Ругя не было в «Скупке», и Шамси пришлось быть за хозяина.
— Вот где теперь мое царство! — сказал он, кивнув на перегородку, и Баджи не разобрала, что скрыто за этими словами, — гордость или горечь и досада.
Вошел Ильяс, спросил, не понадобится ли чего.
— Принеси-ка нам чаю да чего-нибудь сладенького, — приказал Шамси.
Когда Ильяс вышел, Баджи сказала:
— Наведывалась я сегодня, Шамси-ами́, к твоей дочке Фатьме, просидела у нее целое утро.
«Шамси-ами»?
Лицо Шамси расплылось от удовольствия. Это коротенькое слово «ами» означало: «дядя со стороны отца», и словом этим уже много лет племянница не баловала своего родича.
— Так вот… — продолжала Баджи и принялась сетовать, как трудно живется женщине, которой пренебрегает муж и которой приходится растить троих детей, получая от него лишь скудные алименты.
Шамси приуныл: сейчас начнут тянуть с него деньги.
— Я, как знаешь, Фатьму к замужеству не неволил, — сказал он хмуро. — Она сама дала согласие.
— Не в том, Шамси-ами, дело, чтоб вспоминать о ее согласии, а в том, что живет твоя Фатьма плохо. А ведь она с колыбели привыкла жить в достатке — не то что я. Мне куска хлеба с луком хватало!
«Это верно», — мысленно согласился Шамси, но сказал он иное:
— Теперь, как говорится, все люди равны. Да и тебе на одном хлебе с луком теперь не прожить. — Вырвавшееся признание смутило его, и он, скрывая смущение, торопливо добавил: — Я Фатьме и внучатам помогаю чем могу.
— Говорила мне Фатьма о твоем добром сердце, говорила.
Шамси невольно кивнул.
— Но ведь ты, Шамси, теперь небогатый человек, — продолжала Баджи, — и нужно тебе кое-что приберечь про черный день. Аллах избави тебя от такого дня! Но ведь мы люди, и мало ли что может случиться с нами. Наконец, какой человек не хочет отложить немного на старость? Так ведь?
Шамси закивал сильней: с этим тоже нельзя было не согласиться. Он только не понимал, куда Баджи клонит.
— И вот, Шамси-ами, думала я о том, как сделать, чтоб дочери твоей и внучатам жилось лучше.
Шамси развел руками:
— Кто же, кроме отца и мужа, может помочь женщине с детьми? Брат, скажешь? Так Бала слишком молод — когда еще начнет он строить дома! Родственники, что ли? — Шамси безнадежно махнул рукой.
— И все же есть выход! — с уверенностью воскликнула Баджи и, так как с лица Шамси не сходило недоумение, она сказала напрямик: — Нужно Фатьме поступить на работу!
Шамси опешил:
— Фатьме — на работу?
— А чем она хуже других?
— Да ведь она ничему не обучена! — начал Шамси и почти дословно повторил доводы, какие приводила сегодня Фатьма.
Пришлось Баджи вновь опровергать их.
— Вот и решай — как быть? — сказала она, видя, что Шамси умолк.
— Один аллах знает, — ответил он, вздохнув и подняв глаза к небу, хотя и сам знал не хуже, чем тот, пред кем открыты все тайны неба и земли.
В самом деле: поступи Фатьма на работу, с него, с отца, спадет немалая обуза. Зачем же держаться за старый закон, предписывающий женщине сидеть взаперти, если новый сулит лучшее ее отцу и ей самой?
Оставался вопрос: как быть с детьми?
— На то у внучат есть бабка, чтоб за ними присматривать! — решительно сказал Шамси.
Баджи осторожно спросила:
— А согласится ли Ана-ханум?
В Шамси заговорил делец:
— Хватит ей сидеть сложа руки! Нынче, как говорится, кто не работает, тот не ест!
Вошел Ильяс, принес чай, варенье.
— Это мой ученик Ильяс, — сказал Шамси с теплотой в голосе. Прочтя в лице Баджи недоумение, он пояснил: — Я теперь педагог — вроде как бы учитель молодежи.
— Сеющий знания избавляет себя от грехов! — с улыбкой заметила Баджи.
Шамси едва не вспыхнул: уж не намекает ли она этим на его прошлое? В таком случае — незачем было сюда приходить! Вспомнив, однако, что принес ему сегодня приход Баджи, он умерил свой пыл и пододвинул к ней чай и варенье.
— Ну, а ты, племянница, как работаешь — все на сцене представляешь? — спросил он, придя в доброе расположение духа.
— Я сейчас не работаю, нахожусь в длительном отпуске, — ответила Баджи, вдруг чего-то застыдившись.
— В длительном отпуске? — Казалось, Шамси не сразу понял ее. — Ты что же, теперь вроде вне штата?
— Считай, что так.
— А-а… — протянул Шамси, и в тоне его Баджи почувствовала разочарование…
Выйдя из «Скупки», Баджи задумалась.
Она была рада за Фатьму: та устроится на работу. Да, Фатьма шаг за шагом движется вперед.
А она, Баджи? День за днем, неделя за неделей проводит она подле коляски Нинель, ничего другого не видя, лишь краешком уха слыша, о чем говорят люди.
С год как нет ее имени на театральных афишах. Все ее товарищи в Москве, на олимпиаде, а она одна — здесь. О, если б посчастливилось ей быть с ними! Она рассказывала бы об этой поездке своей дочурке, когда та подросла бы.
Она, Баджи, сильно отстала и, если не изменит свою жизнь, будет с каждым днем отставать еще больше. Сумеет ли она, в таком случае, достойно воспитать свою дочь? Но что может дать ребенку отсталая мать даже при всей своей любви? Не больше чем Ана-ханум — Фатьме! И, став взрослой, не осудит ли Нинель свою мать, подобно тому, как Фатьма осуждает свою, говоря: что толку от такой любви, от такой жалости?
Баджи не заметила, как очутилась подле театра.
Входные двери, обычно гостеприимно распахнутые, сейчас были закрыты. На афишных щитах подле входа — пожелтевшие обрывки бумаги.
Давно, давно не была она здесь!
В проходной, нежась в лучах майского солнца, сидел старик вахтер и дремал. Все в Москве, на олимпиаде. Другое дело, когда театр вернется, пойдут репетиции, спектакли, — тогда только и гляди, чтоб не проскользнул через проходную какой-нибудь любитель даровщинки или назойливый театрал.
Завидя Баджи, старик засуетился.
— Здравствуй, Баджи-ханум, здравствуй! — радушно приветствовал он ее.
Баджи заметила, что старик чем-то смущен. Подойдя к шкафчику, он вынул оттуда пачку писем, подал ей.
Нет, нет, друзья ее не забыли! Но почему они пишут на адрес театра? Запамятовали, что ли, они название улицы, номер дома, где она живет? А может быть, вольно или невольно не отделяют ее от театра?
— Ты почему же, дедушка, не дал мне знать об этих письмах раньше? — спросила Баджи.
— А я, Баджи-ханум, признаться, думал, что ты в Москве, на олимпиаде, — виновато ответил старик.
В коридорах, в фойе, в буфете штукатуры старательно шпаклевали стены, высоко под потолком на лесах возились измазанные маляры. Откуда-то доносился упрямый стук молотка.
Да, снаружи театр был закрыт, но в недрах его не прекращалась жизнь, шла подготовка к возвращению труппы, к возобновлению спектаклей.
Кое-кто из рабочих, узнавая в Баджи актрису, здоровался с ней, но в тоне их приветствий, во взглядах Баджи чудилось то же выражение удивления, какое она уловила у старика вахтера.
Баджи прошла в зрительный зал. Свет скупо проникал в полураскрытую дверь, в зале было сумрачно, как в предутреннюю пору, когда ночная мгла лишь нехотя уступает сменяющему ее рассвету. Тишина, ни души: ремонт здесь уже закончен.
По боковому проходу, мимо пустых кресел Баджи двинулась к сцене, поднялась на мостки, перекинутые через помещение для оркестра, медленно ступила на авансцену, повернулась лицом к залу.
Зал был пуст, безжизнен. А было время, в каждом из этих кресел сидели люди, ловили взглядом ее движения, вслушивались в то, что она говорит. И Баджи вспомнила, как год назад она выступала на этой сцене в «Севили». Смех и гнев, радость и слезы очищения несла она тогда в зрительный зал.
«Пора!» — страстно звала она отсюда устами Гюлюш своих сестер азербайджанок и всех угнетенных людей к новой, лучшей жизни.
А теперь?
«Пора!» — звали теперь ее самое муж и брат, дочь, товарищи и друзья, старик вахтер и маляры на лесах, и голоса их, казалось, сливались в один многоголосый хор.
И был еще один голос — тайный голос души, который давно все более властно звал Баджи к тому, что предназначено ей было жизнью и судьбой.
Часть шестаяСНОВА В ТЕАТРЕ
ВСТРЕЧА
Сколько приветливых улыбок, дружеских возгласов, крепких рукопожатий, поцелуев!
Возвращению Баджи особенно рады Натэлла Георгиевна и Юлия-ханум. В душе и та и другая видят в нем результат своих стараний.
Обрадован и Виктор Иванович, хотя пытается скрыть это.
— За прошедший сезон наш коллектив сильно продвинулся вперед, — говорит он суховатым, деловым тоном. — Тебе, Баджи, придется догонять. Зайдешь ко мне завтра в девять утра.
Еще никогда не говорил он с ней так холодно, ее учитель, ее художественный руководитель, ее друг. Но Баджи не слишком обижена, не слишком огорчена. Она верит, что есть у нее сила, перед которой Виктор Иванович не устоит. Какая? Упорный труд, новые успехи!..
А вот и Гамид!
— Ты так ни разу меня и не навестил! — говорит Баджи с упреком.
— Работы было по горло… Москва… Да и здоровье снова пошаливало… — по обыкновению оправдывается Гамид, избегая взгляда Баджи.
Работа? Москва? Нездоровье? Все это так, конечно. Но Баджи, как всегда, знает, что подлинная причина не в этом. В чем же? Затрагивать этот вопрос Баджи избегает: может возникнуть слишком сложный разговор!
— Я слышал, тебе попало от Виктора Ивановича? — участливо спрашивает Гамид.
— Да еще как! — с готовностью подтверждает Баджи: в такой радостный день ей все нипочем. Она, впрочем, тут же со вздохом добавляет: — Придется мне много работать, чтоб вас догнать!
— Если ничего не имеешь против, я охотно помогу тебе… По-товарищески.
Послышалось ей или Гамид в самом деле подчеркнул последние слова?.. Совсем другие слова находил он когда-то, предлагая ей свою помощь. «В роли Джульетты ты была бы лучше любой из наших девушек!» И глаза его горели, как если б это говорил сам Ромео… А теперь? Правда, и она уже не та, какой была в ту пору, — она замужем, у нее ребенок, у нее своя семья. Нет, она уже не Джульетта!