– А вы? – Ольжана обняла себя руками. – Вы страха не натерпелись?
– Ко мне чудище в баню не билось.
Ольжана тяжело вздохнула.
– Вы плохо себя чувствуете. У вас болит нога. Вы совсем мало спите последние несколько дней, потому что мы поздно останавливаемся и рано уезжаем…
– Ну, – погладил лоб, – чем раньше мы закончим разговор, тем раньше я лягу спать.
– А…
– Госпожа Ольжана, – Лале устало на неё посмотрел, – сейчас бессмысленно говорить об этом. Давайте сначала доберёмся до Тачераты – во Дворе Лиц будет безопаснее и мне, и вам. Решим там, что делать дальше. И, если захотите, посоветуемся с паном Авро.
Ольжана переплела пальцы в замок, стиснула их до боли.
– Ладно, – сказала она наконец. – Моё дело предложить.
«И дать вам возможность избавиться от меня».
Всю следующую неделю Ольжана была по-прежнему замкнута в себе. Она плохо спала по ночам, вздрагивала от каждого звука. То и дело вспоминала то грохот, с которым сотрясалась дверь бани, то визг убитого незнакомца, то пылающий жёлтый глаз в щели между досками…
– Я слабодушная трусиха, – обмолвилась она Лале в дороге. – И всегда ей была. Не думаю, что смогу пережить всё это и не повредиться рассудком.
Тогда она захотела перевести всё в недобрую шутку, но Лале по-настоящему забеспокоился. Он перестал оставлять её в кибитке наедине с книгами, большую часть которых Ольжана не понимала и читала через силу, – точно боялся, что она правда сойдёт с ума или наглотается каких-то лекарских порошков.
Он подробно расспросил её о нападении и похвалил за сообразительность – может, сказал он, Ольжана и не великая колдунья, зато чудовище от себя отогнала. Лале перестал насаждать ей иофатские трактаты и вместо этого развлекал историями из своего прошлого.
На той же неделе незаметно наступило лето. Мазарьские поля цвели, солнце согревало дороги, а встреченные деревушки выглядели чудо как хорошо, будто кукольные: живописные хаты с соломенными крышами. Пред каждой – уютный дворик с огородом и важными курицами, гуляющими поутру.
Лале стал спрашивать у Ольжаны, о чём бы ей хотелось послушать. Обычно она садилась рядом с ним – уже не просто выглядывала к нему из кибитки – и просила рассказать о его жизни в Хал-Азаре.
Иногда Лале всё же умудрялся прочитать ей выдержки из учёных книг или изложить взгляды на колдовство в разных странах – но чаще покорялся. Правя лошадкой, он говорил и говорил про быт их обители в Хургитане, про шумные восточные базары и пёстрые праздники. Про военные лагеря и шатры в пустыне, где Лале и другие лекари выхаживали раненных в битвах с хал-азарцами. Он живо описывал, как скрипит на зубах песок, как палит солнце и как бессмысленно выглядит любая война, если смотреть на неё с продавленной койки, вдыхая тошнотворный запах гноя и омертвевших тканей. А лоскутов для перевязок вечно не хватает, и жара, Длани, жара такая, что умереть можно…
Лале рассказывал ей, как сидел в зиндане – подземная тюрьма напоминала глубокий колодец из песчаника. Вход в неё – круглое отверстие – закрывала решётка, через которую Лале смотрел на небо, если не лечил знатных пленников. Он рассказывал и о том, как жил в Шамболе достопочтенный Залват, вызволивший его из тюрьмы, – при сказочном дворе эмира. Да и личный дворец Залвата был едва ли не краше эмирского, даром что меньше: разбитый в лучшей части древнего города, украшенный мозаикой и окружённый благоухающим садом.
– Я люблю эту страну, хоть я для неё и чужак. – Лале вздохнул и перехватил поводья. – И остался бы чужаком, даже если бы прожил там не одиннадцать, а все сто лет. Но что со мной сделаешь… Люблю, несмотря на свой плен, постоянные войны и вечный зной. Люди ведь там тоже разные – и далеко не все такие благородные, как Залват. А мне кажется, что я отношусь к ним терпимее, чем к своим землякам. Привык к ним, наверное. А от господарцев – отвык.
Ольжана хмыкнула, глядя на дорогу.
– Вот я ещё в первый день спрашивала, зачем вы вернулись. Сразу было понятно, что вы тоскуете.
Лале почесал заросшие щёки.
– Похоже, вернулся, потому что я дурак.
– Вы не дурак. – Ольжана закатила глаза.
– Да там… Всё сложно, госпожа Ольжана. Хал-Азар беспокойный, и любовь моя к нему такая же, тревожная. Далеко не сразу возникла, кстати. – Лале вздохнул. – Многое поменялось за эти годы. На престол взошёл новый султан – он молод и суров, и тогда даже хал-азарские вельможи стали понимать, как крепок его кулак. Что уж говорить о нежеланных гостях вроде башильеров и войск Иофата и Савайара? В Иофате умер король. Знаете про него? Готфрид Овришский, скорбный брат нынешней весёлой королевы Сэдемеи. Был одним из вдохновителей охоты на ведьм, самой кровавой за последние десятилетия. Его отец ходил в походы на север, к туманным холмам. Он присоединил к Иофату много земель и при этом вырезал не одно племя. Говорят, за это его прокляла ведьма из уничтоженного клана Дун Кхаа. С высоты костра она сказала, что с нынешних пор ни один король не задержится на иофатском престоле, – пока что не соврала. Отец Сэдемеи вскоре сгорел от лихорадки, братья умерли. Даже её муж, и тот, убился на охоте после того, как вознамерился короноваться, – а её сын слишком мал, чтобы править самостоятельно.
– Батюшки. – Ольжана подпёрла щёку ладонью. – Какой ужас!
– Я знал, что вам понравится. – Лале постарался спрятать улыбку. – Так о чём я? Король Готфрид умер, а его сестра, как взошла на престол, отозвала войска из Хал-Азара. Так же поступил и савайарский король. Молодой султан стал чинить на своих землях новые порядки. Я почувствовал, что жизнь стремительно меняется, – а я ведь никогда не забывал, откуда я родом, госпожа Ольжана. И я совру, если скажу, что меня не тянуло обратно. Если я люблю чужую страну, это ещё не значит, что я не люблю родную, – просто так вышло, что я вступил в орден и уехал. Подумал, может быть, здесь мне будет лучше.
Но судя по всему, лучше ему не стало.
Потом Лале рассказывал ей об удивительных людях, встречавшихся ему на пути. О мудрых братьях-башильерах, искусных лекарях и хитрых прецепторах ордена. Но больше всего Ольжане понравилась история о воине-чародее – Аршад-Арибе.
О приключениях Аршад-Арибы ходили легенды. Лале видел его лишь однажды – и то издали – и говорил, что внешне он напоминал хищную птицу, в которую превращался: шахина, «царя птиц», лучшего восточного ловчего. Какая именно птица скрывалась под этим названием, Лале не знал – может, ястреб, или сапсан, или сокол. Лале никогда не встречал Аршад-Арибу в оборотничьем теле, а люди говорили разное. Может, это была сказочная птица, особая, имеющая мало общего с настоящими.
Аршад-Ариба был горбоносым, жилистым и смуглым, со смоляными волосами длиной по плечи. На обветренном лице – неласковые чёрные глаза. Когда-то свои же собратья-чародеи превратили его в дахмарзу – за буйный нрав и убийство старейшины. Чародеи отпороли от его души кусок вместе с колдовским умением и заключили в кинжал. И чтобы заслужить их прощение, Аршад-Ариба тринадцать лет воевал с захватчиками как обычный воин – железным оружием.
Он объездил весь Хал-Азар, и в этой стране не было никого, кто не знал бы его имени и не трепетал бы перед ним. Однажды старый султан назвал его самым отчаянным из своих слуг, а Аршад-Ариба, когда ему передали это, заявил, что он никому не слуга, – но всё равно не впал в немилость.
У него было три жены – три красавицы, о которых пели восточные акыны. Аршад-Ариба не прятал своих жён под платками, и весь свет знал, какие у них тонкие чёрные брови, алые губы и блестящие злые глаза.
После того как чародеи отдали ему кинжал с куском души, Аршад-Ариба вернул себе колдовскую силу, а кусок души переселил в свой меч. Так, он считал, его меч бьёт точнее и, как и он, Аршад-Ариба, не знает жалости…
Несколько дней напролёт Лале рассказывал Ольжане истории про Аршад-Арибу – одна другой лучше, аж мурашки бежали. Отстранённо Ольжана думала: как же так вышло, что Лале, умеющий задевать словами за живое, – ведь любая, даже самая увлекательная история нуждается в рассказчике с подвешенным языком – может быть так застенчив? На памяти Ольжаны он не раз смущался игривых красавиц-подавальщиц в тавернах. Правильно говорил брат Бриан – «па’радокс».
За эти несколько дней Аршад-Ариба стал Ольжане родным. Она с ужасом и детским восторгом слушала о том, как он утопил корабль противника, закляв шторм и раздув пламя прямо в море. Как он привозил своим жёнам зачарованные украшения из пустыни. И как шептались в песках злые духи, когда Аршад-Ариба уходил на последнюю битву, – радовались, что наконец-то приберут его к себе.
Лале объяснил: что бы ни думали Нимхе и её ученица Чедомила, кусок души, заключённый в предмет, не спасает человека от гибели. Наоборот – человек становится более уязвимым и погибает, стоит только разрушить предмет с его частицей. Аршад-Ариба проходил без клока души тринадцать лет и потом, даже высвободив колдовскую силу, не смог вернуть его на место – душа заросла. Но лучше бы ему было спрятать этот клок в укромном месте.
Аршад-Ариба погиб в поединке с рыцарем-башильером Бартом Немым – искуснейшим из иофатских воинов. Барт был огромен и спокоен, точно скала. В битве он разрубил мечом-двуручником меч Аршад-Арибы, куда тот заключил свою душу, и Аршад-Ариба рухнул на песок бездыханным.
Когда Ольжана узнала об этом, они с Лале остановились на отдых – разложили на покрывале обед, сели у журчащей реки. Лале разошёлся и принялся ярко описывать всё, что сопровождало этот день: как светило солнце, как голубело небо и как сходились в схватке войска – и как потом унесли тело Аршад-Арибы. Его завернули в саван и сожгли, а прах развеяли.
– Весь Хал-Азар горевал по нему, – говорил Лале, отпивая воду из бурдюка. – Но если вам любопытно, что думаю я… Мне кажется, он был одиноким героем. Им восхищались те, кого он не знал, а его близкие, в сущности, не были с ним близки. У него даже друзей не было – только приятели, которые жаждали занять его место или втайне опасались его горячего нрава. Детей тоже не было. А его жёны, боясь, что у них отберут накопленное Аршад-Арибой богатство, вскоре сбежали со слугами из страны. И… госпожа Ольжана, вы чего?