В носу защипало. Глаза заволокла мутная пелена.
Ольжана живо представила, как рыцарь-башильер нанёс решающий удар, как рухнуло на песок тело и как потом догорал одинокий костёр Аршад-Арибы.
И разрыдалась.
Она редко плакала, но в этот раз решила прореветься от души. История, которую рассказывал Лале, была такой долгой, впечатляющей и печальной – со всеми приключениями и тёмным восточным колдовством, – а в Ольжане так долго копилось напряжение…
Ольжана сидела на покрывале, подставив лицо под солнечные лучи, и заливалась слезами. Лале рядом с ней неловко трепыхнулся.
– Длани, что с вами? – спросил он, бледнея. – Вам больно? Я вас обидел?
Ольжана отмахнулась. Не приставай, мол, дай поплакать. Но тут же решила, что это несправедливо по отношению к нему, и протянула:
– Не-ет.
Лале поднялся рывком, опираясь на трость.
– Почему же вы тогда плачете?
Ольжане пришлось объяснять: это потому, что Аршад-Ариба умер. И чтобы Лале не нашёл её совсем уж дурной, добавила, что это была красивая история и она так грустно закончилась.
Она продолжила сидеть на покрывале – за это время Лале успел подковылять к кибитке и вернуться, сжимая в руках лоскут ткани – видимо, для перевязок.
– Ну хватит вам, – сказал он строго, но было понятно, что его напугали её слёзы. – Если вы так расстраиваетесь, то я вам больше ничего рассказывать не буду.
Он протянул ей лоскут, и Ольжана вытерла им глаза и щёки, промокнула нос.
– Да я не расстраиваюсь, – всхлипнула она. – Мне хорошо.
Зато Лале, похоже, было не по себе: он принялся ходить взад-вперёд, заложив руку без трости за спину. Это привело Ольжану в чувство.
– Длани, да садитесь уже! – Ольжана помахала перед лицом ладонями, суша слёзы. – Простите, я не хотела вас пугать. Вы молодец и всё чу́дно рассказываете. Видите, как я впечатлилась?
Лале сдержанно поблагодарил её, но не сел.
– Ну что же вы кружите, как коршун? – Ольжана напоследок растёрла глаза и взяла из корзинки пригоршню ягод. – Идёмте есть жимолость. Она кислая, прямо как ваше лицо сейчас, аж зубы сводит.
Лале усмехнулся.
– Спасибо.
После уговоров он всё-таки осторожно вернулся на место, бережно согнул больную ногу. Полулёг, опираясь на предплечье.
– Ну вы даёте, – вздохнул он, взяв себе несколько ягод.
Жимолость правда была ужасно кислая, но Ольжане нравилось. Она быстро слизнула с большого пальца красно-лиловый сок.
– Вот знаете, – протянул Лале задумчиво, легонько подкидывая ягоды в ладони. – Я хоть и не верю в загробный мир, а думаю, что Аршад-Арибе было бы очень приятно из-за того, что вы по нему плакали.
– Почему?
Лале положил ягоду в рот, поморщился. Пожал плечами.
– Нет уж, – возмутилась Ольжана, снова вытирая лоскутом кожу вокруг носа. – Говорите.
Лале мягко усмехнулся.
– Мне было бы приятно, если бы кто-то, похожий на вас, вспоминал обо мне и плакал так же горько, как вы сейчас. – Он отвернулся. – Наверное, ради этого даже не жалко погибнуть от руки Барта Немого.
– Вот те на-а! – Ольжана взмахнула ладонью. Буркнула шутливо: – Все вы вроде бы монахи, а не отказались бы от того, чтобы из-за вас порыдала молоденькая женщина.
Лале досадливо улыбнулся. Вытер большим пальцем линию губ.
– Ну не без слабостей.
И положил в рот следующую ягоду.
– Да, – рассказывал Юргену старик, деревенский пьяница. – Конечно, я знаю Хведара-кузнеца. Кто ж его не знает? И сын у него был – как ты и говоришь, Чеслав. Только он давно пропал.
Старик приложил руку к груди.
– Ой, что творилось! – Доверительно приблизился к Юргену. – Из-за того, что мачеха Хведарова сынка невзлюбила… И потому что сам Чеслав пошёл в мать-безумицу… Да-а…
Лицо старика – опухшее, улыбчивое – оказалось так близко к Юргену, что того окатило дурным кислым запахом. И Юргену потребовалось всё его самообладание, чтобы не отшатнуться, а продолжить участливо кивать.
Они сидели у погоста, на поваленном дереве. Юрген искал, кого бы расспросить о жителях этой деревни – Засижья, – и нашёл пьяницу, посвистывающего песню в тени вяза. А Чарна настолько не хотела разговаривать, что обратилась в кошку. И теперь гуляла по забору, отделяющему погост от леса.
На месте Чарны Юрген тоже бы ни с кем не разговаривал. А особенно – с ним самим. Всё, что он помнил о доме Чеслава, – тот жил в деревне у реки Кишны. Но Кишна петляла по всей южной части Борожского господарства, и деревень вокруг неё было будь здоров. Юрген рыскал в каждой из тех, что они успели пройти. Выспрашивал, вынюхивал и ввязывался в неловкие разговоры для того, чтобы узнать: не жил ли когда-то в этой деревне юноша по имени Чеслав?
В Засижье Юргену повезло не только потому, что пьяница знал Чеслава, – старик рассказывал всё сам, без лишних вопросов. Такая редкость среди подозрительных северян!
– Жёнка Хведара, Магда, потом на каждом углу кричала, что Чеслав пытался убить её сына, – вот отец и выгнал его взашей. – Старик приложился к баклажке. – Может, оно и так… Или не так… Кто знает? Но баба она противная. Да у Чеслава мать была, – постучал пальцем по лбу, – как говорят, с придурью… Может, и он что унаследовал, хе…
Магда, значит. Мачеха. Юрген прикрыл глаза и попытался вспомнить, каким же словом Чеслав её называл. Было ведь какое-то прозвище – часто проскальзывало, когда Чеслав рассказывал о семье. Но нет: Юрген так и не вспомнил.
– И что же? – спросил Юрген осторожно. – О нём с тех пор ничего не слышно?
– О Чеславе-то? – Старик задумчиво причмокнул. – Не. О нём даже Хведар не говорит. Я ведь, – он рассеянно указал в сторону погоста, – часто здесь сижу. И знаю, что Хведар к первой жене не ходит даже в поминальный день – она во-он там похоронена, под липой. Он не зажигает огни у её могилы. Уже много лет, да… И значит, никто не зажигает. Тяжело её душе там приходится.
По борожскому обычаю, поминальные огни у могилы зажигали только родичи. Лучше – кровные, но на худой конец годились и безутешные супруги. Это помогало душам не потеряться в холодном липком тумане другой стороны. Юргену казалось, что только бессердечный человек мог не приходить к своим мертвецам хотя бы раз в год, по осени, когда грани между мирами становились особенно тонки.
– Странная Стевана была женщина… Но добрая. Хворала часто. Ведьмовала. Видела то, что другие не видят. Может, Хведару просто перед ней стыдно, а? Что думаешь? – Старик по-свойски пихнул Юргена в бок. Снова отпил из баклажки, утёр губы рукавом. – Вот он к ней и не ходит, раз их сына прогнал.
– А где сейчас живёт Хведар?
– Да на восточном отшибе, в паре вёрст отсюда. – Старик махнул рукой. И тут его мутные глаза сузились. Лохматые брови поползли к переносице. – А тебе зачем?
Юрген почувствовал, что добродушный разговор окончен. Спрыгнул с дерева.
– Просто.
– Как это – просто? – Голос старика изменился, стал подозрительным. – Ты что, к нему наведаться решил?
Старик запоздало спохватился – точно подменили. Он грозно посмотрел на Юргена из-под набрякших век. Тряхнул лицом – закачались щёки-брыли.
– Ты кто вообще такой? – ощерился. – Что ты всё вынюхиваешь?!
Любой другой задал бы эти вопросы сразу. Но теперь Юргену даже не было смысла объясняться и называться «другом Чеслава», который «давно его ищет».
– Спасибо, – сказал Юрген вежливо и вытащил из-за пазухи серебряную монетку. Бросил её обозлённому, опешившему старику. – Ну, бывай.
Подумал: вот так, пожалуй, и рождаются сказки о таинственных незнакомцах, которые задают странные вопросы и сорят деньгами.
Юрген подхватил свои наплечные мешки и скрылся в зарослях на погосте. Перекинулся в собаку и заюлил по узким тропкам – трава была высока и колюча и хлестала его по бокам. Краем глаза он различал, как высились у могил столбики со сложенными над ними теремками-домовинами – попроще и побогаче, а некоторые и вовсе – сломанные, сиротливо покосившиеся, поросшие мохнатым лишайником.
Чарна бежала за Юргеном следом – едва поспевала и шмыгала чёрной тенью на грани его зрения. Он чуть сбавил ход, чтобы Чарна могла его нагнать, – вместе они пересекли погост и остановились только у противоположной стороны, у оврага.
Чарна ударилась оземь, выпрямилась и сразу скрестила руки на груди.
– И мы, конечно, – скривилась, даже не успев отдышаться, – пойдём в гости к этому кузнецу?
Ну конечно, пойдут.
Чарна уже даже не возмущалась. Опёрлась о забор – с этой стороны погоста рассохшийся, расползающийся во все стороны. Забор скрипнул, грозя развалиться. Чарна выругалась и убрала руку.
Наверняка она могла многое сказать Юргену. Например, как он ей надоел и как она устала шататься между деревнями – весна перетекла в тёплое раннее лето, и теперь всюду жужжала назойливая мошкара. Лесные тропы были путанны и узки, а большаки сильнее напоминали череду из колдобин, чем настоящие дороги, – но Чарна молчала. Закатывала глаза, поджимала губы, но не жаловалась, зная, что Юрген напомнит – он предлагал ей вернуться.
Юрген чувствовал себя неловко, но от своих намерений не отступал. Он решил отыскать хоть какое-нибудь упоминание о Чеславе: если вдруг тот выжил, почему бы ему разок не наведаться домой? То, что о нём ничего не слышал случайный встречный, не значило, что не слышал родной отец.
Они с Чарной обогнули овраг и вышли к журчащему лесному ручью. Здесь Чарна присела отдохнуть на мшистый камень, а Юрген принялся оттирать штанину: заляпал землёй, когда превращался.
– Мы пойдём к кузнецу вечером, – говорил он, хлопая себя по бедру. – Когда совсем стемнеет. Попросимся на ужин и ночлег, но если что, сбежим и заночуем в лесу.
Чарна только дёрнула плечами. Делай, мол, как знаешь.
Она чуть согнула ноги, обустраиваясь на камне, и теперь смотрела на ручей.
– Чарна, – позвал Юрген, сдувая со лба отросший белокурый вихор.
Ему внезапно стало так её жалко – да, она заупрямилась и не вернулась, а Юрген бы прекрасно обошёлся и без её помощи, однако… Ей было тяжело поспевать за ним, но она почему-то чувствовала себя обязанной не бросать его даже в его безумных – Юрген это понимал – затеях разобраться во всём, что случилось. Неужели она не заслужила немного доброты?