– Госпожа хозяйка крайне внимательна, – внезапно похвалил Лале, а Ольжана даже не знала, что он их слушал. – И очень прозорлива.
Крина неуверенно улыбнулась в ответ. Посмотрела на мужа.
– Но сдаётся мне, – продолжил Лале любезно, – не всё, что мы замечаем, стоит озвучивать. Ведь это может расстроить наших собеседников.
Он задумчиво погладил себя по горбинке на носу.
– Я вот заметил, что в ваших сенях к углу прибит языческий обережек. Речной Язык, кажется? Да и тот гвоздь за моей спиной наверняка пустует не просто так. Должно быть, с него перед тем, как я сюда вошёл, впопыхах сорвали что-то противное Дланям… Но зачем мне обращать внимание не такие мелочи?
В комнате повисла холодная тишина.
Мельник широким жестом обтёр рот и усы. Отложил ложку.
– К твоему вопросу, хозяин. – Лале повёл рукой. – Я разумею разные науки моего ордена. Но вот уже несколько лет предпочитаю лечить людей, а не рыскать по господарствам, выясняя, не поклоняется ли, скажем, мельник из одной мазарьской деревни кому-то из старых идолов. И не приносит ли он чёрных петухов в жертву речному духу, живущему под колёсами его мельницы.
Поклоняется, поняла Ольжана. И жертву приносит. Так поступал каждый уважающий себя мельник в её краях, оттого и слава у них была такая, будто они водились с нечистой силой. Ольжана не знала, как с этим дела в Мазарьском господарстве, но судя по словам Лале и испугу хозяина – так же, как и в Борожском.
Удивительно.
Лале подсобрался и снова стал выглядеть иначе. Говорил внушительно, смотрел цепко, будто на самом деле был не скромным бродячим монахом, а дознавателем, который повесил на суку не одного колдуна, – только сейчас поскучнел и занялся более миролюбивым делом. А вот хватку не растерял. Ольжана даже засмотрелась и почти забыла, что этот матёрый башильер сам притащил с собой ведьму.
– Я не буду допытываться до тебя, хозяин, ибо ты добрый человек и дал нам ночлег, – сказал Лале учтиво. – А ты уж, хозяйка, – полупоклон в сторону Крины, – пожалуйста, не допытывайся до моей племянницы. Ты же видишь, как её огорчили твои подозрения.
Ольжана не знала, что выглядела огорчённой. Наверное, всё отразилось на её лице.
– Хорошо, – сказала Крина с хрипотцой. – Простите.
– Не стоит, – отмахнулся Лале, буднично возвращаясь к еде и разговору с мельником: – Так о чём мы там?..
Ольжана опустила взгляд и попыталась не улыбнуться.
– Ой, Лале, – вздохнула Ольжана игриво. – Я и не думала, что вы такой грозный мужчина.
На юге темнело рано, и они шли к дому бондаря уже в сумерках. Но Ольжана всё равно разглядела, как Лале перекосило.
– Простите?
Ольжана поняла, что это прозвучало слишком нескромно. Она замешкалась и покрепче перехватила ремешок сумки, которую помогала нести.
– Ну, – стала оправдываться, – у мельника. Вы так здорово держались. Я и не знала, что вы так умеете. Ох, Длани… Простите, я не хотела вас смутить.
Лале неловко повёл плечами.
– Пустяки. У мельника скользкий вид, и я решил, что ему будет лучше… слегка побаиваться. Так, для нашей с вами безопасности.
– И вы мастерски всё провернули! – Ольжана взмахнула рукой. – Мне очень понравилось. От вас шла такая, – сделала ещё несколько жестов, – такая… уверенность. И сила. Вы правда его напугали.
– Да перестаньте. – Лале поморщился. – Великое дело – напугать человека, сидя при его жене и малолетних детях. Мой орден здесь считается сборищем ищеек. Для обывателей мы только и делаем, что казним ведьм и еретиков.
Меньше месяца назад Ольжана тоже так думала.
– Ну нет. – Она издала смешок. – Оказывается, для обывателей вы ещё читаете стихиры над покойниками.
Ольжана видела, как черноризцы отчитывали усопших, но не предполагала, что Лале для этого потребуется столько вещей. Поэтому вызвалась помочь и сейчас несла одну небольшую сумку. Лале нёс вторую, всё так же припадая на трость.
Солнце гасло над деревенской дорогой, золотило соломенные крыши мазарьских хат. Ольжане не хотелось возвращаться к мельнику до тех пор, пока тот не затопит баню, – иначе придётся сидеть у них и коротать время за неловкими разговорами. Поэтому она спросила:
– Я могу зайти с вами к бондарю?
Лале легонько пожал плечами.
– А вы не боитесь мертвецов?
– Нет, – ответила Ольжана серьёзно, – если они лежат смирно.
Лале чуть помедлил, обдумывая сказанное. Наконец издал смешок. Ольжана перехватила его взгляд и протянула многозначительно:
– Ну да. Я ведь с севера. У нас такое бывает чаще, чем в остальных Вольных господарствах. Иногда покойники… не упокаиваются. Знаете, почему у нас так?
– Почему? – послушно спросил Лале.
– Говорят, – начала Ольжана вдохновлённо, – это из-за чародейских войн, которые вели Йовар, Нимхе и их предшественники. Десятки чародеев делили власть на нашем безграничном севере – в дремучих борах и у подножий гор, на топких болотах…
Ей хотелось, чтобы это звучало так же красочно и ярко, как и рассказы Лале о Хал-Азаре.
– В землю ушло столько чернокнижного колдовства, что почва перестала принимать усопших. Сейчас колдовство, э-э, слегка выветрилось, и покойники теперь оживают гораздо реже, чем раньше, – но эти события оставили след на всех северянах. Даже чернориз… – Ольжана осеклась, – клирики, которые живут в Борожском господарстве, иногда проводят церковные погребальные обряды, перенимая обычаи старых деревенских жителей. Язычество язычеством, а лучше, чтобы мертвец не восстал.
Ольжана в очередной раз замедлила шаг, чтобы идти вровень с Лале. Вдохнула тёплый травяной воздух. Задумчиво посмотрела на носки башмаков.
– Как ваша нога?
– Сойдёт, – отмахнулся Лале, переставляя трость.
Так «сойдёт», что даже говорил неохотно.
– Мёртвых ведь стоя отчитывают. Зачем вы согласились?
– Не ругайтесь, госпожа Ольжана. – Он усмехнулся. – Я не проведу у покойницы всю ночь, как вы и велели.
Ольжана закатила глаза и потуже затянула косынку за шеей.
– За вами вообще глаз да глаз, – сказала она в тон Лале. – Вы упрямитесь и совсем себя не бережёте. Будь у вас жена или окажись рядом мать, они бы не позволили вам так себя вести. Или сестра… У вас есть сестра? Женщины обычно заботливее относятся к чужому здоровью.
– Смешная вы, госпожа Ольжана. – Лале закинул за спину сползающую сумку. – Не беспокойтесь обо мне.
В доме бондаря всё оказалось так, как Ольжана и представляла: тихо и печально. Лале рассказал, кто он и зачем пришёл, представил Ольжану своей племянницей и помощницей. Бондарь отвёл их в баню, где лежала его тёща, и там же они встретили заплаканную женщину – жену бондаря. Ольжана подумала, что та не захочет уходить, но жена бондаря утёрла лицо, расспросила Лале о том, что он будет делать, и оставила их наедине с покойницей – чтобы не мешать приготовлениям.
Тёща бондаря была сухонькой старушкой, тонкой, как веточка. Даже домовина казалась ей велика. Лицо её накрыли белым платком, перехваченным надо лбом тесьмой. Покойницу нарядили в длинную белую рубаху, руки её соединили на животе – ладони были морщинистыми, жёлто-восковыми. Указательный палец обхватывало простое деревянное кольцо.
Рядом с домовиной поставили скамью и небольшой стол, усыпанный вязанками душистых трав. Эти же травы Ольжана разглядела в домовине. Лале опустился на скамью и принялся развязывать сумку, пока Ольжана рассматривала покойницу.
– Нельзя же хоронить в кольцах, – сказала она шёпотом.
– По верованиям манитов, да, нельзя. – Лале вытащил из одной сумки подсвечник со свечами и большую чашу, из другой – лампаду для благовоний. – Но не думайте, что я стану силой снимать кольца с усопшей. Расскажу её родственникам, а там уж пусть решают сами.
– Не будете настаивать?
– Ни в коем случае. – Не вставая, Лале расположил на столе свои вещи. – Истовые маниты ненавидят языческую традицию складывать в домовины вещи покойного – так сказать, «с собой»; особенно ненавидят кольца и остальные украшения на руках. Мол, усопший должен быть приближён к новорождённому – не стоит увешивать себя богатствами, всё равно не поможет. Оценивать человека будут по его делам – по чистоте рук, а не по дороговизне колец. Но лично я думаю, что люди могут хоронить своих любимых так, как им хочется.
Ольжана подошла к нему на цыпочках, тихо села рядом.
– Вы добрый человек.
– Совсем нет. – Лале достал травы из своей сумки и принялся крошить их в чашу. – Просто я уверен, что все погребальные обряды проводятся для живых, а не для мёртвых.
– Как это? – удивилась Ольжана. – Обряды нужны для того, чтобы душе покойного было легче перебраться на другую сторону.
Лале посмотрел на неё с короткой улыбкой.
– Вы уж меня простите, – сказал он, перемешивая травы в чаше, – но я не думаю, что существует какая-то другая сторона.
Ольжана на мгновение потеряла дар речи.
– Вы же башильер, – произнесла она севшим голосом, боясь, что их услышат. – Как вы можете так говорить? Это богохульство.
– Длани – не боги, госпожа Ольжана. Это название для, как говорят иофатцы, фатума. Олицетворение судьбы и некой созидающей силы. Кто-то или что-то посреди хаоса дал толчок, и появился наш мир – а может, ещё множество миров. Мы пытаемся понять это «что-то» и догадаться, как жить в мире, который нам оставили, поэтому и чтим Перстов – благородных и праведных людей, по нашему мнению исполняющих волю тех, кто запустил этот огромный механизм.
Лале пододвинул к себе лампаду и зажёг её лучинкой из светца, который оставила жена бондаря. Достал кусочек ладана – на удивление Ольжаны, не из своей ладанки – и положил его на железный «паучок», лампадную насадку.
– Но знаете, – сказал он задумчиво, – я вам не советую рассказывать другим то, что я думаю о посмертии… Брата-башильера, который написал трактат об отсутствии загробного мира, нынешний иерофант приказал сжечь на костре. А если иерофант придерживается какого-то мнения, значит, так же стоит думать и нам. И целому пласту учёных манитов, у которых я набрался этих мыслей, следует держать язык за зубами.