Евнухи лежали почти друг на друге, один так и не успел разжать руку, в которой была удавка. Повсюду была кровь. Даже одна из мраморных колонн оказалась ею забрызгана. В густых сумерках лужи на каменных плитах казались черными. Но кизляр-ага знал, что это за лужи. Запах был острый и тошнотворный. Посланных к Нане убийц зарезали, как баранов, полоснули по горлу, а одному для верности воткнули кинжал в живот и рассекли его так, что на каменные плиты вывалились кишки. Девушка лежала поодаль, кизляр-ага кинулся, было, к ней, но быстро понял: мертва. Это была настоящая бойня. Исмаил наверняка поджидал троицу в засаде и напал внезапно. Девчонке хватило одного точного удара острым клинком, а вот с евнухами Исмаил расправился, похоже, со вкусом, наслаждаясь видом и запахом крови.
– А-а-а-а!!! – в ужасе закричала калфа, пришедшая во двор следом за кизляр-агой. Он резко обернулся:
– Молчи!
– Но ведь их же убили! Надо позвать стражу!
– Не закроешь рот – и тебя убьют. Быстро уведи служанок. И вели прислать сюда Кара-агу. Надо все здесь прибрать. Никому ни слова, поняла?
Калфа затравленно кивнула и попятилась. Кизляр-ага услышал, как ее вырвало в темноте за колонной, и поморщился. Исмаил настоящий зверь, он явно хотел запугать людей Валиде. Недаром на кухне болтают, будто хранитель покоев головорез и человек без чести и совести. Ты подумай, что здесь устроил! А ведь это султанский дворец, а не притон в Стамбуле!
«Он хотел, чтобы мы дышать не смогли от страха», – с ненавистью подумал распорядитель гарема. Но через эту злость, через отчаяние, что он не смог выполнить приказ Валиде, через зависть к удачливому и дерзкому мальчишке этот страх все же прорывался, словно гной на вскрывшейся ране. Кизляр-ага чуял его тошнотворный запах, липкий пот лился по жирным щекам за шиворот парчового халата, сердце то билось бешено, то замирало. Исмаил хотел самого распорядителя гарема запугать, и ему это удалось.
– Анну выпустить немедленно, – велел кизляр-ага прибежавшему на зов Кара-аге. – Пусть молчит о том, где она была. Ни слова никому, тем паче своей госпоже. Скажи: пикнет – удавлю. Запугай.
– Но она будет спрашивать…
– Да кто она такая?! Скажи: ошибка, мол, вышла. Пусть сидит, ждет. Авось девчонка падишаху не понравится. Утра надо ждать. А пока пусть приберут тут, – кизляр-ага кивнул на трупы.
– Но что мы скажем Валиде?!
– Правду скажем: Исмаил их убил. А там пусть сами разбираются.
– Но ведь и нас могут…
– Молчи! Власть у султана, пока он султан. Видать, миром тут не порешишь. Вот и подумай, чью сторону принять.
– Я как вы, кизляр-ага.
– А я как я, так, что ли? Мне на кого смотреть? Кому молиться? Аллаху, понятно. Так ведь он высоко. А мы по земле грешной ходим. А здесь, на земле, вон оно как бывает, – африканец с опаской посмотрел на окровавленные трупы. И сокрушенно сказал: – Ну как я Валиде об этом доложу?
…В это время Нана играла с султаном в захватывающую игру, о которой так много и охотно рассказывала по дороге в Стамбул опытная в таких делах Анна. Игра эта называлась любовью. Надо было позволить мужчине как следует себя рассмотреть, сняв всю одежду, а потом рассмотреть его. Увиденное Нане понравилось, да и султан, казалось, был доволен.
Она хихикала и трогала его за то, что, по словам Анны, отрезали у тех, кого она называла евнухами. Чтобы они не играли в любовь. За что их так наказали, Нана не поняла, но, видимо, в этой игре свои какие-то правила.
В султанских покоях повсюду были зеркала, даже на потолке. Нана была в восторге. Она оказалась очень красивой, когда сняла с себя всю одежду. Ей нравилось разглядывать свое отражение, и она принимала разные позы, чтобы получше рассмотреть и ноги, и руки, и волосы, и грудь. Спереди, сзади, сверху…
Она так увлеклась, что даже не почувствовала боли, о которой говорила Анна, лишь удивилась крови, испачкавшей простыни и руку, когда Нана попыталась разглядеть: что там такое? Почему мокро? Султан лежал рядом и тяжело дышал. Лоб и щеки его были мокрые от пота, и даже борода влажная. Но лицо довольное, потому что султан улыбался.
Нана рассматривала в зеркало на потолке свое и его отражение: как они лежат рядом, большой бородатый мужчина, и она, голая, в облаке черных волос, с раскинутыми ногами, которые оказались очень красивыми.
«Я гораздо красивее его, не удивительно, что ему нравится меня трогать и целовать», – подумала Нана.
– Ты меня любишь? – спросила она, забавно выговаривая турецкие слова. Уроки Анны не прошли даром. По дороге в Стамбул Нана вполне сносно научилась говорить по-турецки.
Ибрагим поднял голову.
– Ты смелая девушка. Ты и меня избавила от страха.
– А разве ты чего-то боишься? – удивилась Нана.
– Смерти, – серьезно сказал Ибрагим. – Ее все боятся.
– А я подумала, ты боишься ту важную женщину, которая сказала, что я тварь. Не бойся. – Нана крепко его обняла. – Мы ее отсюда вышлем.
– Так нельзя, – удивился Ибрагим.
– Почему нельзя? Ведь это твой дворец? А она пусть живет в своем.
Такая простая мысль еще ни разу не приходила Ибрагиму в голову. Его мать управляет империей, вот она и живет здесь, в Топкапы. Где собирается Диван, куда приезжают иностранные послы на поклон и куда передают прошения, собранные в Стамбуле. Мать знает все и за всем следит. Так было всегда.
– Делами государства кто-то должен заниматься, – нахмурился он.
– Что такое «дела государства»? – наморщила лобик Нана.
– Я повелитель огромной страны. В ней живет много людей, не все хотят мне подчиняться. Надо следить, чтобы был порядок, – важно сказал Ибрагим.
– У тебя много стражи, – простодушно заметила Нана. – Разве стража слушается женщин?
– Нет, – Ибрагим задумался.
– Значит, они не будут слушаться твою мать. Они будут слушаться тебя, когда ты велишь отвезти ее в ее дворец. У нее есть дворец?
– Есть Старый дворец, куда высылают женщин, которые больше не бывают в покоях султана.
Нана захлопала в ладоши:
– Не зови ее к себе, а потом скажешь всем, что она к тебе больше не ходит, и значит, должна уехать в этот… как его? Старый дворец!
«А ведь и впрямь, – подумал Ибрагим. – Отстранив мать от дел, я тем самым спасусь от заговора, который она готовит».
– Я теперь твоя жена? – спросила вдруг Нана.
– Наложница.
– Что значит «наложница»?
– Фаворитка. Женщина, которую я люблю.
– Мне сказали, что у тебя много жен и детей.
– Это так. У меня семь жен.
– А я хочу быть одна жена!
– Ты слишком спешишь, – нахмурился Ибрагим. Девушка ему очень нравилась, но она совсем не была скромной. Его это обеспокоило. Но потом он вспомнил, как она дерзила самой Валиде, и смягчился. Все женщины склонялись перед Кёсем-султан, и только Нана сразу же поставила себя выше.
– Ты должен всем сказать, что я теперь твоя жена, – заупрямилась Нана.
– Женятся на свободных женщинах. А ты рабыня.
– Я?! – Он увидел, как вспыхнули огромные карие глаза, метнув в него молнии. – Никогда я не была рабыней! Мой отец князь, а я грузинская княжна!
– В самом деле? – удивился Ибрагим.
– Меня везли сюда как невесту, принцессу. У меня была своя каюта и слуги. Отец сказал, что я еду за море замуж.
– Как жаль, что я не знал этого раньше, – пробормотал Ибрагим. – Выходит, раз ты свободная женщина, тебе нельзя оставаться в моем гареме. И в моем дворце. И как быть?
– Как? – эхом откликнулась Нана.
Ибрагим с сожалением подумал, что девушка очень уж хороша. И храбрая. Он словно почувствовал ее исключительность. Отказаться от нее? Ну уж нет! Он, кажется, впервые полюбил. Все другие женщины, даже Шекер Пара, которая носила сейчас его ребенка, были забыты. Ибрагим не хотел, чтобы это оказалась единственная ночь, которую он провел с Наной.
– Я еще ни разу не заключал никях, – признался он. – Все мои жены – это рабыни. Мне незачем на них жениться. Но раз ты принцесса…
– Княжна.
– Останься до утра. Пусть эта ночь не кончается. А утром я приму решение.
И он потянулся к Нане. Она посмотрела на потолок и увидела его руку на своей белоснежной и пышной груди. Потом эта рука опустилась ниже, и Нане приятно было это видеть, еще приятнее чувствовать, как ее ласкают там, где ей слаще всего. Анна не обманула. Любовь – это увлекательная и зажигательная игра. В нее играет все тело, а больше всего – губы. Которые могут и целовать, и говорить такие заветные слова, что воспламеняется даже то, что раньше не играло. Что-то там, внутри, где раньше Нана чувствовала только боль. Она себя раньше боялась, своего тела. И вдруг поняла, что боли больше не будет. Ибрагим избавил ее от этого. О, как же она была ему благодарна!
Она счастливо рассмеялась, почувствовав, как все ее тело содрогнулось, и там, где раньше было больно, в те ненавистные дни, когда из самых глубин Наны лилась кровь, вдруг стало легко и радостно. Нана догадалась, что освободилась от ежемесячных мучений, потому и смеялась.
– Моя счастливая госпожа, – Ибрагим в избытке чувств погладил ее лицо. – Хюмашах.
– Как?
– Твое имя отныне Хюмашах. Раз ты будешь моей женой, у тебя должно быть новое имя. Я могу жениться только на мусульманке.
– Мой отец принял ислам, – вспомнила Нана.
– А вы повторяли за ним слова Корана? – строго спросил Ибрагим.
– Да, однажды. Нас собирали в доме у паши Абашидзе. Значит, я мусульманка?
– Ты еще ребенок, – вздохнул Ибрагим.
С Наной, или с Хюмашах, как он решил ее отныне звать, ему было невероятно легко. Они говорили на одном языке, думали и чувствовали одинаково. Шекер Пара была Ибрагиму больше матерью, чем женой, к тому же она оказалась слишком уж умна. Ибрагим всегда чувствовал, что какая-то ее часть для него закрыта. Хюмашах же была вся – открытая книга. Полная одних только красивых картинок, не надо было заботиться тем, чтобы понять, о чем в этой книге написано. Там не было ничего мудреного.
Ибрагим невольно потянулся к тому, что проще, не понимая, насколько он тем самым усложняет себе жизнь. Желания Хюмашах были примитивны, зато она не знала меры. И не понимала отказа. Если ее любимый сам султан, то весь мир принадлежит ему. И все его сокровища тоже. Это бездонный сундук, из которого можно брать, не заботясь о будущем. Он всегда останется полон.