Видя, что отец одобряет его выбор, Бала оживился.
Он стал рассказывать о старинных интересных зданиях — мечетях, шахских дворцах.
Услышал Шамси и о древних башнях в окрестных селениях — в Мардакянах, в Раманах. И он удивлялся, как мало знал он об этих башнях, хотя не раз видел их своими глазами.
Рассказал Бала и о нухинском ханском дворце, построенном, как говорят, без единого гвоздя, а сплошь на деревянных скрепах, о его расписных потолках с позолотой, о мраморных водоемах, о затейливых переплетах подъемных окон «шебеке». И Шамси думал: богато, красиво жили ханы, не то что простой трудовой народ!
Но больше всего Бала рассказывал о зданиях, которых еще нет, но которые будут — о новых дворцах культуры, о жилых домах, каких вскоре понастроят в Баку видимо-невидимо.
Бала рассказывал, а Шамси слушал, радуясь, какой у него умный сын, и умиляясь. И, придя в хорошее расположение духа, он самодовольно заметил:
— Это у тебя, сынок, от меня — любовь к красоте!.. Ну и от матери, конечно… — великодушно добавил он, вспомня о коврах Ругя.
Но вдруг Шамси стало обидно за себя. Он полез в карман за выпиской из приказа, извлек ее из толстой пергаментной обертки, сунул Бале и чванливо промолвил:
— Ты не больно-то хвастай своей бумагой об окончании школы, домостроитель, — отец твой тоже кое-что стоит!
Прежде, бывало, уславливаясь с сыном о встрече, Шамси говорил:
— Приезжай, сынок, когда хочешь, я всегда дома… — Иной раз он с горечью добавлял: — Да и куда мне идти?
Но в этот день, прощаясь с Балой, Шамси деловито вынул из кармана памятку и, долго в ней разбираясь, озабоченно произнес:
— В среду и в субботу не приезжай — в магазине у нас большая приемка. Дел — вот столько! — Он провел рукой над головой, невольно подражая Ругя. Но тут же, словно найдя выход из затруднения, он бодро закончил:
— Приезжай-ка лучше, сынок, в воскресенье — в свободный день!
Не так уж много дел у эксперта-специалиста в магазине «Скупка ковров», чтоб не найти время повидаться с единственным сыном, но Шамси нравилось изображать из себя человека, занятого по горло. Он, действительно, чувствовал себя теперь очень деловым, занятым человеком. Ведь он — эксперт-специалист. И притом — штатный!
ТУЧКА
Декретный отпуск давно окончился, шел к концу и дополнительный отпуск за свой счет.
— Наверно, уже соскучилась по работе, рада, что скоро вернешься в театр? — спросил Саша в один из этих дней.
Лицо Баджи выразило тревогу:
— Скажу тебе, Саша, что наша девочка еще очень нуждается в материнском уходе.
И Баджи принялась развивать мысль, с которой успела сжиться. Работа в театре заставит ее уходить по утрам на репетиции, по вечерам — на спектакли. Придется ездить в гастрольные поездки по районам. Кто в ее отсутствие позаботится вовремя накормить ребенка? Кто бережно выкупает его? Кто уложит в постельку, споет колыбельную?
Привела Баджи и рассказы Телли о том, как много сейчас приходится работать в театре, — времени не остается для личной жизни. И еще о многом говорила Баджи, все в том же духе — как бывает обычно, когда человек хочет убедить другого в своей правоте. А как же не чувствовать матери свою правоту, когда она держит дочь на руках, у своей груди?
— Как же быть? — спросил Саша.
— Может быть, снова попросить дирекцию театра об отсрочке? — подсказала Баджи.
— А удобно ли?
— Ну, хотя бы на месяц-два.
Баджи смотрела на Сашу, и было в ее взгляде что-то робкое, просительное, словно от него зависело сейчас решить нечто большое и важное для нее, и, растроганный этим взглядом, он успокаивающе обнял ее за плечи и сказал:
— Ну что ж, давай попросим отсрочку! Не думаю, чтоб тебе отказали.
Вот и все!
Еще никогда не казался ей Саша таким чутким, покладистым, добрым, как в эту минуту…
Отрывной календарь — как много таит он грядущих радостей и печалей за каждым своим листком!
Обычно Баджи отрывала листок вечером, перед сном, словно торопя приход завтрашнего дня, — верилось, что грядущий день будет хорош.
А теперь, отрывая листок, Баджи с грустью думала, что новый день приближает ее к той поре, которая отдалит ее от дочки. Теперь, сама того не сознавая, она оставляла листок календаря не оторванным до утра, словно стремясь задержать как назло торопливое время.
Когда осталось два-три листка до срока, Саша сказал:
— Ну, теперь наша Нелька совсем взрослая барышня — можешь спокойно возвращаться к работе!
Баджи, помедлив, ответила:
— Еще не скоро.
— Не скоро? — удивленно переспросил Саша. — Да ведь в понедельник кончается твой отпуск.
Баджи не сразу решилась сказать то, о чем умалчивала вот уже целую неделю.
— Мне продлили отпуск до весны — по болезни ребенка… — сказала она наконец, не глядя на Сашу.
Тот опешил, встревожился:
— Неужели девочка больна?
— Нет, нет! — заторопилась Баджи, досадуя, что так неумело сообщила о том, о чем собиралась сказать совсем иначе.
— Так почему же? — недоумевал Саша.
— Нашу девочку пожалел один врач из консультации и дал мне справку, что ребенок еще нуждается в постоянном материнском уходе.
Что-то подсказало Баджи не упоминать про Телли, которая надоумила ее и сама же помогла раздобыть справку в консультации у знакомого врача.
— Почему же ты не посоветовалась со мной, прежде чем решиться на такой шаг? — спросил Саша.
В его тоне звучал упрек. Где тот чуткий, покладистый, добрый Саша, каким он проявил себя в прошлый раз, когда возник вопрос об отсрочке?
— А разве я не вольна предпринимать такие шаги сама? — с ноткой вызова спросила Баджи.
— Все же…
— Ты что — против?
— Это как-то неожиданно…
Баджи повела плечами:
— Пойми, что мать не может оставить такую крошку без присмотра!
— А разве нельзя доверить ее Кюбре-хале — она в ребенке души не чает. Охотно возится с ней и Натэлла Георгиевна. А вечерами почти всегда дома я сам. Каждый понемногу и присмотрит.
— Именно: каждый понемногу! А у семи нянек, как известно, дитя без глаза! Нет, Саша, я ребенка никому не доверю, никому! Вот разве что тете Марии.
— Вряд ли мама сможет — она на работе.
— Вместо того чтоб возиться с чужими детишками, могла бы позаботиться о своей внучке.
— Я не могу заставить мать уйти с работы. Да и не имею права лишать ее того, что так много значит для нее в жизни.
Баджи поджала губы. Муж против жены — за мать? Старая песня!
— Остается, стало быть, заботиться о ребенке мне самой! — упрямо сказала Баджи. — И, значит, я правильно поступила, устроив себе отпуск до весны!
— Устроив? — нахмурился Саша. — Что ты хочешь этим сказать?
— То, что слышишь!
Впервые Баджи говорила с Сашей в таком тоне. Она резко отвернулась, подошла к шкафу. Порывшись в нем, вытащила свою старую кофту и, усевшись за стол, молча принялась кроить платьице для Нинель.
Саша подошел к ней, ласково обнял за плечи:
— Не понимаю тебя…
— Был бы ты матерью — понял бы!
Баджи высвободилась из его объятий. Все в ее нахохлившейся фигуре говорило: вот уж не думала я, что ты окажешься таким равнодушным к своему ребенку!
И была у Баджи еще одна тайная обида: он, видно, не только пренебрегает ребенком, но и не стремится быть с ней самой. Быстро же стала она ненужной, лишней! И, может быть, даже есть у него какая-то другая, кто ему нужней, дороже?
— Мой первый муж держал меня под замком, второй гонит из дому на работу, а я, баба, слушайся и подчиняйся? Выходит, все по старинке?
— Баджи, опомнись, что ты говоришь!
— Я вольна говорить, что хочу!
— Баджи, перестань!
Он еще смеет на нее кричать?
— Не перестану!
Глаза Баджи сверкнули, вызывающе сузились. Как была она сейчас похожа на свою мать Сару в минуты гнева!
Вот она, первая тучка на доселе безоблачном небе, легкая, почти неприметная! Развеет ли ее добрый ветерок и она исчезнет бесследно, быстро, так же, как пришла? Или злой вихрь нагонит еще одну, и другую, и третью тучу и сгустит их, закрыв солнце тяжелой, мрачной пеленой, предвестницей грозы?..
Баджи низко склонилась над шитьем. Пальцы ее дрожали, игла не слушалась.
Время от времени Баджи тайком, исподлобья поглядывала на Сашу. Он сидел, облокотившись на столик, и в свете лампы его русые волосы казались совсем светлыми — как в тот вечер, когда он впервые остался здесь до утра. И Баджи вспомнила их разговор о любви, о страдании, о Лейли и Меджнуне, о Ромео и Джульетте. Нет, видно, еще не наступило оно, то чудесное время, когда никто и ничто не будет стоять стеной между двумя любящими людьми.
Гнев Баджи угасал. Но она вновь и вновь разжигала его, так как, пылая, он не оставлял в ее душе места раскаянию и стыду.
ТАКОВА ЖИЗНЬ
Тучка была легкая, мало заметная. Но от глаз соседей она не скрылась.
— Что это у тебя произошло с Сашей? — спросила Натэлла Георгиевна, искоса взглянув на Баджи.
Та прикинулась удивленной:
— У меня — с Сашей?
— Ты, Баджи, милая, сейчас не на сцене и «недоумение» передо мной не изображай — ни к чему! — сказала Натэлла Георгиевна строго.
Баджи переменила тон:
— Покойная мать моя говаривала: врать не хочу, а правду сказать не могу!
— За первое — что не хочешь врать — можно только похвалить; а на второе — что не можешь сказать мне правду — обидеться: видно, не доверяешь мне.
— Нет, нет, Натэлла Георгиевна, что вы!..
И пришлось Баджи довериться.
— Саша твой прав, — сказала Натэлла Георгиевна, выслушав. — Хватит тебе нянчиться с твоей девицей! Пора возвращаться в театр! Нужно иметь совесть!
Баджи вспыхнула:
— При чем тут совесть?
— А при том, что тебя три года обучали и народные деньги на тебя тратили, а ты, чем ты за это народу отплатила? Тем, скажешь, что с год проработала в театре, а затем, чуть что, в кусты!