Да, видимо, от Чеслава действительно не осталось ничего, кроме воспоминаний. Но пусть хотя бы он запомнится юным чародеем, который обещал стать великим.
– У моего мастера нет и не было ученика более одарённого, чем Чеслав, – говорил Юрген, наконец смиряясь со словами Кажимеры. – И моего мастера это напугало. Есть у нас такой неписаный закон: любой могущественный чародей однажды воспитывает чародея ещё более могущественного. – Юрген стиснул челюсти, а потом вздохнул с горькой улыбкой. – Мой мастер не хотел, чтобы Чеслав занял его место. Невесёлая, в общем, вышла история.
Он сцепил руки за спиной и отошёл от стола.
– Спасибо за ужин и ответы. – Слегка поклонился. – Боюсь, больше нам нечего друг другу рассказать.
Оставаться на ночь не хотелось, да никто их и не уговаривал. Юрген напоследок посмотрел на домашних Чеслава – недовольную Мацоху, насупленного Фебро и Хведара, едва кивнувшего ему на прощание.
– Если вдруг отыщешь его, – кузнец поднялся, – ну, мало ли…
Мацоха сжала губы в тонкую белую линию.
– Скажи ему, – посмотрел Юргену глаза в глаза, – что он может сюда прийти.
Юрген постарался – на всякий случай, краешком разума, до последнего цепляющимся за пустую надежду, – запомнить черты кузнеца. Его осанку, походку и цвет глаз.
– Хорошо, – пообещал он, выходя в сени. – Скажу при случае.
На душе было тоскливо и гадко.
Рассвет был розовым и прохладным. Небо разгоралось над погостом, касаясь верхушек деревьев и убегая к далёким холмам. По траве стелился невесомый туман, но от такой красоты не было ни холодно, ни жутко – наоборот, здесь царили покой и странный уют. Юрген смотрел бы и смотрел, как солнечная розовизна бликовала на коре и смешивалась с белой пуховой дымкой.
В гнёздах просыпались птицы. По травинке полз важный жук – Юрген подставил палец, и жук перебрался на его ноготь.
Чарна сидела под старой липой, закутавшись в плащ с головой. Она снова провалилась в дрёму, а у Юргена сна не было ни в одном глазу – он сидел у могилы матери Чеслава и думал о своём.
Он достаточно набегался. Пора уже признать, что он ошибся и что его подвело чутьё: Сущность из Стоегоста не имела ничего общего ни с Чеславом, ни с его наколдованными волчками. Ему больше негде взять след – значит, пора двигаться дальше, на запад, – к горам Кубрета. Там, где, высеченный в скале, высился неприступный замок Горестного двора.
Юрген прикрыл глаза. Было бы славно напроситься на ночлег к господину Грацеку – он не сможет отказать ученикам Йовара. Но ещё лучше, если Юргену удастся поговорить с Кетевой, безумной пророчицей, дочерью Грацека, – и расспросить её о шестом ученике Нимхе. Хотя вдруг это невозможно? Вдруг Грацек держит дочь в одной из высоких каменных башен и охраняют её големы из железа?.. Вряд ли он – по слухам, гордый и недружелюбный – позволяет свободно беседовать с Кетевой.
Жук дополз до середины пальца. Юрген рассеянно на него смотрел и старался отогнать от себя мысль: что, если и поиски ученика Нимхе – тупиковый путь?
– Ты должен отпустить его, – важно проговорила Чарна в полудрёме. И зевнула. – Чтобы успокоиться.
Юрген не сразу понял, что она про Чеслава, – но жука тоже решил отпустить на всякий случай.
Да понятно, что должен. После вечера у Хведара его перестало выкручивать только под утро – здесь, у могилы Стеваны. Могила поросла высокой травой, свая со сложенной над ней домовиной – крохотной избушкой – покосилась, но Юргену от этой картины передалось небывалое умиротворение.
Всё проходит, остаются лишь трава и обрывки воспоминаний, и ничего с этим не сделаешь. Зато теперь все жизненные невзгоды казались лёгкими, неизбежно решаемыми – и от этого становилось сладко-спокойно.
Юрген полулёг на свой плащ, вдохнул запахи свежести, земли и диких летних цветов. Было хорошо. Одно лишь глодало, как запах раздражающий и неприятный, – на погосте тянуло слабым чужим колдовством. Тонко и не слишком навязчиво, но Юрген уловил.
Видно, кто-то колдовал на этом погосте – не слишком давно, полгода или год назад; чары были долгие, впитавшиеся либо в почву, либо в дерево – вот Юрген и почуял. Невелика редкость. Может, кто-то пробегал здесь и скрывался от погони или какой-нибудь колдунишка не из дворов – кто знает? – пытался поднять умертвие, да не вышло: пахло не слишком сильным колдовством.
Юрген лежал и принюхивался. Не заметил, что сам вдруг начал колдовать – так, как из учеников Йовара умел только он. Выделил из всех запахов этот колдовской дух, потянул к себе мысленно, словно путеводную нить.
Ничего опасного он не учуял, но всё равно сел и легонько махнул пальцами у носа. Из любопытства. Или ради самоуспокоения.
– Ты что делаешь? – буркнула Чарна, приоткрыв глаза.
– Ничего. – Юрген обернулся. – Спи.
Запах, за который он так зацепился, обрёл для него цвет и вкус. Дымно-горький, серебряный, он вился к могиле матери Чеслава – значит, колдовали прямо у неё. Юрген подполз ближе, чувствуя себя шкодливым ребёнком.
В его обострившемся сознании почва была пресной, а трава – прозрачной: чары ушли не в них. Но избушка-домовина на свае выглядела плотной, окружённой нездешним сиянием.
Юрген поднялся и отряхнул ладони. Осторожно обошёл могилу, приблизился к домовине у её изголовья – он крался по-охотничьи, будто боялся спугнуть дичь.
– Эй, – свистнула Чарна. – Ты чего дурачишься?
Юрген в двух словах объяснил, что ловил призрак чужого колдовства. А чтобы определить, что это за колдовство, его нужно было повторить.
Чарна вскочила на ноги и бросилась к нему.
– Ты дурак?! – зашипела, как рассерженная кошка. – Далось тебе это колдовство! Снова думаешь, что твой Чеслав руку приложил?
– Тише, – попросил Юрген, смотря на могилу.
Путеводная нить убегала внутрь домовины, в прорезь для подношений. Скручивалась там, как змеиный клубок, – Юрген заглянул, прицелился.
– А если кто мертвецов тут поднимал?!
– Не боись. – Юрген выставил вперёд указательный палец, стараясь не дышать. – Не поднимал.
– Да в Вольных господарствах в каждом комке земли – колдовство!..
Юрген не стал объяснять, что чары это нестарые и безобидные. Плавно покачнулся и сомкнул вокруг нити кончики пальцев. Та попыталась выскользнуть, как угорь, – забила светящимся хвостом и принялась расслаиваться на ощущения, но Юрген оказался проворнее.
Он перехватил дух чужого колдовства, словно верткую рыбу – за жабры. Тот начал таять прямо в его руках, но прежде чем свет прошёл бы сквозь пальцы, Юрген ловко закрутил его в спираль и потянул за себя. Ниточка дрогнула, вытянулась со щелчком – и колдовство повторилось.
Юрген отшагнул назад.
В избушке-домовине – там, куда близкие обычно складывали для покойников сладости, – горел огонь. Бездымный, серебряный, не способный поджечь дерево – заклятый из лунного света.
Сознание Юргена прояснилось от чар, но горло спёрло, а перед глазами замелькали мушки.
– Что произошло? – Чарна заглянула ему в лицо. – Это что такое?
Юрген положил кулак на грудину и заставил себя вдохнуть.
Это, мог бы сказать он, поминальный огонь. Который некто зажёг чарами на могиле матери Чеслава полгода или год назад – может, как раз осенью. В день почитания мёртвых.
Но Юрген ничего не сказал. Не хватило ни сил, ни воздуха.
Он лишь оглянулся на лес – будто опасался, что за ним всё это время наблюдали из глубокой темноты.
Глава XI. Двор Лиц
Ольжана сидела на внутреннем дворике корчмы, в тени навеса. Деревянные балки оплетали цветы – запах стоял изумительно-душистый и летний.
– Ай, Лале-Лале, – засмеялась она, сжимая в руках кружку. – Ну вы теперь такой щёголь. Глаз да глаз нужен, а то украдут вас в Тачерате.
Лале скривился – но гримаса вышла шутливой. Не то что прежде, когда настрой у него был посерьёзнее.
– Издеваетесь, – вздохнул он и сел за стол напротив.
Они заночевали в предместьях Тачераты – самой юго-западной столицы Вольных господарств – и, не сговариваясь, с утра придали себе надлежащий вид. Ольжана решила, что для Тачераты не сгодятся её косынки, и просто заплела волосы в причёску-корзинку. Надела лучшие и самые «западные» из своих одежд – некогда Тачератское господарство принадлежало Савайару, и мода тут осталась особая, савайарская. Платье, которое Ольжана купила для сегодняшнего дня, – чудного медового цвета – здесь называлось гамуррой. На лифе, скроенном отдельно от юбки, – короткая шнуровка. Рукава у локтя были разрезаны поперёк, половинки соединялись лентами, и теперь, когда Ольжана сгибала руки, на её локтях причудливо выступала нижняя белоснежная рубашка. Да, было до слёз жаль тратиться на новый наряд, но не покажется же Ольжана пану Авро в заношенных одеждах?..
Лале привёл в порядок свою неухоженную щетину и теперь выглядел как причитается. Слегка, на вкус Ольжаны, по-пиратски – она видела картинки с хал-азарскими пиратами в книжках Хранко. Она отметила, что Лале бережно укоротил отросшие волосы – она почти всегда это замечала, – но восторгалась не этим.
Впервые за всё время путешествия Лале появился не в одном из своих подрясников. Одежда на нём была по-прежнему чёрная, башильерская, – а всё же не такая. Напоминало одеяние брата Бриана и брата Амори – нездешнего кроя. И было видно, что это для Лале не повседневный и не дорожный наряд – либо новый, либо праздничный. Ткань была по-летнему тонкая, гладкая, не на первом перевале за бесценок купленная.
Ольжана выспросила, что это называлось сутаной – её носили клирики Иофата, Савайара и небольшой западной части Вольных господарств. А в родной стране Лале обычно подстраивался под местных черноризцев, которые частенько меняли под себя традиции правильных иофатских манитов.
– Ну красиво, – оценила Ольжана со знанием дела. – Любо-дорого посмотреть.
– На меня-то? – усмехнулся Лале. И всё же после того, когда он, сморщившись, махнул рукой, на его лице мелькнула трогательная мальчишеская улыбка. – Жестоко так льстить, госпожа Ольжана.