Постепенно мы узнавали Швейцарию, начиная от номеров в чистеньких гостиницах с благочестивыми библейскими стихами на стенах и кончая поистине прекрасными горными ландшафтами. Страна очень красивая, своеобразная и интересная. Нам, выходцам из деревни, хотелось познакомиться с швейцарской деревней. Решили сделать это в одно из ближайших воскресений, воспользовавшись обычным туристским маршрутом. Мы пустились в путь рано утром. Прошли поселок, который, по нашим понятиям, был деревней, архитектура домов была весьма своеобразной — нижний этаж представлял собою хлев и рабочее помещение, второй был жилым. Такие деревянные дома в немецкой Швейцарии преобладали. Поселок производил впечатление мирного селения с веками установившимся укладом жизни. Кругом чистота, люди подтянутые, сдержанные, услужливые, особенно по отношению к туристам, которые приносили местным жителям кое-какой заработок.
Мы довольно бодро шагали в гору. Дорога временами как бы поворачивала назад, шла отлого, потом снова устремлялась вперед и ввысь. Идти так легче, зато к цели приближаешься слишком медленно. К обеду мы поднялись всего метров на девятьсот. Здесь среди лугов стоял домик пастуха. В нем, по-видимому, жила переселившаяся на лето в горы крестьянская семья. В центре дворика, окруженного деревянной изгородью, грелась на солнце свинья. Прислонившись к ней, спали двое ребятишек годиков двух-трех. Они были немногим чище, чем их соседка. Мы вошли в домик, скорее, в хижину. Пол в ней оказался земляным, большую часть помещения занимал очаг, над которым висел большой котел, очевидно, для варки сыра. Обстановка в комнате была бедная — стол, скамейки из грубых досок, но довольно чисто. На стенах висели большие тарелки. На наш вопрос, нельзя ли получить молока, хлеба, сыру, нам ответили, что можно. И тогда из другой двери появилась девушка лет двадцати. Она была в брюках и не отличалась красотой, а также чистотой рук. Она принесла нам молоко в жестяном штофе, хлеба, сыру и масла, поставив все на стол. Мы, сильно проголодавшись, набросились на еду. Наливая молоко, мы увидели на дне штофа то ли грязь, то ли коровий навоз. У нас сразу отпала охота допивать молоко, хоть оно и было вкусное. Мы быстро расплатились и ушли с мыслью, что в образцовой Швейцарии, столь любезной сердцу Михкеля Мартны, жизнь трудового человека одинаково тяжела и в городе, и в деревне…
Антон Вааранди все мечтал познакомиться с новейшими достижениями швейцарской педагогики. С этой целью он решил съездить в Цюрих. Заодно он хотел узнать, состоится ли обещанная Кесккюла встреча с эстонцем-печатником. Поездка состоялась. Вааранди сообщил мне, что о швейцарской педагогике ему стало известно столько, сколько ему, как иностранцу, сочли нужным рассказать.
Между тем наша любознательность, как видно, обратила на себя внимание фирмы. В беседах с рабочими мы говорили, что отсутствие профсоюза укрепляет монопольное положение фирмы, отдает рабочих в ее полную власть. И вот однажды нас известили, что мы должны явиться в полицейский участок. Полицейского на месте не оказалось, и пришлось идти к нему домой. Нас встретил уже пожилой человек в штатском. Он заявил, что на основании соответствующего закона Швейцарской республики нанимать нас на работу запрещено. Это же было вписано красными чернилами в наши паспорта, которые у нас отобрали еще раньше. Мы стали протестовать, но полицейский только пожал плечами и вручил нам паспорта, заявив, что остальное его не касается.
Мы собрали вещи, получили расчет и, подсчитав свою наличность, пришли к выводу, что на эти деньги сможем купить билет до дому. В Швейцарии мы пробыли почти месяц.
В Цюрихе мы отправились к Александру Кесккюла и все ему рассказали. Он, как обычно, поругал власти, соединился с кем-то по телефону, а закончив разговор, сказал, что мы можем сейчас идти к его приятелю, тот дома. Из-за конспирации Александр Кесккюла велел нам выйти из дома позже его и на улице держаться за ним на расстоянии видимости.
Мы подошли к небольшому дому, поднялись на мансарду, где занимал комнату Эдуард Хельсинг. Выходец из Эстонии, бывший революционер, он после поражения революции 1905 года и блужданий по белу свету в конце концов осел в Швейцарии, поступив здесь в типографию. Как он объяснил, квартиры в Швейцарии дороги, жизнь тоже дорогая, безработицы вроде бы нет, но, если потеряешь работу, новую найти не просто, даже специалисту. Положение трудящихся нелегкое, особенно трудно рабочим, которым надо содержать семьи. Одним словом, в Швейцарии рабочему живется не лучше, чем где бы то ни было. Иностранные изделия сильно конкурируют с местными, сбивают цену. Часовая промышленность, в которой преобладает ручной труд, правда высокой квалификации, ведет упорную борьбу за свое существование. Владельцы предприятий перекладывают убытки на плечи рабочих, снижая заработную плату. Поскольку рабочие организованы не очень хорошо, а в отдельных отраслях промышленности даже совсем плохо или вообще не организованы, то, конечно, капиталистам это сходит с рук. Все это совпадало и с нашими впечатлениями о Швейцарии.
Мы рассказали Хельсингу свою историю, достали паспорта и показали сделанные в них полицией надписи. Кесккюла был страшно зол, реагировал на это очень темпераментно.
— Вам вписывают в паспорт черт знает что, и вы смиряетесь! — возмущался он. — По этой записи можно подумать, что вы жулики, этот паспорт нельзя нигде показать без того, чтобы не вызвать подозрений.
Кесккюла заявил, что мы не должны были принимать такие паспорта, посоветовал заявить протест начальнику полиции кантона и просить его оставить нас в Швейцарии.
Наше обращение к начальнику полиции кантона кончилось тем, что нам выдали бумагу, в которой было сказано, что нам запрещено пребывать в Швейцарии по той причине, что мы, будучи иностранцами, якобы поступили на работу без разрешения.
На прощание мы еще раз встретились с Хельсингом. Он передал для своей старой матери удививший нас «подарок» — мужские носки, да и те заштопанные. Прибыв на родину, мы передали вещи по адресу. У бедной старушки потекли слезы, когда мы сказали, что эти носки ей прислал сын.
Итак, мы пустились в обратный путь снова через Германию. Вопреки предсказаниям Кесккюла никто к нашим паспортам не придирался. Оказавшись в Штеттине с билетом на пароход, мы почувствовали себя спокойно и уверенно. В Штеттине в универсальном магазине купили себе кое-что из одежды, чтобы снять ту, в которой работали на строительстве, и выглядеть приличнее.
Когда я переступил порог дома № 21 по Красной улице, то увидел отца, который сидел у стола, сжав голову руками. Услышав мои шаги, он сразу повеселел:
— Ну, здравствуй. Хорошо, что вернулся. Я уже думал, что не дождусь тебя. Столько дел по хозяйству, а силы-то нет. Теперь все лучше пойдет.
На следующий же день мы приступили к уборке сена. Весь август 1923 года я жил дома, возобновив городские знакомства, а в начале сентября надо было возвращаться в Тарту, тем более что я получил из «Рабочего подвала» весточку — меня там ждали для переговоров о работе. Перед отъездом я встретил Альму Ваарман, энергичную юную пролетарку, очень популярную среди молодых рабочих. Она сунула мне в руки пачку журналов, поручив отвезти их в Тарту для распространения среди молодежи.
В Тарту меня ждало предложение Ханса Хейдемана занять место партийного организатора по Петсеримааскому, Вырумааскому, Валгамааскому уездам. Та же партийная работа, которую я вел до сих пор, но только вести ее надо систематически, изо дня в день. Я согласился.[15]
Единый фронт
Только приняв предложение стать организатором нелегальной Коммунистической партии в трех уездах южной Эстонии, я понял, насколько серьезную задачу взял на себя. Даже сейчас, почти полвека спустя, я отчетливо помню, с каким волнением я думал о предстоящей работе, о том, с чего начать. Я хотел добраться до сути политической жизни, узнать умонастроение трудящихся и, сообразуясь с этим, определить свои действия.
Состоявшиеся в мае 1923 года выборы во второе Государственное собрание убедительно показали, что, несмотря на разгром рабочих организаций, происшедший за год до этого, несмотря на убийство незадолго до выборов кандидата рабочих Яана Креукса,[16] Единый фронт трудящихся получил все же 10 процентов всех голосов. И это при условии, когда в двух крупнейших пролетарских районах — Таллине и Вирумааском уезде вместе с Нарвой — буржуазные власти аннулировали избирательные списки Единого фронта. Результаты выборов продемонстрировали популярность требований Единого фронта, убедительно показали, что, несмотря на террор и гонения, революционный дух в народе не сломлен.
Приближались выборы в местные самоуправления. Ханс Хейдеман подсказал, что всю агитацию в связи с выборами надо вести вокруг 12 требований Единого фронта, раскрыть народным массам их содержание и значение, вызвать у масс желание и решимость бороться за претворение их в жизнь. Сила 12 требований состояла в том, что они отражали интересы не только узкого слоя рабочих города и деревни, но и всех бедняков. С этой программой можно было идти и в те слои трудового люда, которые еще не созрели для восприятия революционных призывов. Платформа Единого фронта была близка и понятна и им. Я взял все советы Ханса на вооружение.
Прежде всего попытался разыскать в волостях активистов, уцелевших после разгромов, установить с ними связь, вновь вовлечь их в агитационную работу, в подготовку предвыборных собраний. Это было нелегким делом, ведь никаких транспортных средств у рабочих организаций не было, активисты двигались от хутора к хутору пешком, на что уходило много времени.