— Даже то оружие, которым не пользуешься, надо содержать в порядке — никогда нельзя знать для чего оно тебе понадобится. — Пробормотала гостья про себя, а Кабир почувствовал себя вновь пятнадцатилетним пацаном, получившим очередную трепку от наставника — гавах сегодня должен быть исключительный, столько ему было уделено внимания. А этому чудищу пустыни, хоть бы что — высунув язык от усердия, продолжает доводить режущую кромку, но вмиг уши развернулись в сторону, а в следующую секунду и весь меховой шарик пронесся мимо.
— Матушка! Да пребудет с вами милость Аллаха и… — и, вместо продолжения, от избытка чувств лизнула в нос. Кабир же не мог оторвать взгляд от худых рук, с пергаментной кожей, которые бережно держали когтистые лапы… И тут его Раиса, которую он не видел плачущей очень и очень давно, вдруг разрыдалась уткнувшись в плечо неизвестно из какого ада сбежавшего чудища. Женщины, не разрывая объятий, удалились в угол, где после непродолжительного перешёптывания, старшая со всем почтением была усажена, а гуль вернулась к заточке меча. Впрочем, это еще вопрос — кто из них прожил больше лет.
— Думаю почтенный отец, я должна ответить на ваши вопросы. Наверное первый из них — гуль обвела руками убранства, — это мальчик я или девочка, — в зеленых глазах отчетливо загорелись веселые огоньки.
— Наверное, я должна согласиться с очевидным, что девочка, — скорее всего такой кульбит с ушами и фырканье следует трактовать как усмешку.
— А вот относиться ко мне, — загнутый коготь попробовал остроту клинка и недовольный убрался назад, в подушку на лапе, — то, наверное, все же стоит как к мальчику. Во избежание недоразумений, так сказать…
— Дело в том, отец, что женщину моего рода никак нельзя назвать хрупким цветком, неспособным защитить ни себя, ни ребенка. Думаю, мы придем к согласию, что бросить вызов властителю саванн — доблесть, но вот попытка обидеть львенка — уже глупость, просто пережить которую — чудо.
Из угла шатра раздался смешок, да и сам Кабир понял и второй смысл сравнения — лев при всей его силе, обычно не охотится — еду и ему, и львятам добывают львицы.
— Значит, в вашем роду, всем распоряжаются женщины? Вот не думал, что «Сират Сайф» не выдумка курильщика опия.
— Это возможно, но у нас говорят, что «если родом правит женщина, значит конец его был близок». Чтобы взвалить на себя кроме заботы о семье и детях еще и заботу о делах рода — и мудрость мужчин, и терпение женщин должны показать дно.
— А каковы мужчины твоего рода?
— Мало отличаются от любых других, гордые — до заносчивости, увлекающиеся — до самозабвения, отважные — до дурости, любят слушать только себя и изо всех сил стараются стать взрослыми. Некоторым это даже удается — к тому моменту как старость согнет спину в дугу.
Раиса в своем углу тряслась от беззвучного смеха, сгорбившись над своим рукодельем, может что-то он и в ее родственниках недосмотрел — уж очень слова знакомые. Зря она так потешается, пусть и действительно сам виноват — просто гостья, в соответствии с обычаем, отвечает прямо и без утайки, уж в желании что-то скрыть ее точно не заподозришь.
— Как нам называть тебя? На этот вопрос можешь не отвечать.
В ответ — глухое ворчание, и задорное объяснение.
— Я не боюсь назвать свое первое имя, тем более столь щедро меня одарившим, но и злому человеку будет мало пользы — вряд ли самый черный колдун, да защитит нас Аллах, сможет его повторить — особенно тяжело будет правильно махнуть ухом. Но я согласна, если вы дадите мне второе имя, а можно именовать и по роду — вряд ли нам грозит путаница.
— Гюль-чат-ай?
— Можно и короче, я вполне достойна своих предков — хоть и слава о них среди людей не добрая…
Такое впечатление, что краснеть от стыда за сегодня пришлось больше чем за всю прошедшую жизнь, ох и язычок, не подкоротили бы — далеко не каждый способен выслушивать правду, хотя она сама кого хочешь укоротит — на голову, что впрочем еще хуже… Да еще этот взгляд — прямо в глаза и душу.
— Думаю теперь надо рассказать о моей вере, чтобы не вводить уважаемых муслимов в заблуждение. Вот это, — коготь щелкнул по распятию на шее, — просто память о человеке который отнесся ко мне не по моему внешнему виду и славе моего рода. Сама же я продолжаю придерживаться убеждений предков.
— И кому же поклонялись твои предки?
— Мои предки СЧИТАЛИ, что нельзя судить о человеке по его вере, судить о человеке можно только по тому насколько прям его путь. О вере же не стоит даже спрашивать — это его личный выбор, так же как с кем делить воду или растить детей.
— Но как быть, если путь искривится?
— Искривившийся путь всегда пресечется с прямым, и — или выпрямится, или оборвется.
— Но ведь будет и День Суда…
— И Аллах, и бог Исаака и Иакова, через своих пророков говорили, что намерены судить людей также — по делам их. Этот путь и мне видится прямым. Обращение к богу должно идти от склонности, а не от страха наказания.
Повисшая после этого тишина не была напряженной, просто каждый обдумывал сказанное, да и тишины собственно не было — шипел камень, выравнивая сталь, шумела вода в закипающем кофейнике.
— Знаешь, — сказал наконец Кабир, — такой путь мне тоже кажется самым прямым и ведущим под руку Аллаха, но боюсь он слишком прямой для обычного человека.
И замолчал, наткнувшись взглядом на клыкастую улыбку, подумалось — «действительно, как же быстро я об этом забыл…».
И снова бой…
Заточку гостья закончила как раз как закипела вода. Проверила когтем, провела лезвием по руке довольно хмыкнула на видимое что-то только ей и прямо поднимаясь с колен нанесла широкий удар снизу вверх, прочертила острием в волосе от свода шатра, счесала невесомую стружку с опорного столба, подхватила ее плоскостью лезвия не дав упасть и нанесла страшный в полную силу удар сверху вниз двумя руками. Кабир ожидал распавшуюся на две половинки чашку с отваром и меч ушедший до половины в землю, но острие лишь пустило круги по воде, да вниз опустился разрубленный лепесток — гуль сумела остановить удар. Еще несколько движений мечом чтобы проверить качество заточки и удовлетворенное хмыканье.
— Это конечно не волос на воде, еще работать и работать, но результат налицо. Тут для него мало места можно выйти наружу?
И едва дождавшись разрешения выпрыгнула наружу, пришлось вставать и идти следом — зрелище похоже стоило того.
Удивительно, но гуль не выбежала на открытую и утоптанную площадку перед шатром, а замерла приподнявшись на цыпочки, держа меч свечкой вертикально, так что пришлось сдержать шаг чтобы не упереться ей в спину. Кабир уже обирался спросить куда это она так всматривается в западной стороне лагеря, когда она метнулась на шаг вперед, а меч друг дернулся описав стремительную дугу, и в тот же миг что-то очень больно ужалило в щиколотку. С трепетом взглянув вниз, Кабир, скажем так, опасался увидеть там свою ступню отдельно, хотя меч, при все его длине, достать до ноги никак не мог, но и вариант с уползающей змеей тоже не радовал.
Внизу лежала стрела, спаси Аллах — змея б и то была лучше! Еще не веря он посмотрел на ее широкий наконечник и каплю собственной крови первой появившейся на порезе. Разум еще не осознал всего случившегося, а тело опытного воина уже вскидывало голову вверх, чтобы успеть рассмотреть врага. И взгляд тут же уперся в жало другой стрелы, буквально в трех пальцах от переносицы. Сердце пропустило удар, пока пыталось осознать, почему он все еще жив. Потом гуль спокойно оперлась на крестовину меча и откусила наконечник стрелы пробивший ее правую лапу, буркнула задумчиво про себя — «надо же, бронебойной не пожалели…» и так же спокойно шагнула поднимая меч навстречу летящим стрелам, бросив не оборачиваясь:
— Отец, думаю следует одевать бронь и браться за оружие, эти, — острие меча указало на врывающихся на стоянку через поваленную с западной стороны ограду, черные фигуры всадников, — похоже не собираются щадить ни младенцев, ни старух.
Накинуть кольчугу дело привычное и не долгое, сабля и так была на боку, оставалось только схватить привычное копье, чехол джеридов и, прикрывшись щитом, шагнуть наружу. Вроде бы и времени прошло немного, но Кабиру досталась только роль зрителя — все были слишком далеко, чтобы принять хоть какое то участие.
За бросок копья- джерида стояла его гостья спокойно смотря на троих несущихся на нее всадников. Первый верхом на дромадере был уже совсем близко нацелив жало длинного копья прямо на замершую, от ужаса как он наверняка думал, фигуру не пойми кого. Вряд ли он осознал кто перед ним, в бою вообще воспринимается только важное, а самым важным тут была полоса стали, а в руке она там или в лапе, да и одет противник в халат или почему-то в шкуру — со всем этим можно разобраться потом.
А вот то, что произошло дальше — иначе как ожившей легендой назвать было нельзя. Кабир много слыхал их за свою жизнь, а вот увидеть вживую эти фантазии поэтов как-то не ожидал. Оказалось, для оживления легенды нужно совсем немного — вот кончик меча бросается вперед встречаясь с жалом копья и, пользуясь своим весом и встречным движением отжимает его вниз — к земле. Всадник, понимая что остается в очень невыгодном положении, осаживает дромадера и откидывается назад, пытаясь разорвать контакт и освободить жало для удара, но разгон неумолимо влечет его вперед и жало копья все же втыкается в землю, правда — уже позади гуль, и собственное копье не выбило противника из седла, как вероятно она ожидала.
Теперь уже у нее острие смотрит за спину, а рукоять вперед, воин пытается бросить копье и схватиться за собственный клинок, но оказывается, что она готова и к такому развитию ситуации. НЕ пытаясь нанести удар, этот комок шерсти попросту наступает на древко копья сразу за жалом, прижимая ратовище к бедру всадника, и… попросту взбегает по древку вверх!
Вот оказывается, что нужно чтобы легенда оказалась правдой — когтистые лапы с таким же большим пальцем, как на руках, которые могут зацепиться даже за полированное дерево древка.