Но вы должны работать над собой — всю жизнь, идти всё дальше и дальше, раскрыть все свои таланты.
Ваша внешность. Нельзя стараться быть красивой ради кого-то, нельзя играть роль — из неё так легко выйти, когда вы о ней забываете, когда нет настроения. Женственность должна стать сутью — каждым движением вашим, каждым поворотом головы…
А что касается смысла бытия…
Дорогая моя, возможен лишь один настоящий роман — это роман с жизнью. Вот кто не изменит до последней минуты! И говорят — она упоительна — эта минута. Какой-то наркотик — необыкновенные образы, райский сад! Мне скоро предстоит увидеть всё это.
Сколько острых ощущений, какое великолепие жизнь даёт нам! Мужчины — лишь часть этого…
Вы были в Париже? Не зря говорят — увидеть его и умереть. Но разве хуже Рим? Или Венеция? А недавно я видела по телевизору сказочный остров Бали… Сколько языков вы знаете? Когда вы в последний раз танцевали? В ресторане, при свете огней, с незнакомцем, которому вы нравитесь?
Вам предстоит чудо — рождение первенца, это ни с чем не сравнимо, всё это счастье у вас ещё впереди. Столько книг! Столько людей, которые будут вам интересны — по-человечески интересны, без всяких мучений.
И когда вы достаточно пройдёте этой дорогой, то, встретив своё сокровище, решите, что и впрямь были больны, если «это» могло хоть как-то интересовать вас. Вы будете королевой, у которой «такое» уже не может вызвать никаких чувств.
— Но ведь время идёт. Я не юная, от меня всё уходит. А девушки вокруг — они расцветают.
— Когда вы гуляете, то, наверное, отмечаете молодые, красивые лица. Но вряд ли хоть одно из них остаётся в памяти. Но красивая женщина в зрелые годы — это уже другое… Весною много прекрасных цветов, но розы весной не цветут.
…Было около двух часов ночи, когда Лиза, наконец, кликнула Романа, и велела ему доставить Зою домой.
— Вы носите жемчуг, — прощаясь, говорила Зоя, уже по-другому, она была уже здесь, не в потустороннем. — Вам так идёт…
— Жемчуг — снисходителен, — отвечала Лиза. — Бриллианты — безжалостны. Они беспощадно подчёркивают вульгарность, некрасивость. А жемчуг любому лицу придаёт толику благородства. Он не смеётся над старостью…
…Кончилась осень, миновала зима, и большая часть весны была позади, когда Роман вновь увидел Зою. И — самое смешное — в той же «стекляшке». Он завернул сюда по дороге с работы, выпить кофе, потому что дома ждала разруха ремонта.
Роман наслаждался одним из первых тёплых майских вечеров, минутой покоя, когда прозвучал звонкий голос:
— И вправду — вы!
Темноволосая красавица смотрела на него с искренней радостью. Чтобы узнать эту женщину, подошедшую незаметно, ему потребовалась минута.
— Снова — и здесь же! Как вы живёте? Как Лиза?
— Лиза в отъезде. Когда я затеял ремонт, она сказала: «Это — Армагеддон! Чем я могу помочь?» Я ответил, что мне понадобится её свежий глаз, когда всё будет готово — и отправил её к подруге. А как у вас?
— Бегу с подработки. С телевидения. В редакции у меня свободный график, и знакомые позвали ещё вести «Вечерние новости».
— Вы домой сейчас? Но вам же далеко идти… И уже почти темно. Я провожу.
Они пошли через парк. Зоя легко взяла его под руку — и всё спрашивала о работе, удивлялась тому, что он рассказывал ей, интересовалась — нельзя ли о нём написать…
А на одной из скамеек, скрытая тенью разросшейся сирени, сидела пара. Женщина, усталая, с небрежно стянутыми в «хвостик» волосами, покачивала коляску. Мужчина, опустив руки между колен, смотрел перед собой.
— Уснула, наконец? — спросил он. — Пойдём?
— Посидим ещё, — попросила она. — Я так редко выхожу.
Дома был и телевизор, и возможность вытянуть ноги, но ему пришлось уступить — задержаться ещё. Невольная досада делала ожидание тягостным.
Он посмотрел на проходившую мимо пару. Зою он не узнал. Но всё смотрел вслед, когда она уже миновала его. Как хороша! Высокая, стройная, в платье, серебристо отливающем в свете фонарей… Такая грациозная, такая уверенная в себе… Королева!
Он залюбовался ею, даже не пожелав. Желать было безнадёжно. Для таких женщин — он знал это — он не представлял собой ничего.
Варвара
Впервые я поняла, что способна «метать громы и молнии». Обычно окружающие считали, что я даже повысить голос не могу. А вот поди ж ты.
— Что значит «он в шоке»? Кто должен быть в шоке — мы или он?! Сколько он собирается из этого шока выходить?!
Ленка сидела на кровати, втянув голову в плечи. Она тоже не привыкла ко мне — орущей. И тем более — бьющей кулаком в стену. Кроме того, Ленка пребывала в состоянии, близком к панике. Все предостережения занудливой старшей сестры воплотились в жизнь. Сестра может торжествовать. Но что же ей, бедняге, сейчас делать?
Ленка привыкла считать себя ребенком. Наверное, с тех пор, когда мать отчалила на Север за большими заработками. Она сказала, что иначе на ноги нас не поставит. Отца своего мы в жизни не видели, так что в ее словах была доля истины. Но лишь доля: многие наши ровесники выросли без отца, но при матери.
Самые тяжелые времена к тому времени остались позади. Я уже училась в институте культуры. Ленка еще ходила в школу. Предполагалось, что ее воспитание я пока возьму на себя, а мать будет высылать нам деньги. Она планировала уехать на пару лет, но теперь уже ясно, что назад она не вернется. На Севере у нее появилась семья. Муж — в отличие от нашего отца, ее собственный, а не «взятый напрокат». И поздний ребенок — долгожданный сын, на которого она не надышится. Мы же с Ленкой уже взрослые, можем обойтись и без материнской заботы.
Но вначале сестру дружно жалели друзья и соседи.
— В тринадцать лет остаться практически сиротой! С ума сошла Валентина! Всех денег не заработаешь, лучше б за девчонкой доглядывала…
Доглядывать научилась я. Ленка росла доброй, но безалаберной донельзя. Она могла испечь торт, восхитившись каким-нибудь рецептом. Но не умела сварить макароны. Она по два часа расписывала ногти себе и мне, создавая шедевры, а потом я зашивала ее колготки, стараясь сделать шов незаметным — присылаемые матерью деньги мы расходовали экономно. Я понимала, что в любой момент мать может счесть нас уже самостоятельными, и материальная подпитка закончится.
А мне нужно было скопить Ленке денег на институт. Времена менялись, и становилось почти невозможным попасть на бюджетное отделение. Если же сестра останется без образования — это будет катастрофа. Ей придется, как и матери, всю жизнь зависеть то от одного мужика, то от другого.
В десятом классе Ленка прибавила мне седых волос. Вначале она увлеклась туризмом и песнями у костра. Игру на гитаре я одобрила. Голос у Ленки есть, песни славные. Но смириться с тем, что их группа постоянно тренируется в горах, даже зимой ночует в палатках… И эти туристские вольности…
Потом туризм кончился, и пришел черед нового увлечения. И вот уже Ленка собирается не куда-нибудь, а в студию при городском театре, хочет учиться на актрису. Больше никуда не желает, хоть на коленях за ней по лестнице ползи.
На прослушивании ей сказали:
— Колоритный типаж..
Это потому, что крепкая она у нас девочка. Тип красивой крестьянки. Я смирилась. Решила, что буду продолжать копить деньги. Выгонят Ленку, или поумнеет она — и я оплачу ей учебу в настоящем институте.
А летом Ленка уезжает к бабушке в деревню и возвращается оттуда беременной. В тот момент, когда она мне об этом сказала, мне захотелось ее убить. Вторым номером. Но сначала нанять киллера для Пашки Зайцева и отстрелить ему яйца. Я его знала — семнадцатилетний оболтус, напоминающий человекообразную обезьяну. И вдруг у него просыпаются тонкие чувства. Оказывается, он не может сообщить эту новость своей матери. Пребывает в шоке. Явно на всю оставшуюся жизнь.
— Только попробуй пойти на аборт! — сказала я.
Ленка посмотрела на меня с радостным недоверием — видимо, боялась, что я пошлю ее именно избавляться от ребенка. Но, во-первых, за все нужно расплачиваться. Во-вторых, я отношусь к категории тех дур, которые не представляют, как можно убить собственного ребенка.
Кофе я запивала корвалолом, и смирялась с мыслью, что маленькая семья наша скоро вырастет. В городской театр Ленке теперь рыпаться было бесполезно. Но я поговорила со своей знакомой, режиссером Варварой Савичевой, которая вела экспериментальный театр-студию «Секрет». Спектакли ставили в основном детские, заработки были копеечные. Но Ленку Варвара Савичева взяла.
Стильная она была женщина, эта Варвара. Одевалась в народном стиле. Длинные юбки из цветастых тканей, коса ниже пояса… Неудивительно, что ей Ленка понравилась. И она ей сразу дала играть Панночку в «Вие», которую Ленка и исполняла до нового года, пока ее окончательно не разнесло.
С подготовкой приданого новорожденному забот мы не знали. Нам всего натащили. Ленкины туристы и артисты несли распашонки, ползунки, кофточки, чепчики. У кого братья-сестры выросли, у кого свои дети встали на ноги. Появились у нас и кроватка, и коляска, и даже ночной горшок. Только пеленки мы с Ленкой выкроили сами и подшивали их по вечерам, глядя телевизор.
Родила Ленка на ура. Акушерка сказала, что это были образцово-показательные роды. Сестра даже не пискнула ни разу. Тип крестьянки себя оправдал. А девочку она назвала Варварой. В честь режиссера, в которую была влюблена.
Наши обязанности по уходу за Варькой распределились так. Утром с малышкой сидела я, потому что библиотека открывалась к полудню. Сестрица же моя всегда была совой. Встать на рассвете для нее все равно, что на эшафот взойти. Вечером же она тащила Варьку с собой в студию.
И росла та театральным ребенком. Поверх чепчика ей надевали шляпу с пером, набрасывали на распашонку плащ и так фотографировали. Она засыпала в мягком кресле, пока Ленка репетировала. Ее нянчили все по очереди и ее крестная, Варвара Савичева, тоже.
Летом была возможность съездить на месяц в деревню. Там девочка могла бы почти сутками быть на воздухе. Но мы с Ленкой решительно отмели эту мысль… Изображать строки из песни: «Сладку ягоду рвали вместе, горьку ягоду я одна»? Нет уж, пощадим Пашку-папашку, пусть остается в шоке.