Он замолчал. Их взгляды встретились. В его глазах она видела голод и могла лишь гадать, что выдали ему ее глаза.
Он поцеловал ее, внезапно, быстро, не дожидаясь ответа. И она приникла к нему, надеясь, что он примет поцелуй вместо слов, которых она не могла произнести вслух.
Но Малкольм не позволил ей избежать объяснений. Он отстранился, тяжело дыша от усилия.
И когда она попыталась поцеловать его снова, он отступил на шаг.
— Если ты не придешь ко мне сегодня, я попытаюсь снова. Но только если ты меня попросишь. Не испытывай мое терпение, дорогая.
И он повел лошадей прочь, оставив ее стоять на дорожке. Эмили медленно побрела к лестнице. Гравий хрустел под ее ногами, откликаясь эхом его шагам, удалившимся в ночь.
Она знала, что нужно делать. Но как среагирует Малкольм?
Она шагала по комнате, делая крошечные круги между кроватью и камином. Она привыкла так делать, когда сюжет ее романа упирался в глухую стену. И сейчас чувствовала себя героиней своего же романа, попавшей в одну из ловушек, которые она как автор расставляла персонажам.
Но, если быть честной, Малкольм не был ловушкой. Он был неожиданной развилкой на дороге, которую, как ей казалось, она распланировала до конца своих дней. Неделю назад дорога вела в коттедж в Сассексе, к жизни среди чернильниц и присыпанных песком листов. Сегодня же дорога предложила ей партнера и жизнь, полную поцелуев Малкольма.
Если только ей хватит мужества свернуть.
Но для чего нужно больше мужества? Остаться на пути, который она спланировала для себя вопреки всем законам высшего общества, или отказаться от всего ради новой дороги, той, которой от нее ожидали с самого начала? Она полностью посвятила себя писательству, пожертвовала дружбой ради искусства, комфортом ради угроз испорченной репутации. Был ли Малкольм еще большим риском или трусливым побегом от жизни, которую она строила для себя сама?
Эмили заставила себя снять берет и перчатки и сесть у огня, но не смогла перестать нервно сплетать и переплетать пальцы. Эти вопросы были полезны при сочинении сюжета, но если она начнет размышлять о жизни, основываясь только на логике и структуре идеального романа, она сойдет с ума. Логика советовала бросить его, пока он не причинил ей боль, или, скорее, пока она не навредила ему.
Услышав шаги в коридоре, она забыла, как дышать. Логика буквально кричала ей, что пора бежать, когда повернулась дверная ручка, пыталась заставить ее остановиться, пока не поздно…
Но когда Малкольм вошел в комнату и огляделся, прикипев к ней взглядом, логика замолчала. Эмили смогла лишь сказать:
— Малкольм, я хочу тебя.
И он оказался рядом в мгновение ока. Она не успела даже подняться, он сам подхватил ее с кресла, заключил в объятия и нашел ее губы прежде, чем она сумела вздохнуть. Поцелуй не был вежливым — он был требовательным, голодным, в нем были все те неделикатные ощущения, о которых не пристало думать девицам.
Но она поняла, что не хочет вежливости. Она застонала в его губы и уже ждала, когда он углубит поцелуй, заявляя права на нее. Она обняла его за шею и привлекла ближе. Ладони Малкольма подхватили ее под ягодицы и подняли, наклоняя к себе, лишь носки ее сапог доставали теперь до ковра. Эмили чувствовала его эрекцию, зажатую между их телами, и это должно было ее напугать, но она ощутила лишь дикую гордость. Она была причиной его желания — и с этим мужчиной хотела получить все, что он мог ей дать.
Ее жизнь всегда состояла из слов, но теперь она не успевала облекать ощущения в слова — слова рассыпались и не давались ей. В жарком хаосе их поцелуя Эмили могла лишь отмечать ощущения — такие как легкое покалывание его щетины, когда она погладила его по лицу. И дикий вкус его рта, виски, смешанный с тонким привкусом соли. Низкое рычание, когда она прикусила его губу, и ответные движения его языка, когда поцелуй стал глубоким.
Он вздернул ее юбки для верховой езды, и холодный воздух мазнул по голой коже. Остаток воздуха покинул легкие Эмили, и Малкольм прервал поцелуй, подхватывая ее на руки. Эмили инстинктивно обвила ногами его талию. Бугор на его брюках оказался в опасной близости к ее потайному местечку, и все внимание Эмили сосредоточилось на пульсации между ног.
— Пожалуйста, Малкольм, — прошептала она ему в шею.
Он поднял ее еще выше, привлек ближе и снова поцеловал.
На этот раз поцелуй был медленным, почти нежным — почти приличным.
Но не совсем.
Одной рукой он поддерживал ее снизу, прижимая к себе, и медленный поцелуй позволял ей чувствовать все остальное. Она наслаждалась его запахом, росинкой пота и сложным сочетанием кожи и желания. Она должна была чувствовать себя грязной, желать бледной, пахнущей парфюмом кожи лондонского джентльмена, а не мозолистых рук Малкольма, ласкающих ее талию.
Но она не хотела джентльмена. Она хотела его.
И хотела его немедленно.
— Прошу тебя, — повторила она, на этот раз требовательнее.
Он отстранился ровно настолько, чтобы хорошо ее рассмотреть. Лицо Малкольма было почти бесстрастным, как у гранитной статуи, и она могла бы подумать, что он никак не заинтересован в ней. Но Эмили видела правду в глубине его глаз. В мерцающем свете камина она отлично видела, насколько он хочет ее.
— Я не думал, что ты придешь, — сказал он.
Она выдохнула.
— Я тоже не думала, что приду.
Он замер. И она заметила короткую битву смешанных чувств на его лице, такую быструю, что Эмили умирала от желания прочесть его мысли. И тут произошло то, чего она никак не ожидала.
Он поставил ее на ноги.
Юбки упали до пола. Бархат тяжелыми складками скрыл ее ноги и внезапно показался ей склепом, в котором было заживо похоронено ее желание. Наверное, у нее отвисла челюсть, потому что Малкольм подцепил ее ладонью под подбородок и заставил закрыть рот. Большим пальцем он погладил уголок ее губ и почти наклонился, чтобы поцеловать снова.
Эмили была готова принять поцелуй. Но Малкольм отстранился в последний миг.
— Ты уверена, что хочешь меня? — спросил он.
У нее слишком кружилась голова, все мысли разлетелись от поцелуев, и Эмили не сразу поняла, к чему он клонит.
— Я же здесь, разве нет?
— Я знаю, что ты хочешь меня прямо сейчас. Но я не хочу, чтобы миг желания сменялся холодностью. Я предпочту формальный брак тому, чтобы приходить к тебе каждую ночь, гадая, кого застану, шлюху или монашку.
— Это грубо.
Малкольм пожал плечами.
— Это может быть очередной твоей стратегией. Если это не обман, тогда скажи, чего ты хочешь, покажи мне, чего ты хочешь. И если ты не способна смириться с мыслью о том, что будешь в моей постели каждую ночь, тогда уходи.
У нее закончились идеи. Обычно она сама видела все на пять шагов вперед. Но пока она занималась планом побега от алтаря, Малкольм спланировал их неизбежное общее будущее. И когда он потребовал ее соображений на эту тему, Эмили нечего было ответить.
Остался только инстинкт.
И инстинкт повелел решиться.
Она шагнула к нему вплотную и переплела с ним пальцы.
— Это не обман. Я хочу удовольствия, которое ты обещал мне, Малкольм. И хочу испытать его сегодня.
Глава семнадцатая
Эмили затаила дыхание в ожидании ответа Малкольма. Она никогда не делала ничего столь бесстыдного. Но знание, что он хочет ее — не ее приданого, не ее титула, ее саму, — завораживало. И она хотела узнать, куда приведет это желание.
Если он причинит ей боль или предаст ее доверие, она все еще сможет вернуться к своему изначальному плану.
Он был напряжен, как мрачный воин, рассматривающий свою добычу. Или, возможно, это он был добычей, а она королевой воинов, способной помиловать его, если он доставит ей удовольствие. Эмили в тот миг видела все возможные сценарии, читала паутину запутанных ролей, чувствовала, как колеблется баланс между ними, пока Малкольм продолжал на нее смотреть. Он шагнул вперед, снова поднял ее, и она вздохнула у его уха, расслабляясь в надежности его рук.
Но, усадив ее на кровать, Малкольм не присоединился.
— Если ты хочешь удовольствия, я жду от тебя приказов, — сказал он.
Его глаза скрывались в тени, и прочитать его мысли не представлялось возможным. Эмили отвела взгляд от его глаз, рассматривая крючковатый нос, стиснутые губы, волевой подбородок, широкие плечи и мощную грудь.
И решила, что к дьяволу они отправятся оба.
— Сними камзол, — приказала она.
Он приподнял бровь, но подчинился, стряхнув облегающий камзол с плеч и бросив его на стул. Его плечи, прикрытые теперь только тонкой рубашкой, оказались такими же широкими, как в камзоле, — портной не прикладывал руку к тому виду, которым она наслаждалась.
Малкольм ждал.
— Мне действительно придется все у тебя просить? — сказала она, заливаясь румянцем от одной только мысли о том, что пытается высказать свои желания.
Малкольм улыбнулся, и, хотя улыбка исчезла так же быстро, как появилась, Эмили ощутила прилив силы.
— Это твое приключение, дорогая, не мое.
— Что ж, хорошо. — Она лишь надеялась, что румянец исчезнет. — Сними галстук и жилет.
Малкольм подчинился, медленно, лениво, не скрывая ни единого движения. Его длинные пальцы медленно развязали вышитый галстук, стянули его с шеи и уронили на пол.
Встретившись с ней взглядом, он начал расстегивать жилет, и у нее перехватило дыхание. Казалось, он специально подзадоривает ее продолжить, но сможет ли она справиться с тем, чего просит?
Эмили отвела взгляд от его глаз и наблюдала, как он расстегивает пуговицу за пуговицей. Жилет отправился на кресло к камзолу.
— Теперь рубашку, — сказала она, прислушиваясь к пожару, который нарастал внутри.
Он не стал возиться с завязками у ворота. Резко рванул шнуровку, разрывая ткань, и стянул рубашку через голову. Эмили пришлось сжать ладони, чтобы не потянуться к нему и не начать гладить его плоский живот.