек; есть сеятель, место стирки белья и другие, неудачные и неоконченные, особенно большой пейзаж с зарослями кустов.
Что стало с «Воспоминанием о Мауве»? Я больше не слышал о нем и решил, что Терстех сказал тебе что-то неприятное – дал знать, что он ее не возьмет, или еще какую-нибудь гадость. Конечно, в этом случае я не стану расстраиваться.