Как бы госпожа Кажимера с них за напуганную ученицу шкуру не сняла.
– Передай своей госпоже, – Юрген медленно поклонился, – что мы польщены и принимаем её приглашение.
– Что? – Чарна обернулась. Она держала перо на расстоянии вытянутой руки. – Ты серьёзно? Зачем нам это?
– Затем, – проговорил Юрген тихо, – что нельзя отказываться, если тебя зовёт чародейка Драга Ложи. Это всё, что ты хотела услышать от нас, Ружена?
Она кивнула. Тряхнула серьгами, щёлкнула пальцами под их бренчание.
Дверь скрипнула и приоткрылась.
Весь чердак был укутан душной взвесью. Когда Юрген шагал, под его ногами хрустел сор. Он пропустил Чарну вперёд и вышел, не поворачиваясь к Ружене спиной – больше по привычке, чем из опасения.
– Ты же пошутил, да? – зашептала Чарна ему на ухо. – Мы не пойдём к Кажимере на самом деле?
Юрген невесело усмехнулся и пристукнул по перилам.
– О нет, – вздохнул. – Ещё как пойдём.
1. Чудовище
Беривой знал, каково это – когда тебя боятся.
Бывало, заявляешься в гости к боярину, провинившемуся перед господарем Нельгой. Проходишь во двор – молодой, весёлый, в щегольском красном кафтане. Кланяешься, улыбаешься белозубо. Ещё не кладёшь руку на сабельную рукоять и не свистишь товарищам, чтобы зажигали факелы, а боярин уже бледнеет, пятится. Говорит, что не замышлял ничего против господаря, ничего, и мысли не было… Иногда боярин падает на колени, умоляет, и слушать его приятно и сладко.
Или: едешь с друзьями с охоты. Все – распалённые, хмельные от бега и браги. Заезжаете гурьбой в случайную деревенскую избу (хоть случайность – дело спорное; выбираешь ту, что побогаче), а остальное уже за хозяевами. Если они умны, то слова лишнего не скажут, накроют стол и поднесут лучшее вино. В Стоегостском господарстве знают Беривоя и его друзей – кому они служат и что будет, если не дать им того, что просят. Господарево имя звучит громко, а хлыст его верных слуг бьёт больно, ой больно.
Хозяйская дочка подаёт чарку – цепляешь её руку и привлекаешь к себе, обхватываешь за бёдра. Девка ахает. Её отец розовеет, но сделать ничего не может. Ну а что ему дороже – честь дочки или головы домочадцев?.. Высоких гостей нужно уважить, а иначе разнесут избу по брёвнышкам.
Так когда же всё изменилось?
Беривою хорошо жилось при господаре. И дальше горя не знал бы, если бы не та сука из цветника главной стоегостской колдуньи – наложила на него чары, бестолочь. Из-за этого Беривой несколько недель ходил сам не свой, будто голова ему не принадлежала. Думал: ничего, оправлюсь; упрошу господаря поговорить со своей советницей-колдуньей, чтобы та держала своих девок в узде. Иначе Беривой размотает их кишки по мостовой – особенно достанется той рыжей дуре. Вроде молодая, а тетёха тетёхой, без слёз не взглянешь.
Но потом появился Ткач.
Так Беривой называл его в мыслях. Он не помнил, кто это был, мужчина или женщина, и перебирал разные слова: швея, портной, петельщик, пряха… В конце концов решил, что будет думать о нём как о Ткаче и для удобства – в мужском роде.
Сейчас Беривой не ответил бы, где познакомился с Ткачом и как тот заманил его в землянку. На задворках ума скреблось – кажется, Беривой был весел и пьян. Он сказал Ткачу нечто грубое, но что тот ответил?.. В остатках воспоминаний Беривоя он был таинственно тих. Может, не ответил ничего. Или проговорил насмешливо – ну что же ты бранишься, господин дружинник?
А дальше – темнота, и в этой тьме – медовые островки воспоминаний. Тесная землянка и свечи, золотящие стену. Пот, катящийся по лицу Беривоя. Запах дыма и шерсти. Вместо Ткача – тень, нависающая над столом; точно кусок памяти затемнили.
Боли не было, только усталость и странное тепло. Беривой то проваливался в тяжёлый сон, то вновь просыпался беспомощным, распластанным на столе. Он понимал, что Ткач перешивал его тело, но не мог даже закричать.
Вместо ниток клубился чёрный дым – это было колдовство. До этого Беривой не встречал колдовства, кроме того, что было у главной стоегостской колдуньи или деревенских знахарей, шепчущих заговоры на удачу. Чары Ткача были иного толка – телесные, сажево-чёрные. Волчья луна над лачугой, кровь и гарь…
Ткач орудовал ножами и иглами. Те ножи, которые видел Беривой, были маленькими и узкими – посмеялся бы, если бы не лежал, прикованный волшбой. Это не ножи воина, такими не пропорешь живот одним ударом. Но больше всего у Ткача было игл.
Наверное, следовало его прозвать Вышивальщиком, но Беривой не стал спорить сам с собой. Иглы парили над ним, ныряли в облако чар и поднимались, как юркие кораблики. Проползали под кожей, тянули за собой туманную чёрную нить. Беривой, уже пляшущий на границе между тьмой и явью, чувствовал эти иглы, но знал, что у Ткача была ещё одна – самая дорогая, серебряная. Та, которую он берёг. Та, которой он не шил.
Став воплощением чар Ткача, Беривой чувствовал и эту иглу, но не понимал, где она спрятана. Он страшно хотел её отыскать, и когда осознал почему, то выскользнул из оцепенения, взъерепенился. Дёрнулся так, что чуть не напоролся на нож Ткача, которым тот чертил линию на его руке.
Ему нужно найти иглу и сломать. Да, да, найти и сломать: Беривой знал, что тогда всё закончится, Ткача не станет. Он понял это нутром, сердцем, звериным чутьём. Испытал боль и жажду от того, как ему захотелось сжать в пальцах иглу, переломить напополам, – но тут же обмяк, и его снова отбросило в душную круговерть.
Когда Беривой очнулся в следующий раз, Ткач сидел рядом и отдыхал. Мысли Беривоя запутались, желания притупились – но он снова рванулся что было сил. Тут же понял, что привязан, и уже не чарами, а обыкновенными верёвками.
Ему померещилось, что вместо правой руки у него была чёрная звериная лапа. Беривой задохнулся от ужаса, простонал.
– Что, – спросил Ткач устало, – больно?
Не поднимаясь, он вытянул руку и положил влажную тряпицу Беривою на лоб. Обтёр ему лицо.
Беривой облизал сухие губы. Ткач заметил это, поднёс к его рту плашку с водой, но попить не дал. Сказал только:
– Пока нельзя.
И просто смочил его губы пальцем.
Беривой не мог собрать мысли воедино, но с удивлением понял, что может говорить. Выдавил:
– Зачем?
Ткач промолчал. Беривой почувствовал, что плачет – по щекам покатились горячие слёзы.
– Это месть, да?
Ткач откинулся на стул.
– А тебе есть в чём каяться?
Есть.
Громоподобный смех. Ржание коней. Хлыст, бьющий прямо по подвернувшейся спине.
В угодьях боярина-крамольника – резня. Колокола бьют набатом, сараи и дома вспыхивают, как лучинки…
– Я, – выдохнул Беривой, – убивал людей.
Ну а кто не убивал? Работа у него такая. Может, где и следовало быть помягче, но что с них взять, с крестьян?
– Ты ведь не сожалел об этом перед тем, как попал ко мне на стол, – заметил Ткач.
Беривой попытался сесть, но сумел только приподнять голову.
– Я убил того, кто тебе дорог? – догадался он. – Или кого-то обидел?
Может, какую-нибудь девку – обычно они с Беривоем сговорчивы, но порой… Всякое бывало. Неужели у одной из них сыскался защитник?
Ткач помедлил. Как показалось Беривою, он сам отпил из чарки и задумчиво оправил закатанный рукав.
– Месть – это хорошо, – произнёс он наконец. – Это я люблю. Но мщу не тебе.
Беривой оторопел.
– Как – не мне?
– Да вот так, – объяснил Ткач, поудобнее устраиваясь на стуле. – Лес рубят – щепки летят. Что, непривычно быть щепкой?
Беривою? Тому, кто силой брал то, что хотел, и никому, кроме своего господаря, не кланялся?
– Мне приятно, что и ты оказался с гнильцой, – признался Ткач. – Конечно, я тоже не образец благонравия, но всё же… Ты и тебе подобные – будет вам наука на будущее. Прежде чем лютовать, подумаете, а не прилетит ли в ответ.
Растерянность Беривоя сменилась яростью.
– Ты, смердово отродье, – зашипел он, дёргаясь в верёвках. – Ты что со мной делаешь?
И откуда только голос прорезался?
– Что ты себе позволяешь?! – зарычал Беривой. – Ты знаешь, кто я? Знаешь, что с тобой сделает мой господарь?
Ткач покачал головой.
– Ух ты. Твой господарь. – Он доверительно наклонился к Беривою. – Да я этой ворожбой таких врагов наживу, что твоему господарю и не снилось.
Беривой выгнулся, заскулил. Различил краем глаза, как согнулась волчья лапа – не может же это быть его рука, не может…
Его затошнило. Голову будто окатило кипятком – пришлось затихнуть.
– Чего ты хочешь? – спросил он хрипло. – Денег? Расколдуй меня, и будешь купаться в золоте.
Ткач поднялся.
– Забавный ты человек, – сказал он. – Но мы ещё не закончили. Какой уж тут расколдовывать…
– Много денег, – повторил Беривой жарко. – Или власти хочешь? Я помогу тебе свергнуть Кажимеру.
– Ты-то? – удивился Ткач, заново раскладывая инструменты.
– Разве не каждый колдун хочет занять её место? – продолжал Беривой шёпотом. – Прославиться, давать советы господарю… Я сделаю всё, что ты попросишь. Слышишь? Всё сделаю. Только перестань меня мучить. Пожалуйста, перестань…
Ткач положил ладони на виски Беривоя. Мир вокруг потемнел.
– Что ты со мной делаешь? – повторял Беривой сбивчиво, давясь рыданиями. – Чего ты хочешь? Отпусти меня, и я больше никогда тебя не потревожу.
– Так не получится, – объяснил Ткач мягко. – Чудовища и их создатели связаны. Конечно, я отпущу тебя, но буду за тебя в ответе.
– Я ничего не скажу господарю, – бормотал Беривой, не слушая его. – Ничего не скажу, только прекрати…
Туман застелил ему глаза, и Беривой потерял сознание.
Глава VI. Охотники на ведьм
Ольжана осторожно вышла в коридор. Дышала она через раз – от ужаса; оглянулась, сделала несколько шагов. Вокруг ни души, только снизу доносились звуки просыпающегося постоялого двора.
Она проглотила ком в горле, поплотнее закуталась в наброшенный на плечи платок. Дверь в комнату Лале была приоткрыта – Ольжана постучалась, заглянула внутрь. Лале, уже полностью одетый – строгий и чёрный, – стоял у стола и перебирал бумаги и книги. Когда только всё успел притащить?..