– Что-то вроде того.
– А потом, когда вы были у самого финиша, никто не понял, почему ты вдруг замедлился и практически уступил ему победу. А когда ты вышел в момент награждения, трибуны взорвались аплодисментами и десять минут не умолкали, признавая победу за тобой.
– Я и сам, честно говоря, не понял почему это сделал. Но по здравому размышлению пришел к мысли, что спортсмен должен уметь перед соревнованием выключиться полностью, сфокусироваться только на своем теле и состоянии, а я не смог. И я понял, что никогда не смогу. Хотя в теории все знаю и понимаю, как надо. Поэтому мое призвание – не побеждать, а приводить к победам.
Арина посмотрела на Артура и покачала головой. Ей захотелось прикоснуться к нему и сказать, что у него все получится, хотя она понимала, что теперь слишком поздно. Арина притронулась к его плечу и сказала:
– Международный приз “Fair play” за благородные поступки и честную игру в спорте не присуждают просто так. Это уникальная награда и лишь редчайшие спортсмены мира ее удостаиваются.
Артур неопределенно кивнул и она поняла, что не ошиблась: величайшая награда, которую он получил год спустя после Олимпиады, стала вечным напоминанием о дне, когда он потерял веру в себя, невесту и свернул со своего жизненного пути на какую-то другую тропинку.
Повинуясь вдруг возникшему необъяснимому чувству, она обняла его за плечи со спины и почувствовала, как по лицу потекли слезы. Арина представила его маленьким мальчиком с тех фотографий и вдруг спросила:
– Если бы сейчас ты встретил себя маленьким мальчиком, что бы ты ему сказал?
Она почувствовала, как он тяжело сглотнул, и не стала нарушать молчания. А потом услышала чуть сдавленный изменившийся до неузнаваемости голос:
– Я бы обнял его и сказал, что он ни в чем не виноват.
Арина вытерла навернувшуюся слезу, достала из кармана пиджака черно-белую фотографию с тремя мальчишками и вложила в руки Артуру снимок.
Глава 27. Простить себя
Артур ехал, чтобы помочь Арине, а выходил из клиники со странным чувством, словно его душу вскрыли и достали из нее всю тщательно охраняемую десятилетиями боль. С ней всегда все шло не по плану. Когда набрал Захар и сказал, что он на вокзале в Москве, Артур даже не удивился. Арина оказалась права, и этот разговор был необходим им обоим. Тема была такой непростой, что они не пошли в кафе, а сразу зашли в номер Артура.
Комната показалась совсем крошечной от их присутствия, но то, о чем они собирались говорить и не требовало пространства. О таком всегда говорят негромко. Или молчат, как молчали они столько лет.
Захар сел в стандартное гостиничное кресло и без всяких предисловий сразу выпалил:
– Это надо знать мою Ингу, чтобы понять, что, если она что-то решила узнать, узнает все равно. А еще Танька, как назло, все старые коробки привезла, и Инга решила их разобрать. Я же эти фотографии никогда и не видел во взрослой жизни.
– Как так получилось, что мы никогда об этом не говорили, Захар?
– Мы были просто детьми. Такое сложно вынести.
– И родители меня сразу же увезли и постарались сделать так, чтобы ничто не напоминало о случившемся.
– Не помню, почему на следующее лето мы ни разу так и не заговорили об этом.
– Смерть всегда затрагивает самые глубинные страхи в душе человека. Я думаю мы оба делали вид, что забыли обо всем, потому что так было легче жить, словно ничего не случилось. За тот год много всего изменилось в жизни, и мы оба приехали в деревню уже совсем другими.
– Помнишь, как мы, не сговариваясь, сразу сменили маршрут и больше улицей Вали никогда не ходили.
– Может, чтобы его родным не напоминать о том, что случилось?
– Или себе? К нашему штабу мы тоже больше не ходили.
– На смену детским играм пришла рыбалка.
– По крайней мере, мы старались, чтобы нам ничего не напоминало.
– Мне кажется, мы с тобой оба застыли в стадии шока и запретили себе горевать дальше. Может, если бы нас не увезли сразу из деревни, и мы смогли с тобой это прожить вместе, говорить об этом, кричать, пускай даже изломать все построенные нами шалаши и землянки, то смогли бы это принять.
– Он тебе никогда не снится? – Захар провел рукой по своей короткостриженной голове и вопросительно посмотрел на Артура, но тот лишь отрицательно махнул головой:
– Мне казалось, я вообще забыл обо всем, что случилось в тот день. На следующий год меня отобрали для занятий спортом, и началась совсем другая жизнь.
– А мне по-началу снился. Приходил, садился на край кровати, что-то говорил, но я даже не помню уже что. Так, что-то неважное, наверное, а потом говорил мне “прости”. А я просыпался и чувствовал себя всегда виноватым за то, что в отличие от него мог проснуться дома.
– А ему то за что просить прощения? – Артур с удивлением взглянул на Захара.
– Может за то, что его смерть так бесповоротно изменила наши жизни и наше детство.
– Мы сами так и не простили себя за то, что случилось. Я никогда и ни с кем об этом не говорил до сегодняшнего дня. И если бы не Арина, то так и не решился бы вернуться к воспоминаниям того дня, но Арина, она …
Он не стал продолжать, но Захал усмехнулся, заметив как потеплел голос друга лишь при упоминании имени Арины. Но говорить ничего не стал. Зачем говорить, когда и так все понятно. Артур заметил его улыбку и не стал отводить глаза, а лишь как-то неопределенно хмыкнул:
– У Арины на самом деле в семье все не ладно, так что я не разрушаю ничего из того, что уже не было бы разрушено и без меня до основания.
– Так я и не думал ничего в таком роде.
– Ладно. Арина считает, что все мои проблемы из-за этого чувства вины. Синдром выжившего, как она говорит.
– Может, в этом и есть зерно правды. Мы вчера с Ингой тоже полночи об этом говорили. Инга думает, что если бы мы тогда проговорили свое горе, отгоревали по-настоящему, то может и не скитался бы я по тайге три года. Сколько нам тогда было? Семь? Восемь?
– Я лыжами во втором классе занялся, значит семь. Родители тоже не знали, как себя вести. Они, наверняка, представляли, что на месте Валика мог быть любой из нас, и сами проживали страшные мгновения, способные искорежить любую психику. И никто не подумал о том, что на самом деле скрывается за нашим молчанием. Мы же стали вести себя, словно этого ничего не было. Словно просто в один прекрасный день Валик больше не мог выходить и играть с нами, а так как бегать по лесам вдвоем не так весело, мы занялись рыбалкой.
– Я как-то попытался с мамой начать разговор, но она так расплакалась, что отец ее еле успокоил. Родители тоже боялись и несли свой страх и чувство вины за то, что на месте погибшего не оказались мы. Я тогда тоже очень изменился, стал как-то больше на учебе акцентировать внимание. Закончил школу, потом поступил в медицинский, пошла работа. А потом попал в свою историю, которая и привела меня на Байкал. Врагу не пожелаешь, но сейчас понимаю, что неспроста это все со мной случилось. Я словно сам себя наказывал за то, что живу, а он нет.
– А я начал все силы в спорт вкладывать, тренировался до потери пульса. Стал лучшим среди юниоров, потом чемпионаты, победы… И каждый раз я словно извинялся за то, что другие не выиграли, им не с чем домой возвращаться, а у меня – медаль. Всегда чувствовал себя недостойным таких побед.
– Мы оба тем летом изменились.
– Но никто не связал эти изменения в нас с тем, что случилось летом.
– Война продолжает собирать свои жертвы. Сколько лет прошло с ее окончания, а земля по-прежнему хранит страшные артефакты.
– Валик такой жизнерадостный был всегда и самый отчаянный из нас. У него такая радость была на лице, когда он достал из земли старый снаряд.
– И гордость за то, что именно он из нас троих его обнаружил и сумел вытащить.
– Валик, Валик… Я же даже сказать тогда ничего не успел. Он закричал, что у него снаряд и сейчас он покажет этим гадам… и вдруг упал и …
– Сколько раз мы так кричали, сооружая себе снаряды из подручных средств и представляя себя бойцами, сражающимися с врагом на месте реальных боев.
– А Валик нашел настоящий. И не донес до землянки, споткнулся о торчащий из земли корень и упал вместе со снарядом.
– И я ведь совсем не помню, что было дальше. Как белый лист… Помню только крики, как прибежал слесарь из колхозных гаражей и все за голову хватался и тоже кричал. Какие-то люди… А мы с тобой просто сидели молча и смотрели как Валика уносят.
– У нас шок был, а никто не понял этого тогда. Сейчас, если такое случается, с детьми психологи работают, да и со взрослыми тоже. А тогда решили, раз мы ни единой слезинки не выдавили, значит, и в порядке.
– Арина говорит, что самое опасное для тех, кто стал свидетелем такого, зависнуть в травме и не прожить ее. А наши родители и сами стали жертвами и не понимали, как помочь нам. Ты только представь, как они все бежали на крики и взрыв и не знали, кто из нас погиб.
– Мне было так стыдно, что мы не смогли ему помочь.
– И я просто возненавидел себя за то, что не смог спасти Валика. Чувствовал себя совершенно бесполезным. И каждый раз, когда начинал смеяться чьей-то шутке, тоже чувствовал себя виноватым, за то, что я могу смеяться и жить, словно ничего не случилось.
– Может, если бы Валику удалось выжить, я бы и не стал хирургом. Я так верил, что его спасут в больнице. Не знаю, повлияло ли это как-то на мое решение поступать в медицинский или нет, но сложилось так, как сложилось.
– А меня спорт просто спас. Я смог все свои эмоции выплеснуть в нем. И до сих пор спорт – это моя жизнь.
Артур достал переданный Ариной фотоснимок, и они с Захаром долго молча смотрели на счастливый момент из жизни трех друзей.
– Надо же, я даже вспомнил сейчас голос Валика. Высокий, детский совсем и всегда какой-то радостный, что ли. А вот лицо забыл совсем. Один раз только мелькнула мысль, что человек на Валика похож. Я почему-то, когда на Олимпиаду поехал выступать, увидел одного соперника, и в голове промелькнуло, что Валик мог бы примерно так выглядеть, если бы был сейчас жив.