– А вы кто?
– Добрый день, мне бы Анну Сыромятникову, – вежливо попросил Леша, разглядывая с интересом девушку.
– Я Сыромятникова, а вы кто? – все так же беспардонно поинтересовалась девица.
– Докучаев Леша, – глупо ответил Леша, глазея на детскую писательницу, майор забыл предупредить молодого сотрудника о том, как выглядят в действительности детские писатели. И Леша, прочитавший накануне книжку Сыромятниковой-Ермолаевой «Отряд идет в поход», которую позаимствовал у младшего брата, был несколько обескуражен.
В книжке дружный пионерский отряд шел в поход, спасал товарища, когда он завяз в болоте, вместе с колхозниками спасал от града урожай на поле, дружно, задорно, героически, то есть вел себя так, как и полагается советским пионерам. И писательница, написавшая такую интересную, хорошую историю, представлялась Леше… ну… в общем, другой. Похожей на его школьную учительницу или на маму. А не на это вот чудо с начесом.
– Извините, – встряхнулся, приходя в себя, Леша. – Уголовный розыск, старший лейтенант Докучаев. Я могу войти?
– Снова здорово! – закатила подведенные тушью глаза Сыромятникова. – Проходили уже, еще что?
– Вы предпочитаете беседовать на лестнице или пригласите войти, а может, лучше вызвать вас повесткой к нам в отдел? – строго спросил Леша, окончательно пришедший в себя.
– Нет. Входите.
На удивление Лешина эффектная внешность на гражданку Сыромятникову впечатления не произвела. Никакого!
Леша, будучи человеком скромным и не тщеславным, большого значения собственной неотразимой персоне не придавал, но с недостойным для честного человека постоянством использовал свою приятную внешность для служебных нужд, давно поняв и приняв как данность, что неотразимо действует на женский пол. И тут такой конфуз, даже обидно стало.
– На кухню давайте, в комнате бардак, – коротко сообщила Сыромятникова, ведя его на кухню.
В кухне порядка тоже не было, скорее наоборот, в ней царил вопиющий беспорядок. Леше даже захотелось взять ведро, тряпку и прибраться на скорую руку.
– На подоконник можете сесть, – нисколько не смущаясь, предложила Сыромятникова, сама усаживаясь на сомнительной чистоты и крепости табуретку. – Слушаю.
– Я хочу знать, куда и зачем вы выходили утром девятнадцатого апреля и где конкретно находились с восьми до девяти часов. И не надо говорить, что вы спали. У меня есть свидетели, которые видели, как вы возвращаетесь домой около десяти утра.
– И что? Вышла за хлебом в половине десятого, в десять вернулась. Ваш Зыков к этому времени был давно мертв.
– Вы снова говорите неправду. После девяти утра, когда весть об убийстве Зыкова облетела весь дом, во дворе все время толпился народ, и вас там никто не видел. А по свидетельству вашей соседки из квартиры за стеной, она слышала ваш голос в то утро не позднее восьми часов десяти минут, стенки у вас в доме тонкие, слышимость прекрасная. Так где вы были? – настойчиво и ловко припирал к стенке писательницу Алексей.
– Ладно, – неожиданно смутившись, проговорила Сыромятникова. – Я на Марсово поле ходила.
Ничего более неожиданного Леша услышать просто не мог.
– Куда?
– На Марсово поле! – раздраженно повторила Сыромятникова, поправляя пышную прическу.
– Зачем и почему утром?
– Потому что утром там народу нет. Слушайте, я сейчас пишу книгу о пионерах-героях, мне нужно было подумать, получить нужный настрой, вдохновение, если хотите. Вечный огонь – он… В общем, это то, что нужно. И если вы мне не верите, можете опросить постовых, которые дежурили в то утро, наверняка меня там видели и запомнили.
– Почему вы так решили?
– Много вы видели людей, которые в простой будний день в восемь утра возлагают цветы к Вечному огню? Они так на меня таращились, чуть все не испортили.
– Что не испортили? – не понял Леша.
– Атмосферу. Мне хотелось погрузиться в атмосферу высокого подвига, горения за идею, за счастье людей, – все так же с легким раздражением пояснила Сыромятникова. – И вот еще что. Когда я возвращалась домой, было около девяти, может, начало десятого, точно не знаю, я на углу переулка встретила соседку из первой парадной, как зовут, не знаю, мелкая такая, в платочке, вот только не уверена, заметила она меня или нет. Но постовые видели точно. В любом случае причин для убийства Зыкова у меня не было. То, что он ко всем ручонки свои похотливые тянул, так это еще не повод, да и выговор мне до лампочки. Меня читатели любят, и к тому же сколько бы выговоров мне ни выносили, из Союза меня не исключат и печатать не перестанут, – с усмешкой заявила писательница, кривя тонкие, изогнутые луком губы.
«Кстати, очень соблазнительные», – отчего-то пришла в голову Леше неожиданная мысль.
– А почему вы так уверены, что вас не исключат?
– У меня отчим большая шишка, недавно в Москву перевелся на повышение, они с мамочкой меня в обиду не дадут. Просто фамилии у нас разные, вот никто и не догадывается, с кем имеет дело. А если бы Зыков об отчиме знал, он бы меня за три версты обходил, и в ноги кланялся, и двери перед моей персоной распахивал. Так-то вот, – закуривая, проговорила Сыромятникова.
– А почему же вы в Москву не уехали?
– Зачем? Ленинград – мой родной город. У меня здесь друзья, здесь отец похоронен, бабушка, дедушка, братишка. Это мой город, – произнесла Сыромятникова так просто – и так много было за этой фразой, что Леша взглянул на нее совсем другими глазами.
– Они в блокаду погибли?
– Да. Отец был летчиком, до войны гражданским, защищал город. У него даже могилы нет. Сгорел вместе с машиной.
– А у меня в танке сгорел, – зачем-то сказал Леша, после чего на кухне повисла неловкая пауза.
– Знаете, что я вам скажу, – первой прервала молчание Сыромятникова. – Зинаида Зыкова не убивала своего мужа.
– Почему вы так думаете?
– Наш литературный мирок – то еще зловонное болото. Ко мне не только Зыков интерес проявлял, но прочие старые кобели. Так вот, их жены на меня волком смотрят, как будто это я на их сокровища покушаюсь. А Зинаида, она лишь посмеивалась, и вообще человеком была, она, как и я тут, белая ворона. Мужа она своего не любила, но жила при нем как хотела, а надоело бы, бросила, и все. И вообще, человек, который любит собак, на убийство не способен.
– А это что за странные заявления? – нахмурился Леша, пытаясь вспомнить, кто из классиков, скорее всего зарубежных, выдал сию сомнительную мудрость.
– Не странное. Однажды я видела, как Зинаида на Невском под машину кинулась, тут, недалеко от улицы Софьи Перовской. Ну, думаю, совсем с катушек слетела. А она, оказывается, щенка спасала. Этот дуралей на проезжую часть выскочил, а там машины несутся, он, дурачок, мечется, его едва грузовик не задавил. А Зина спасла. Такой человек на преступление не способен. Она бы в крайней ситуации на себя руки наложила. А тут мужа убила, за что? Да и зачем? Нет, это не она, – решительно гася в пепельнице окурок, заявила Сыромятникова.
А Леша смотрел на нее и думал, что за вызывающим внешним видом скрывается в общем-то хороший, добрый человек, только почему-то заблудившийся немного или заигравшийся, сразу и не поймешь. Поэтому и книги у нее хорошие, потому что любое произведение искусства – это отражение души его автора. Интересно, а что за книги писал покойный? Надо бы ознакомиться для полноты картины.
Книги у Зыкова оказались пустые. Написано вроде бы гладко, правильно, красиво, а чувств глубоких, оригинальных мыслей, личности автора за ними не видно, пару раз даже показалось что-то такое, вот-вот, но нет. Пустота. Леша это с первых страниц понял и даже книжку потом выбросил, не стал себе оставлять, незачем.
Глава 622 апреля 1958 г. Ленинград
В день рождения Ленина их отдел, как и положено, вышел на субботник разбирать завалы во дворе управления. Кто-то из сотрудников принес гармошку, работа пошла веселее, слышался громкий молодой смех, кто-то затянул наигранно-глубоким голосом песню про дубинушку, но его сразу перебили, запели «не кочегары мы, не плотники», но и эту песню не дали допеть, а звонкий девичий голос завел «а ну-ка, девушки, а ну, красавицы…», и ее поддержали мужские голоса.
Михаил Николаевич, слушая их, улыбался, но мысли его все время крутились вокруг убийства Зыкова.
Картина получалась скверная. Все подозреваемые, которых они с ребятами проработали, в итоге имели алиби, пусть эти алиби были не стопроцентно надежными и нуждались в дополнительной проверке, но, по мнению его сотрудников, а их мнению он доверял, эти люди не были преступниками в силу различных обстоятельств. Как и любовник Зинаиды Зыковой, капитан артиллерии Снегирев, с которым беседовал сам Михаил Николаевич.
Капитан, едва услышав об убийстве Зыкова и аресте его жены, не колеблясь ни секунды, заявил о собственной виновности. Что было невероятно глупо, поскольку он совершенно не представлял, как именно был убит Зыков. Но порыв его был искренним и заслуживал уважения.
Капитан Снегирев действительно глубоко и искренне любил Зинаиду Зыкову, звал ее замуж, готов был ради нее на все. Но Зинаида категорически отказывалась уходить от мужа, хотя и не скрывала, что не любит его. Капитан страдал, бесился, грозился убить то его, то ее, предлагал забрать с собой всю Зинину семью, но та была непреклонна.
Накануне убийства Зыкова они крупно поссорились, у капитана заканчивалась командировка. Надо было что-то решать. И Зинаида сказала, что окончательно с ним расстается. Он с горя напился, утром дал себе слово забыть бессердечную интриганку и с тех пор страшно мучился, но держался. Потому и не знал о постигшем возлюбленную несчастье. Алиби на время убийства Зыкова у капитана имелось, тоже с некоторыми оговорками, но, вероятно, поработав над ним подольше, Михаил Николаевич смог бы восстановить недостающие детали, но тратить на это время пока не был готов. Может, стоит Сане Ломакину поручить?
Но дело не в этом. Что-то они упускают, какую-то важную мелочь, какую-то деталь…