Он увидел Светиного спутника и встал. Выражение лица его сразу изменилось. Больше не было насмешки. У него даже рот приоткрылся.
— Кошара? — спросил он, — Ты?!
— Здорово, Зуб, — сказал тот негромко.
И сгрести в объятия, как видно хотел Зубов, не получилось. Они просто стиснули друг другу руки.
— Когда? — спросил Зубов.
— В мае, — был односложный ответ, — Потом.
И кивнув, чтобы Зубов возвращался к ждавшим его, старый знакомый приподнял полог и исчез в своем доме, в камеральной палатке.
Глава 8. Живу хорошо, пока не пристрелили
Местные, наконец, решились. У них давно руки чесались устроить разборку из-за девчонок. Им не нравилось, что их «оттирают», девчат караулят.
Галина Ивановна что-то предчувствовала, и в один из вечеров рассказала историю, случившуюся несколько лет назад. Как ехали они со студентами на грузовике. Не ехали, а ползли — грузовик старый, дороги сельские, а за ними гнались местные. Пьяные. И кидались камнями.
— Хорошо, у нас был мальчик один замечательный. После армии. Он скомандовал девчонкам: «Ложись!» А парням: «Занимай оборону!»
— Отбились? — сочувственно спросила Нина Сумская.
— Да. А потом хотели в милицию. А милиция деревенская, дверь на замке, и милиционер, сказали, уже три дня пьет.
…За эти годы местные прошли большой путь — от каменного века к железному. По традиции они пришли пьяными. Но не с камнями, а с обрезами. И в одну минуту, их быстрые тени пронизали лагерь. Несколько выстрелов — настоящих, близких, страшных прозвучали в лесу. Местные были у костра, скользили между палаток. Их все прибывало. От выпитого они чувствовали себя злыми и бесстрашными.
Студенты укрылись в большой продуктовой палатке. Это произошло само собой. Никому не захотелось показывать смелость и встретиться с шальной пулей. Ну, посадят потом горе-стрелка — и что? Он же даже не вспомнит ничего, когда протрезвеет. А тебя — на склон оврага, под бок к неизвестному предку?
Последними приползли по-пластунски, видимо, вспомнив, как это делается в военных фильмах, брат с сестрой, Лилька с Андрюшкой.
— Кого нет? Кого еще нет? — раздавались тревожные голоса.
— Света с Асей — а эти где?
В это время приподнялся полог, в палатку вошла Ася.
— Ты живая? Где ты была? Ой, мамочка, опять стреляют!
— Завтра пишу письмо домой, — сказала Лилька, чуть слышно клацая зубами, — «Дорогая мама, живу хорошо — пока не пристрелили…»
— Доигрались, девки? — с попыткой насмешки спрашивала Ирка Прохорова.
— А Светка?
— Она кажется…поехала кататься, — растерянно сказала Ася.
— Что?!
— Я в палатке была. Там лежала, тряслась. Меня Костя нашел и сюда привел. А сам поехал ее искать.
…Света едва успела отъехать от лагеря. Бурушка шла в сторону раскопа, по тропинке над обрывом, в полной темноте, когда рядом прозвучал выстрел. Лошадь дернулась всем телом, испугавшись прежде Светы. Она могла рвануться влево, потерять равновесие, и скатиться по песчаному склону. Или встать на дыбы. Но к счастью, она шарахнулась, куда нужно было — в поле. И пустилась галопом.
Света, побелев от страха, пыталась удержать в руках поводья, и ноги — в стременах, не слететь, не грянуться о землю. Ее с размаху бросало вверх-вниз. Причуды темноты скачками неслись навстречу. Вот уже дуб. Сколько она еще продержится? Ей казалось чудом, что она еще в седле. И чудо все длилось.
И вдруг лошадь стала успокаиваться, и уже не галопом, а рысью затрусила куда-то вбок. А там — не зеленый огонек светлячка, уже привычный Свете, а красный огонек папиросы. Высокие силуэты коня и всадника.
— Света?
— Я, — ответила она, узнав Костю и испытывая ощущение «горы с плеч», — Господи, я думала, что уже все.
— Лошадь понесла?
— Еще бы, там как пальнули — прямо над ухом! А ты здесь откуда?
Под ним была Мартышка — высокая, худая, норовистая лошадь.
— Я знал, что твоя рванет, — сказал он, — И мало ли что. Ты в лагерь хочешь? Туда поедем?
Свете еще с трудом давалась речь. В лагерь? Но ведь там… Он понял.
— Поехали в объезд, во-о-н по той дороге. Да не бойся ты Бурушки, она умная. А вот эту, — он похлопал Мартышку по шее, — Когда объезжали, били поленом. Характерец у нее…
— Нелюди! А ты не знаешь, как там наши?
— Сидят тихо, как мыши, — он усмехнулся, — Парни за девчонок спрятались, так что местные их трогать не будут.
— С Аськой там, наверное, уже истерика. Я тоже удивляюсь, что еще живая.
— Да они не в тебя стреляли.
— А в кого? Друг в друга?
— Это у них называется «баловаться». Утром в деревне бабки будут говорить: «Знаешь, вчера баловались ребятишки…»
— А лошадь? Она же неслась, как сумасшедшая. Она меня даже не замечала, что я на ней. — Ты уже хорошо ездишь.
— Ты что! Меня как будто не было — сидел один ужас и кое-как держался. А ты не боишься? В смысле возвращаться?
Он думал о чем-то своем и ответил не сразу и немного невпопад.
— Возвращаться? Да, надо…Галин Иване с Еленой это тоже все надоело, наверное. Ну ладно — ты успокоилась? Так значит, езжай в объезд. Вернешься — уже все кончено будет.
Кивнув ей, он сжал бока лошади и галопом поскакал в лагерь.
Уже светало, когда весь этот кошмар кончился. Подъехав к лагерю в серых рассветных сумерках, Света увидела двух начальниц, медленно бредущих от палатки к палатке. — А где еще местные? — усталым, напряженным голосом невыспавшегося человека спрашивала Галина Ивановна, — Вот мы их сейчас вальком…
В руках у нее было нечто, что Света затруднилась бы описать, и что она сама по видимому считала грозным оружием. Глазам изумленной Светы предстала картина — из их желтой, канареечной палатки буквально выкатился местный парень с обрезом в руках, и следом выглянула донельзя испуганная Ася.
Костя у тлеющего костра что-то втолковывал рыжему Саньке — главарю местных разбойников. — Еще раз, — услышала Света, и дальше пошел какой-то жаргон, непонятный для нее, как китайский язык. Санька торопливо и часто кивал. И, судя по всему, не знал, как уйти поскорее. Света слетела с лошади и бросилась в палатку:
— Что случилось?
— Ты где б-была, — Ася уцепилась за нее дрожащими заледеневшими пальцами, — Галин Ивана начала нас по палаткам разгонять, у-уже тихо б-было, я п-пошла, а тут этот козел с ружьем. С-спать ложится. Я ему — уходи, а он с ружьем стал ползать. Ползает и ползает, выход ищет. Ружье шварк мне на ноги!
Они прижались друг к другу. Света обняла Асю. Она уже чувствовала, что все хорошо и успокаивалась.
— Посмотри, — сказала Ася и наклонила голову, — У меня этой ночью, наверное, седые волосы появились. Посмотри — есть?
Глава 9. Посвящение
Дикий индейский клич несся по лагерю.
— Эй-го-го-о-о…
— Опять нашествие? — с ужасом спросила Ася.
— Да ты что! Не будут же они среди бела дня.
И в этот момент к ним в палатку всунулась совершенно невозможная рожа. Красно-черно-белая, размалеванная до полной неузнаваемости. В волосах торчали перья. — Мама! — Ася чуть не сбила Свету, пытаясь отползти. Голые мускулистые руки схватили ее и вытолкнули из палатки.
Визг летел отовсюду. Где-то били в бубен. Тяжелый топот, прыжки, улюлюканье. Расправившись с Асей, индеец вернулся и, раскинув руки, как курицу, начал ловить Свету. На жуткой роже сияли голубые глаза братца Иванушки.
Света попыталась проскользнуть мимо, но Большой схватил ее за шкирку, и, не слушая ойканья и стенаний о помощи, поволок к костру. Начиналось традиционное Посвящение, напоминавшее дьявольский шабаш или торжественную годовщину побега из сумасшедшего дома.
Сахемы торжествовали. Костер пылал — до самого неба. Сахемы с гиканьем и свистом носились вокруг. И волоком тащили, и бросали на колени всех этих первогодков, только утром сдавших зачет.
У костра восседала Галина Ивановна — тоже вся раскрашенная. Но вместо перьев на голове у нее был пышный венок из полевых цветов. А в руке она держала большую палку, тоже перевитую цветами. Что же касается графа Зубова… Короче, опускай глаза, ползи к нему на карачках и не рассуждай. Девчонки-старшекурсницы гордо восседали в этой компании, в ожерельях из веток, долженствующих символизировать их власть.
А остальные сгрудились робкой коленопреклоненной толпой. Посвященье проходило с испытаниями и без испытаний. Зубов грозно указывал на очередную жертву, ее подволакивали, и он — либо милостиво давал имя сразу и вешал на шею вновь посвященному древний черепок на веревочке, либо приказывал устроить испытание.
На голову Кириллу надели пиджак, и один его рукав подняли к небу.
— Какая погода будет завтра? — грозно спросил Зубов.
— Солнечная, — ответил Кирилл, глядя на ясное небо.
Старшекурсница незаметно поднесла чайник и налила в рукав воды.
— Врешь все, — сказал Зубов, глядя на мокрого, отфыркивающегося Андрюшку, Дождь будет. Пять горячих ему.
Двух неразлучных подружек заставили накормить друг друга вареньем. Им дали по банке, по чайной ложке и завязали глаза. Все катались со смеху. Маринка набирала варенья чуть-чуть и ощупью искала Риткино лицо. А Ритка зачерпывала ложку с горой, и тыкала ее решительно вперед — Маринке в ухо.
— Сразу видно, кто кого больше любит, — молвил Зубов и отпустил девчонок с миром.
— Тьфу, — бранилась Ритка, разглядывая черепок, — Что за имя мне дали — «Жрица завтраков, обедов и ужинов»!
— Надо было меньше жрать! — холодно ответствовала Ирка Прохорова.
Света стала «Амазонкой, скачущей в ночи», Ганс так и остался «Милым другом». Асе очень льстило, что она «солнышко лесное». Свете хотелось спросить у Кости — какое у него прозвище, ведь он сахем.
Меж тем готовился праздничный ужин. Старшие девчонки взяли это дело на себя. Они сделали огромную сковороду мяса с подливкой, приготовили всеми забытую вещь — картофельное пюре и испекли торт из муки, яиц и сгущенки.
Нужно ли говорить, что чай, заваренный самой настоящей заваркой, а не первой попавшейся под ноги травой, показался всем напитком Богов.