Орсино повиновался, но явно без особой радости. Он ежился, когда Женевьева укрепляла электроды на его лысине.
— Ощущаешь что-нибудь? — спросила Реншо.
Орсино запрокинул голову, как будто прислушиваясь к чему-то. Похоже, он заинтересовался происходящим. Он сказал:
— Слышу что-то вроде постукивания… и… и еще что-то вроде попискивания — тонкое такое попискивание… и… ой, как потешно… как будто кто-то хихикает!
Беркович высказал предположение:
— Вероятно, мартышка думает не словами.
— Конечно, — подтвердила Реншо.
— Почему же ты решила, что это мысли? Все эти писки, трески и постукивание?
Реншо была невозмутима:
— А теперь поднимемся еще выше по лестнице разума.
Она осторожно освободила мартышку от проводков, сняла с нее ошейник и отнесла в клетку.
— Ты хочешь сказать, что объектом будет человек? — недоверчиво спросил Орсино.
— Объектом буду я, лично.
— У тебя что, электроды имплантированы…
— Нет-нет. В данном случае меня будет представлять мой компьютер. Мой мозг по массе в десять раз превышает мозг мартышки. Майк может вычленять мои лазерограммы, обозначающие мысли, и без вживления электродов в мозг, при простом наложении их снаружи.
— Откуда ты знаешь? — упорствовал Беркович.
— А ты думаешь, я еще не попробовала все это на себе? Ну-ка, помоги мне приладить… Вот так. Отлично.
Ее пальцы быстро пробежали по клавишам пульта компьютера, и на экране тут же загорелась извилистая линия, такая замысловатая, что было невозможно выделить ее отдельные элементы.
— Сам справишься со своими электродами, Адам? — спросила Реншо.
Орсино приладил электроды на место с помощью, не слишком ловкой, Берковича.
— Я слышу слова, — сообщил он вскоре. — Но они разрозненные, накладываются одно на другое, будто одновременно говорят несколько человек.
— Я просто не пытаюсь говорить сознательно, — объяснила Реншо.
— А вот когда ты заговорила, я услышал твои слова, как эхо.
Беркович сердито посоветовал:
— Не разговаривай, Дженни. Попробуй упорядочить свои мысли, пусть он услышит то, что ты хочешь ему передать.
Орсино возразил:
— А вот когда говоришь ты, Джим, я никакого эха не слышу.
Беркович буркнул:
— Если ты не заткнешься, вообще ничего не услышишь.
Наступило долгое, тяжелое молчание. Потом Орсино понимающе кивнул, потянулся за ручкой и что-то написал на бумаге.
Реншо встала, нажала рычажок выключателя и сняла электроды со своей красивой головки. Поправила прическу и, не глядя на Орсино, объявила:
— Надеюсь, записанное тобой звучит так: «Адам, советую замолвить за меня словечко на директорате, а Джим пускай утрется».
Орсино пробормотал:
— Да… я записал именно это, слово в слово!
— Ну, вот вам и результат, — довольно улыбнулась Реншо. — Телепатия в действии, хотя совсем не обязательно пользоваться ею для передачи таких глупых предложений. Подумайте о том, как можно применить ее в психиатрии, в лечении душевнобольных. Представьте, как можно ее применить в обучении людей и машин. Подумайте, сколь велика будет польза от ее применения в криминалистике.
Орсино, широко раскрыв глаза, прошептал:
— Честно говоря, просто уму непостижимо — столько открывается возможностей! Но… я не уверен, что позволят…
— Если все будет на законном основании, почему бы и нет? — пожала плечами Реншо. — И если мы втроем, объединенными усилиями попробуем сдвинуть это дело с места, если вы не против того, чтобы присоединиться ко мне, не за горами Нобелевская премия…
Беркович угрюмо покачал головой.
— Я не могу. Нет. Пока — нет.
— Что? О чем ты? — Холодное красивое лицо Реншо покрылось ярким румянцем.
— Телепатия — дело тонкое. Она слишком заманчива, слишком желанна. Мы можем обмануться.
— Ты хоть послушай, о чем ты говоришь, Джим. Возьми, сам послушай.
— И я могу обмануться. Мне нужен контроль.
— Что ты имеешь в виду? Какой такой контроль?
— Изолировать источник мыслей. Убрать животное. Никаких мартышек. Ни одного человека. Понять, откуда исходит мысль. Пусть Орсино послушает металл и стекло, и если он всё равно услышит мысли, значит, мы обманываем себя.
— А если он ничего не услышит?
— Тогда я буду слушать. И если ты поместишь меня в соседней комнате и я, ничего не видя, смогу определить, когда ты подключишься к цепи, значит, можешь на меня рассчитывать.
— Что ж, отлично, — согласилась Реншо. — Устроим контрольный эксперимент. Это нетрудно.
Она повозилась с проводками, которые раньше были закреплены на ее голове, и закрепила контакты. Цепь замкнулась.
— Ну, Адам, — сказала она, — если ты начнешь сначала…
Но прежде чем она закончила фразу, раздался холодный, четкий голос — чистый, как звон разбивающихся льдинок:
— Наконец-то!
— Что? — ошеломленно переспросила Реншо.
Орсино промямлил:
— Кто сказал…
Беркович оглядывался по сторонам.
— Кто сказал «наконец-то»?
Реншо, внезапно побледнев, проговорила:
— Я не говорила. Я не издала ни звука. Это была только… Это кто-то из вас…
Но звонкий голос проговорил вновь:
— Я Ма…
Реншо разъединила проводки, наступила тишина. Она почти беззвучно, одними губами, проговорила:
— Видимо, это Майк… мой компьютер…
— Ты хочешь сказать, что он думает? — еле слышно прошептал Орсино.
Реншо тихо-тихо, до неузнаваемости изменившимся голосом ответила:
— Я же сказала, что он очень сложный, и почему бы ему не… Как вы думаете… Он всегда автоматически настраивался на вычленение лазерограммы абстрактной мысли, какой бы мозг ни был подключен к цепи. Но если в цепи не оказалось ни одного мозга, он подключился к себе… Так, что ли?
Все молчали. Наконец Беркович сказал:
— Получается, что этот компьютер думает, но не может свободно выражать свои мысли до тех пор, пока он ограничен выполнением программы. Из-за этой твоей лазерной системы…
— Невозможно! — взвизгнул Орсино. — Никто же не принимал мысли. Это совсем не одно и то же!
Реншо задумчиво проговорила:
— Компьютер работает с гораздо большей интенсивностью, чем органический мозг. Полагаю, он способен усилить свой потенциал до такой степени, что мы можем улавливать его мысли без посторонней помощи. Иначе как объяснить…
Беркович резко оборвал ее:
— Значит, ты нашла еще одно применение лазеру: возможность говорить с компьютерами как с отдельными индивидуумами, один на один.
А Реншо, глядя в одну точку, спросила, ни к кому не обращаясь:
— О господи, что же нам теперь делить?
Сторонник сегрегации(Перевод Н. Хмелик)
Хирург поднял глаза, лицо его ничего не выражало:
— Он готов?
— Готовность — понятие относительное, — сказал медик-инженер. — Мы готовы. Он беспокоен.
— Они всегда нервничают. Это ведь серьезная операция.
— Серьезная или нет, он должен быть благодарен. Его выбрали из огромного количества желающих, и, честно говоря, я не думаю…
— Не стоит об этом говорить, — прервал его хирург. — Не мы принимаем решение.
— Мы его утверждаем. И разве мы обязаны соглашаться?
— Да, — сказал хирург жестко. — Мы соглашаемся. Полностью и от всего сердца. Операция чересчур сложна, чтобы умничать и приниматься за нее с оговорками. Этот человек доказал свою ценность для человечества, и результаты устраивают Совет по выживанию.
— Ладно, — медику-инженеру не хотелось спорить.
Хирург сказал:
— Пожалуй, я встречусь с ним прямо здесь. Комната маленькая, так что может получиться доверительный и успокаивающий разговор.
— Не поможет. Он нервничает и, похоже, уже принял решение.
— Вот как?
— Да. Он хочет металл, с больными всегда одна и та же история.
Выражение лица хирурга не изменилось. Он внимательно разглядывал свои руки.
— Иногда их можно отговорить.
— Стоит ли беспокоиться? — тон медика-инженера был безразличным. — Он хочет металл — пусть будет металл.
— Тебя это не волнует?
— А чего волноваться? — сказал медик-инженер жестко. — В любом случае это медико-инженерная задача, а я — инженер, значит, могу с ней справиться. Почему я должен делать больше?
Хирург сказал бесстрастно:
— С моей точки зрения, это проблема совместимости тканей.
— Совместимость! Это же не аргумент. Разве пациента волнует совместимость?
— Зато меня волнует.
— Твои мысли никого не интересуют. К тому же они не совпадают с настроением в обществе. Так что у тебя нет шансов.
— И все-таки я попытаюсь.
Хирург жестом пресек дальнейшие возражения инженера. Он вызвал сестру и знал, что она уже у дверей его кабинета. Хирург нажал кнопку, створки двойной двери медленно раздвинулись, и в комнате появился пациент в своем инвалидном кресле. Сестра шла рядом.
— Подождите за дверью, сестра, — сказал хирург. — Я позову вас. — Он кивнул медику-инженеру, и тот вышел вслед за сестрой. Дверь закрылась.
Человек в кресле обернулся, провожая взглядом уходящих. У него была жилистая шея и заметные морщинки вокруг глаз. Он был гладко выбрит, хирург обратил внимание на маникюр на его пальцах, крепко сжимавших ручки кресла. За этим высокопоставленным пациентом хорошо ухаживали… Тем не менее видно было, что он раздражен и готов в любую минуту дать выход своему раздражению.
— Мы начнем сегодня?
Хирург кивнул:
— Сегодня днем, сенатор.
— Как я понимаю, это займет не одну неделю.
— Не операция сама по себе, сенатор. Но есть много дополнительных моментов, которые требуют внимания. Кровообращение, которое надо восстановить и некоторое время поддерживать искусственно, гормональное регулирование — это все непросто.
— Это опасно? — спросил пациент требовательно. Затем, видимо решив, что между ним и хирургом должны быть добрые отношения, пересилил себя и добавил: — Доктор?
Хирург не обратил никакого внимания на оттенки его интонации и ответил спокойно: