– Люси не видит тебя в этом качестве и никогда не увидит.
– А зачем шептать? Или ты боишься, что я расскажу ей правду о-чем-ты-знаешь? Да я не скажу ни словечка, если она будет моей. Я стану лелеять и защищать ее.
Не успев сдержать себя, капитан произнес:
– Как ты лелеял и защищал свою жену.
– Ну, ты и сказал, дружище. Это же совсем другое. Люси – нечто совсем другое. Скажи хотя бы, что подумаешь. Я всегда буду заботиться о ней. А также и о… ну, о своем дедушке-тесте, которым ты станешь. Поверь мне. Я бы прекратил все иски. И компенсировал бы все потери.
Капитан медленно поднялся из кресла. Достал из банки прядь табака, смесь легкого вирджинского и латакии, которая всколыхнула в нем так много воспоминаний. И начал набивать этой смесью трубку.
– Люси никогда не согласится.
– Ты меня знаешь, – негромко произнес Милнер. – Я всегда получаю то, что хочу. Я стал бы за ней ухаживать, но мне надо, чтобы ты был на моей стороне.
Капитан почувствовал, как натянулась вся его кожа. Он никогда от этого не освободится. Это будет тянуться до самой могилы. Но выражение его лица ничем не выдало всю глубину его страданий.
Милнер продолжал говорить энергично, подавшись вперед, нажимая на один и тот же пункт:
– Не надо так смотреть на меня. Этот будет последнее, что я у тебя попрошу. От этого зависит все.
Глава 28
Лондон, 1903 год
Демобилизовавшись из армии, капитан Уолфендейл снял в Блумсбери[68] комнаты для себя и своего верного денщика, сержанта Лэмптона. План был таков: капитан отложил достаточную сумму, чтобы перекупить табачную лавку на углу у уходящего на покой прежнего хозяина. По мнению капитана, это станет куда лучшим приобретением, чем золотая шахта в Южной Африке. Мужчины могут прожить без золота, но не курить они не могут.
Каждый день Лэмптон навещал хозяина лавки и беседовал с ним, узнавая все больше о достоинствах различных смесей легкого вирджинского табака, восхитительной латакии и щепотках кое-чего с верхней полки. Аляповатая устаревшая витрина лавки наполняла Лэмптона новыми идеями.
Возвращаясь обратно на квартиру, он дивился длине своей тени на тротуаре, свободе принадлежать самому себе. Вот сейчас он здесь, идет по настоящей улице города в сердце Европы, слушает шум уличного движения и выкрики мальчишек-газетчиков. Больше никогда ему не придется брести в строю по продуваемой пыльными ветрами проклятой стране, под ритмичный грохот солдатских ботинок и крики бабуинов.
Вернувшись домой, он сказал капитану:
– Мы выложим на витрине наши медали, кинжалы, сувениры и тому подобные вещи. Это будет притягивать людей, сэр. Люди станут приходить в нашу лавку не только за куревом, но еще и чтобы потолковать о былых сражениях.
– Отличная мысль. Но заканчивай ты с этим «сэром». Зови меня просто «капитаном». Мы же теперь штатские.
В одно из таких ежедневных посещений табачной лавки Лэмптон наткнулся на капрала Милнера, тоже демобилизованного из армии. Бывший капрал стоял на углу одной из улиц недалеко от лавки, у ног его лежала кепка. Лэмптон поначалу отвел взгляд в сторону, чтобы не смущать бывшего сослуживца и дать ему время надеть кепку. Лицо Милнера было серым, небритым, с ввалившимися от недоедания щеками. Лэмптон повел Милнера вдоль улицы, высматривая кафе. После порции колбасы с картофельным пюре Милнер обрел свои прежние наглые замашки.
– Пошли, посмотришь на нашу новую лавку, – предложил Лэмптон и повел Милнера к лавке табачника. – Здесь и тебе найдется место за прилавком через пару недель.
Когда они расставались, пожав друг другу руки, Лэмптон незаметно сунул полкроны в карман Милнера.
Лэмптон чувствовал себя бодрым и довольным жизнью. На следующий день он снова отправился в лавку табачника, намереваясь попробовать новый сорт табака, возможно, «перик»[69].
Старый табачник с пергаментным лицом и желтыми прокуренными усами отсыпал ему понюшку табаку, проворчав:
– Некоторые люди называют это вредной привычкой. По мне же, есть привычки и куда худшие, вроде затягивания дел.
– Да? – спросил Лэмптон, не понимая, что имеет в виду старик.
Табачник постучал по прилавку своими пожелтевшими от никотина пальцами с заострившимися ногтями.
– Когда капитан подпишет окончательное соглашение?
Лэмптон нахмурился. Дело уже должно быть сделано и забыто. Он раскурил свою трубку. И по давней привычке лояльно произнес:
– Капитан не будет медлить, если все договорено.
Сидеть на высоком стуле за прилавком табачной лавки было бы верхом блаженства. Разумеется, он выполнял бы всю необходимую работу, как, ничуть не возражая, делал ее и раньше. Пусть капитан бродит, где ему вздумается, засиживается в пивных, навещает своих сердечных подружек.
Лэмптон твердо намеревался прекратить жизнь перекати-поля. Он больше не хотел покидать Англии. Довольно с него стран, где мозги вскипают от жары или каменеют от мороза.
Старый табачник опустился на свой стул и сморкнулся в плевательницу.
– Я рад слышать ваши слова, мистер Лэмптон. Но ко мне после обеда забегал за плиткой своего «кэвендиша» доверенный клерк одного поверенного в делах. Думаю, вы знаете таких ехидных клерков, которые не могут напрямую сказать, как обстоят дела, но им надо непременно намекнуть обиняком. По его словам, что-то не ладится со сделкой.
Ответ Лэмптона прозвучал с куда большей уверенностью, чем он на самом деле чувствовал:
– Да и вы, думаю, знаете этих ребят, выскочек, у которых нет никаких удовольствий в жизни. Они развлекаются тем, что якобы знают нечто, что только вгоняет других в тоску. Это помогает им коротать их скучные дни.
Лэмптон смотрел сквозь витрину лавки. В своем воображении он создавал новую витрину. Страстное желание осесть на одном месте охватило его. Кто знает, может, ему удастся найти себе жену, какое-нибудь тихое создание, и она бы каждый вечер ставила перед ним на стол ужин, стирала и гладила белье, как он сам варил, стирал и гладил для капитана все эти годы.
Когда он подходил к комнатам, которые они делили с капитаном, Лэмптон услышал, как кто-то окликает его по имени. Это оказался Милнер. Лэмптон подумал, что тот намеревается снова выпросить у него шиллинг-другой, но Милнер сказал, что нашел себе работу на пару дней.
Тем вечером Лэмптон накрыл ужин для себя и капитана: по куску пирога со свининой, маринованный лук, хлеб и масло, по кружке пива. Во времена армейской службы он и капитан никогда не ели за одним столом.
– Ты должен привыкать к этому, уж если мы занимаемся одним делом, – настоял в свое время капитан. – Времена меняются и влекут за собой перемену в обычаях.
После ужина капитан ушел, чтобы навестить свою подругу, некую вдову. Лэмптон принял как должное, что в конце концов капитан будет жить здесь постоянно с этой вдовой.
Лэмптон мыл посуду. Он ополаскивал тарелки над жестяным тазиком, сливая туда воду из кувшина. Лавка табачника была отлично расположена – внутренний запор и в глубине жилые помещения, которыми пользовались еще только три другие лавки. Если капитан расположится там со своей вдовой, у Лэмптона останется еще и место для себя, когда лавка будет закрыта на ночь.
В снимаемых ими комнатах в Блумсбери было только одно-единственное удобное мягкое кресло, которое Лэмптон занимал, когда капитана не было дома. И лишь случайностью можно объяснить то, что он нашел эти письма – даже не одно, а целых два. Поначалу он принял их за что-то, связанное с покупкой лавки табачника, и решил, что капитан просто забыл про них, по рассеянности затолкнув за валик кресла. Но если в них и в самом деле шла речь о покупке лавки, то Лэмптон имел право знать об этом.
Содержание первого письма его не взволновало. Он вполне принимал манеру капитана играть в карты, держа их близко к груди и не афишируя, откуда у него взялись средства для покупки лавки табачника. Письмо было переслано из штаба армии. Оно гласило:
«Бересфорд и Блэк
Адвокаты
27 Альберт-стрит
Харрогейт
19 июня 1903 года
Уважаемый капитан Уолфендейл,
Нашей печальной обязанностью является сообщить Вам о кончине мисс Хильды Уолфендейл, последовавшей в доме № 29 по Сент-Клемент-роуд в Харрогейте.
Вы являетесь единственным бенефициаром[70] согласно последней воле и завещанию Вашей тетушки, за исключением небольшого наследства с определенным условием, оставленным ею для жившей с нею компаньонки.
В то время, как мы будем организовывать исполнение завещания через лондонских адвокатов, не угодно ли вам будет посетить Харрогейт, чтобы осмотреть завещанную Вам собственность и дать нам Ваши ценные указания.
Выражаем Вам наши глубочайшие соболезнования и заверяем вас в нашем неусыпном внимании,
Мы остаемся
Искренне Ваши,
Второе послание, датированное двумя днями спустя, было более кратким. Мистер С. Бересфорд благодарил капитана Уолфендейла за полученное от него письмо. Он надеялся встретиться с капитаном лично в 16.00 часов 17 числа этого месяца. Мистер Бересфорд был рад узнать, что капитан готов принять в качестве наследства жилой дом в Харрогейте – красивом и здоровом месте. Доверенный сотрудник адвокатской конторы будет на вокзале в Харрогейте встречать в 15.20 поезд, вышедший из Лондона в 11.20 с вокзала Кингс-Кросс.
Поначалу сержант не мог усидеть на месте. Ему казалось, что все происходит как бы во сне и не имеет ничего общего с реальностью. В течение двадцати пяти лет он служил денщиком капитана Уолфендейла. Когда Лэмптон был еще рядовым солдатом, Уолфендейл был лейтенантом. Он стирал исподнее капитана, перевязывал его раны, кормил его, спасал ему жизнь, видел его ходатайство о награждении «Крестом Виктории». И не обижался ни на что. Он думал, что знает своего Уолфи. Лэмптон знал все его предпочтения и все то, что капитану не нравилось, знал все истории из его детства и манеру обращения с дамами, а также и его слабость – всегда предавать женщин, которые поддавались его обаянию. Та школьная учительница из Кейптауна. Как же ее звали? Ах да, мисс Маршалл. С ней обошлись неладно.