уда-то взялись ещё люди – жаркие, громкоголосые, задевающие её плечами, – и кувшины и чаши, но Ольжана не выпила ни капли. Ей хотелось только воды, а из-за чар на маске она и без того чувствовала себя захмелевшей.
Моренике пришлось ворожбой укоротить свою маску, чтобы попить. И когда она допивала, к ней подскочил стройный темнокудрый юноша – он обнял Моренику под грудью, что-то шепнул ей на ухо, и Мореника засмеялась; юноша сдвинул свою маску и вжался Моренике в шею, а Мореника шутливо его оттолкнула и назвала ещё одно имя, которое Ольжана не запомнила.
Толпа втянула их в круговой пляс, но вскоре круг превратился в овал, змеящийся между телегами. Руки, руки, белая маска Мореники, которую Ольжана боялась потерять из виду, и гирлянды из цветов и флажков, накинутые кем-то сверху… Льющееся вино, звон колокольчиков и рык труб, слившиеся в объятиях фигуры. Во рту у Ольжаны пересохло, и ей теперь хотелось не только воды, но и поцелуев, хотя она до последнего старалась держать свои мысли в узде. Она напоминала себе о чудовище и искала в толпе пана Авро, но ночь была такой жаркой, такой дикой и праздничной, и всюду мелькали маски и тянулись ладони, и желание сделать то, что никогда бы не сделала с открытым лицом, становилось невыносимым.
Внизу живота сладко ныло. Ольжана знала себя и понимала, что ни Тачераты, ни чар, ни карнавала недостаточно, чтобы толкнуть её на безумства, но мысли неслись галопом – обжигающие, трепещущие, и она представляла, как чужие пальцы оттягивали бы её тугой корсаж, чужие губы скользили бы по её шее и ключицам, и был бы рокочущий смех, жар, звёзды, цветочные лепестки, тяжесть обнимающих рук – а больше ничего бы не было.
Шествие выхлестнулось на мост, который Ольжана с Лале проезжали ещё в первый день в Тачерате. Мост пылал, окутанный чародейскими огнями, и высокие каменные фигуры, осиянные, как в соборах, хранили величественное спокойствие. Прохлада от реки немного привела Ольжану в чувство. Чтобы отдышаться, Ольжана вынырнула из толпы и выбралась к перилам между статуями воина – с двуручным мечом – и отшельника, сжимающего острый посох. Наклонилась. Шумно вздохнула. Понадеялась, что мост не обвалится под весом празднующих.
От реки горестно запахло тиной. Поднялся ветер, и Ольжане – в карнавальном пылу – стало зябко.
Она развернулась. Шествие ползло вперёд. Шелестели пурпурные знамёна. Сквозь мелькающих людей Ольжана рассматривала, как была черна река – там, на противоположной стороне моста. И небо было бездонным, туманно-чёрным – даром что со звёздами и потоком чародейских светляков.
Ольжана убрала прилипший к щеке локон. Подумала, что надо бы вернуться к Моренике, и вдруг музыка, смех, топот – всё стало далёким и нездешним, словно эхо.
Где-то гаркнула труба.
Раздался крик.
Не все заметили это, но Ольжана – заметила; мир для неё замедлился. Сквозь мелькающих людей Ольжана разглядела – в обрывках света, полотнищ и масок, – как по противоположному краю моста, вывернувшись на перила, кралась чёрная тень.
По толпе прошла тревожная волна. Крики раздались снова. Толпа уплотнилась и отпрянула от места, где была тень – конечно, огромная и, конечно, волчья.
Перед глазами зарябило. Ольжане приходилось напрягаться, чтобы увидеть через чары на маске не только аляпистую суету, – чары хотели сгладить и это, слить чужой испуг в одно цветное пятно, закружить, одурманить. Липкая ладонь Ольжаны скользнула в прорез юбки, в подвязанный карман. Нащупала мешочек с лепестками волчьей отравы, вытянула его за шнурок.
В какое-то мгновение люди расступились настолько, что Ольжана разглядела чудовище особенно хорошо – рыскающее по мостовым перилам, сгорбившееся, с натянутой на морду половинкой черепа. Чародейский огонь не обжигал его, лишь подсвечивал. Чудовище водило носом, но на Ольжану не смотрело – только Ольжана больше не размышляла.
С появления чудовища для неё пронеслась целая жизнь. Ей казалось, что она уже опоздала и упустила все возможности спастись, поэтому, не медля, взмахнула шнурком и перекинулась через него.
Тело скрутило и втиснуло в перья малиновки, как в неудобную одежду. Полумаска упала на мостовую и раскололась – неудивительно: говорили, перекидываться с колдовской кожей умел только пан Авро. Ольжана смотрела на осколки, взмывая выше, привыкая к птичьему зрению, – и тогда на неё налетел смерч.
Чудовище зарычало. Бросилось к ней через мост – люди рассыпались во все стороны. Ольжана забила крыльями и постаралась набрать высоту, но чудовище оказалось проворнее. Не успела она осмыслить, как увидела его уже под собой: его единственный пылающий жёлтый глаз, и скалящуюся пасть с длинным языком, и мощную когтистую лапу, которой оно потянулось к ней в полупрыжке и смяло её крыло.
В мозгу была одна мысль, всего одна, безнадёжно-насмешливая, как осознание: чудовище побежало к ней сразу после того, как Ольжана оборотилась. Ни раньше ни позже – сразу.
Ах, Длани-Длани, Тайные Люди и все, кто мог бы услышать её сейчас, застывшую на волоске от смерти, – посмотрите, какая же она дура. Получалось, что чудовище не могло узнать её в маске среди других празднующих, поэтому и рыскало вдоль моста. А теперь – узнало.
Ольжана наполнилась горечью, злым смехом и ненавистью к себе. Мысли пронеслись пылающей чередой – шумные, яркие, обречённые, – а потом всё утонуло в боли.
Её крыло хрустнуло под когтями чудовища. Ольжану вывернуло к его морде, увлекло ниже, и его лапа скользнула по её перистой грудке. Птичье тело смяло под ударом, швырнуло на мостовую – и, грохнувшись о землю, Ольжана вновь оборотилась. Человеческие глаза растерянно заморгали – свет, тьма, всё смешалось, и ничего было не разглядеть, кроме чудовища, нависающего над ней.
Ольжана отползла назад, к перилам, помогая себе левой рукой, – правая горела, с неё текло горячее и вязкое. Дышать было тяжело, грудь пылала. Ольжана подняла глаза на чудовище, понимая, что не сможет сейчас даже закричать, – и тогда острый посох статуи-отшельника пронзил волчье плечо.
Чудовище дёрнулось. Посох треснул, выскользнул из раны, и с постамента сошла соседняя скульптура воина. Чудовище предупредительно и утробно зарычало, опускаясь на передние лапы, но скульптуры продолжили оживать. Ломался камень, на мостовую катилась мелкая крошка. К чудовищу потянулись памятники – обступили полукругом, выставили мечи, копья, пики, – и Сущность заметалась, как затравленный зверь.
Ольжана смотрела на это будто издалека. Она не могла ни отползти дальше, ни встать и убежать. Её правая рука оказалась изогнута под неправильным углом и изодрана когтями, и Ольжана старалась не опускать на неё взгляд – сразу мутило. Корсаж был порван и держался на честном слове. Ткань на груди и на животе пропиталась кровью. Сознание сузилось до размеров крохотного пятачка на мосту: там, где чудовище бросалось на тачератские скульптуры, высекая тошнотворный каменный скрежет.
Кап-кап-кап. С руки на юбки натекла лужица.
Встань, убеждала себя Ольжана. Встань и отойди, иначе заденут, – но она только смотрела, прерывисто дыша, и понимала, что не способна двинуть даже пальцем.
Сзади подуло чем-то странным – не то ветер, не то дыхание огромного существа. Но Ольжана всё равно не смогла обернуться.
Из-за её спины на мост выползло создание – похожее на паука, только из человеческой кожи. Многоликое, многорукое и многоногое, с хищными плотоядными лицами, вертящимися, как шестерёнки. Скульптуры двух воинов задержали чудовище, и прежде чем то разметало бы их по сторонам, многоликий паук протянул к нему несколько конечностей. Его пальцы сжали костяную маску. Рванули к себе.
Чудовище заскулило как щенок. Маска отошла от его морды, обнажив волчий профиль, и в прорехе между маской и мордой заклубились чёрные тени.
ГР-РАХ! Чудовище швырнуло себя о ближайшие скульптуры. Камень с грохотом размозжился – кому-то из памятников оторвало руки и перекосило плечи. Чудовище вырвалось из круга так быстро, что смазалось для Ольжаны в чёрную ленту. Оно перебросилось через мост и спрыгнуло в реку – без плеска.
Точно и не было.
Растаяло, как дым.
Ольжане стало очень тихо без рыка и каменного хруста. Неведомое создание крутило в конечностях череп-маску, а Ольжана уже не испытывала ни страха, ни отвращения, ни усталости – она была пуста.
Чудом она сумела слегка перевернуть руку, и теперь кровь бежала на мостовую – с указательного пальца, вытянутого над коленом. Бодрыми крохотными каплями – кап-кап-кап.
Она вдруг поняла, что вокруг неё не было никого, кроме скульптур и многоликого создания. Люди – разгорячённые, плотные – отхлынули, и когда сознание Ольжаны сузилось ещё сильнее, ей показалось, что она одна в целом свете, посреди надвигающейся темноты.
С реки дул ветер. Кружились залётные колдовские огни.
Кап. Кап. Кап.
Темнота наползала со всех сторон. Ольжана заставила себя поднять голову, надеясь увидеть хотя бы звёзды, но не увидела ничего. Даже колдовские огни и те погасли.
И наступил мрак.
Глава XIV. Горестный двор
Говорили, что замок Горного двора построил господин Вепхо – отец господина Грацека, чародей-коршун. Задолго до основания Драга Ложи, во времена кровавых гонений на колдунов, господин Вепхо пожелал возвести неприступную твердыню, в которой он мог бы скрыться со своими учениками. Он вознамерился высечь замок прямо в горе, но даже такой искусный чародей, как он, не мог обойтись без помощи.
Если верить легендам, господин Вепхо отправился в самые тёмные пещеры и отыскал там трёх ведьм – жриц древнего языческого культа, посвящённого кубретской богине, Матери-Земле. Ведьмы согласились помочь ему и будто бы пробудили великанов, спящих в недрах кубретских гор. За год великаны построили господину Вепхо замок, равного которому не было во всех Вольных господарствах, но взамен потребовали то, что господин Вепхо не пожелал им отдавать. То ли его колдовскую силу, то ли жизнь нерождённого сына – как бы там ни было, вместо благодарности господин Вепхо заковал жриц в цепи из чёрного железа. Единственный из чародеев, он ковал его в своей кузне и, по слухам, ему в этом помогали големы. Потом господин Вепхо замуровал ведьм внутри скал и понадеялся, что больше никогда о них не услышит, – конечно, он ошибся.