Когда это случилось, ей было всего три года. Она не помнила, как получила травму, но помнила, как её потом жалели. Это было поздно вечером. Она вспомнила, как бегали слуги и как отец звал доктора.
– Скорее! Она здесь!
И затем его лицо близко-близко к ней, лицо, на котором беспокойство было замаскировано улыбкой.
– Всё хорошо, Нок. Ты очень смелая девочка. Такая сильная девочка.
Она знала, что должна была плакать. Разве трёхлетка может не плакать, когда обжигается? Но она не могла вспомнить никаких звуков.
Помнила только, как все толпились вокруг и называли её смелой и сильной.
Лучше всего она помнила, как мама держала её на руках и плакала. Она чувствовала, что мамины слёзы намочили ей макушку.
Она слышала запах духов, аромат туберозы, который сопровождал маму повсюду.
– Прости, – всхлипывала мама. – О, прости. Я виновата, Нок, маленькая моя, прости меня.
Горничная мамы гладила её по спине:
– Это случайность, мэм, – повторяла она вновь и вновь. – Случайность. Вы не виноваты.
Быстро приехал врач – в пальто поверх пижамы.
– Расскажите, что произошло, – попросил он, опускаясь перед ними на колени и открывая свою сумку.
Нок помнила, что через толпящихся слуг она увидела мамин туалетный столик. Там на боку лежала сверкающая баночка с каким-то медицинским кремом.
Крышка валялась на полу. Свеча на туалетном столике полностью потухла, но над ней вился лёгкий дымок.
Старший брат стоял в дверях с испуганными широко открытыми глазами.
Родители Нок переглянулись, но на вопрос врача ответила горничная.
– Малышка играла с кремами мамы. Она намазала руку и, когда подошла к свече, крем вспыхнул.
Врач вздохнул. Все богатые женщины Западной Стороны зажигали свечи, приносящие удачу, хотя закон это запрещал. Но врач не произнёс ни слова осуждения. Он не мог взять и отругать своих лучших клиентов.
– Я так виновата! – причитала её мама.
– Тише, мэм, – почти жёстко сказала горничная. – Это случайность.
Нок ещё раз провела рукой по шрамам. Никто больше не говорил о том случае. Даже врач сохранил их тайну, потому что огонь был запрещён. Не стоило рассказывать об этом и создавать неприятности для целой семьи. Лучше всего было полностью об этом забыть.
Обычно Нок с удовольствием так и делала. Она предпочитала думать о будущем, а не о том, что уже ушло. Но одно воспоминание она хотела сохранить: никакой боли, только мама прижимает её к себе и покачивает туда-сюда, и запах маминых духов в волосах.
Когда Нок натянула форму, воспоминание растаяло. Длинные рукава закрыли её руки до самых запястий.
Спустившись вниз, Нок, к своему удивлению, увидела маму, которая сидела и смотрела в окно, положив руки на колени. Она взглянула на Нок, когда та вошла, и снова повернулась к стеклу. В резком утреннем свете мамина кремовая пудра казалась грубой и сухой.
– Говорят, что в провинции так тихо, – сказала мама, – но эти птицы поют оглушающе. Почему они всегда так громко орут?
Нок прошла в гостиную и села напротив матери.
– Куда уехал папа?
– Рано утром карета отвезла его на пристань. Он заказал скоростной катер в Чаттану. Я после обеда поеду на барже.
Нок заметила, что про неё не сказано ни слова. Она смотрела на маму и ждала.
Когда мама повернулась к Нок, той показалось, что мама давно уже сидела у окна и думала, что скажет дочери и с каким видом. Мама посмотрела на руку Нок и сжалась. Её лицо стало мягче, она вздохнула, и Нок поняла, что мама произнесёт другие слова, а не те, что она приготовила.
– Нок, мы с твоим папой посоветовались и решили, что будет лучше, если ты останешься здесь, в Танабури, до конца учебного года.
Хотя Нок знала, что так и будет, эти слова точно ударили её под дых.
Мама поёрзала в кресле.
– Танабури достаточно близко к городу, так что мы будем к тебе приезжать. Вчера я ходила в школу и встречалась с учителями. Они действительно очень сильные. Ты получишь хорошее образование.
– Я уже получаю хорошее образование в Чаттане, – сказала Нок, снова обретая способность говорить.
– Детям полезнее расти за городом, – ответила мама. – Город слишком груб для ребёнка.
Нок старалась говорить спокойно.
– Он не груб для меня, мама. Мне там нравится.
– Ты не знаешь, как там тяжело, потому что тебя всегда оберегали. Но скоро ты увидишь. Сплетни распространяются по всему городу. Они режут больнее, чем ножи.
– На сплетни я не обращаю внимания, – ответила Нок.
Её мама покачала головой:
– Ты обратишь, если…
Нок задержала дыхание, ожидая, что её мама наконец скажет: «Если люди узнают, что ты не моя. Ты – позор для всей семьи».
Вместо этого мама откашлялась и вытянула пальцы:
– Ты поймёшь, когда подрастёшь.
Теперь была очередь Нок забыть слова, которые она приготовила. Она многократно проигрывала в голове разговор с матерью. Ей хотелось быть очень взрослой и логичной, но она ничего не могла поделать со своим голосом, который звучал по- детски жалобно.
– Я не хочу для себя такой жизни, мама. Чтобы для меня было важно то, что болтают люди. Я не хочу вращаться в обществе и ходить на вечеринки. Я хочу поступить в полицию. Никто не распускает сплетни про полицейских.
Мама снова повернулась к окну, всем своим видом показывая, какая Нок непонятливая.
– Я всё изучила, – добавила девочка. – Насчёт того, как поступить на службу в полицию. Берут всех, кто сдаст экзамен и физподготовку. С восемнадцати лет можно попробовать. Просто разреши мне. Если меня не возьмут, я вернусь сюда и буду жить в провинции, как ты хочешь.
Мама снова вздохнула и задумалась.
Но Нок продолжала настаивать на своём:
– Я знаю, у меня получится. А папа мог бы достать мне рекомендательное письмо от самого Правителя.
– Правителя? – мама резко обернулась. – Ты в курсе, почему твой отец так быстро уехал? Я ему велела. Я хотела, чтобы он сам всё рассказал Правителю, прежде чем тому сообщат другие. Ты понимаешь, как теперь это всё выглядит? Раньше можно было сказать, что твой папа потерял мальчика, который был под его опекой. Теперь ясно, что мальчик сбежал. И мало того, он обманул монахов и прятался прямо под носом у твоего папы. Убежал – два раза! Даже если удастся доказать, что мальчик утонул, это выставляет всю нашу семью некомпетентными идиотами!
Нок замерла на своём стуле, так ужалили её эти слова. Она не знала, от чего ей было больнее: от обвинения в том, что она навлекла позор на семью, или от того, как её мать повторяла «твой папа», словно подчёркивая, что они с отцом составляли пару, отдельную от всего семейства Сивапан.
Мама встала перед Нок.
– Ты останешься здесь и пойдёшь в местную школу. Это подходящее место для тебя. Хорошая деревня с хорошими людьми.
– Но, мама…
– Я больше ничего не хочу слышать! Ты должна уважать наши желания, потому что мы твои родители.
Она взяла Нок за руку и заставила её встать, посмотрела на руку дочери, которая была закрыта рукавом фехтовальной формы, и внезапно обняла дочь.
– Я знаю, что это не то, что, как тебе кажется, ты хочешь, – прошептала она. Нок с удивлением заметила, что голос её дрожит. – Но иногда жизнь не даёт нам то, чего мы хотим. Не имея желаемого, нам приходится наилучшим образом распоряжаться тем, что дано. Я знаю, что ты злишься. Но однажды ты меня простишь. Удивительно, какие вещи сердце способно простить.
Она отстранилась и взяла руками лицо Нок.
– Я люблю тебя. Никогда не забывай это.
С этими словами мама вышла из комнаты.
Глава 19
Офицер полиции Манит глубоко вздохнул и расправил плечи, пытаясь стряхнуть сон.
«Я становлюсь слишком старым для ночных смен», – сказал он себе, двигаясь по набережной. Золотые огни Западной Стороны блестели на другом берегу. Манит подумал о полицейских, которые несли службу там. Говорят, непыльная работёнка. Полицейский может гулять с закрытыми глазами и всё равно ничего не пропустит. Не то, что здесь, где на улицах всё больше и больше народу и всё больше и больше беспорядка.
Манит прошёл мимо пристани, где причаливали большие рыболовные суда под мутными янтарными сферами. Он шёл дальше, и малиновое с янтарным освещение сменилось синим и затем фиолетовым. Стихло громкое «вррум» моторов, питаемых энергетическими сферами; вместо него то и дело слышался плеск, когда кто-то прыгал в воду. Дюжины пловцов, большей частью дети, пронзали поверхность воды, чтобы проверить ловушки на крабов и передать речные креветки родителям или друзьям, которые ждали их на пристани с корзинами.
Ночные ловцы.
Теперь их стало намного больше, чем много лет назад, когда он впервые вышел на патрулирование. Маниту тяжело было на это смотреть. Большинство родителей когда-то были рыбаками. Они ловили не крабов возле пристани, а рыбу в реке, и у них были свои собственные лодки и сети. Но большие траулеры с быстрыми сложными моторами лишили их работы. Чтобы конкурировать с большим кораблём, нужен большой мотор и энергетическая сфера, которая его питает. Чтобы купить сферу, нужны деньги. Чтобы заработать деньги, нужен корабль, и так по кругу. Ничего удивительного, что многим приходилось заниматься такой опасной работой, как нырять по ночам в пенные воды реки.
С освещённой фиолетовыми огнями набережной Манит свернул на неосвещённый канал. Через несколько минут он высмотрел знакомую фигуру, которая сидела, нагнувшись над водой, и неотрывно глядела в чёрную воду.
Теперь он вспомнил, почему отказался от непыльной работы на Западной Стороне. Здесь были люди, которых он любил, которые заслуживали, чтобы о них заботились.
Одним из них был Сомкит.
Манит пошёл помедленнее, разыскивая в карманах мелкие деньги. Всегда, когда мог, он старался дать Сомкиту денег. Он понятия не имел, как мальчику удавалось выживать. Где он спал? Что он ел?
Несмотря на пухлые щёки, Сомкит был тощий, как шпиндель – и с этим ничего нельзя было сделать, если ты живёшь на улице. Ему не хватало воздуха, поэтому он не мог самостоятельно нырять вместе с другими в местах получше. Манит каждый раз встречал его в этом боковом канале с неподвижной водой, где Сомкит расставлял свои ловушки. Бедный малыш. Более того, он был сиротой, выросшим в Намвоне. Чаще всего такие дети возвращались в тюрьму.